Сожженные солнцем равнины. «Мы с тобой одной крови»

По всей видимости, Джудит заметила то, что я немного смущена. Она привстала и продолжила:

– Знаешь, если хочешь, приходи ко мне в гости после уроков, посмотрим что-нибудь по телеку, уроки поучим… Вот мой адрес, – она написала на бумаге адрес и вышла из-за стола, а я осталась сидеть на своём месте. Сидела и думала над тем: что только что произошло? Потом подбежал Бэн и начал обо всё случившемся расспрашивать, только я не могла выпалить и слова.

Днём после уроков я всё-таки решилась на то, чтобы зайти к Джудит, но, к моему сожалению, её не было дома.

– Она всё ещё не вернулась из Школы, – сказала её мама, – Но… Ты можешь остаться и подождать, пока она вернётся. Я сегодня испекла любимый пирог Джуди.

И я осталась. Пирог был действительно вкусным и чай с корицей – тоже. Когда Джуди пришла, она посмотрела на меня, на мой набитый рот пирогом и на мою руку, которая одновременно пыталась держать ложку. Я немного испугалась появления Джудит: это было для меня так неожиданно. Весь вид Джуди указывал на то, что она знает себе цену. От любимого пирога, который был безупречен в исполнении её мамы: черничный со сливками, до манерного жеста в столовой в знак вежливости и знакомства. И как такая принцесса смогла ударить меня мячом по пояснице? Джуди прошла на кухню, поздоровалась с мамой и в том числе со мной. Она ухватила немного пирога и взяла меня за руку.

– Пойдём в мою комнату, – произнесла она.

И мы пошли.

Комната Джудит не впечатлила меня. Она показалась мне такой обычной и простой, что я даже не решилась придать этому какого-либо значения. И моим главным объектом внимания всё-таки являлась хозяйка комнаты. Следующие несколько часов мы играли в настольные игры, делали уроки и весело проводили время. К телевизору так никто и не притронулся. Я помню тот момент, когда мы играли в игру наподобие шашек, когда надо было продвигать фигурки при помощи броска кубика. На каждой грани куба были расположены точки от 1 до 6. И каким ребром упадёт куб, столько ходов и делает твоя пешка. Игра была напряжённой. Джуди посмотрела на меня, отвернулась и стала смеяться.

– В чём дело? – окликнула я её.

– Ни в чём, – она продолжала тихо смеяться.

Я смутилась и закрыла коленками своё лицо. Джуди приблизилась ко мне и приподняла мою голову, а потом указательным пальцем провела по моим губам.

– У тебя сливки, видимо, остались, – и отпрянула снова.

Я попыталась снова несколько раз обтереть губы, но уже было нечего вытирать.

– Спасибо, Джудит.

Когда она прикоснулась ко мне, мысли, что одолели меня на кухне, снова вернулись. Она так утихомирена и вежлива, но, несмотря на это, готова быть так близко с, почти что, незнакомым человеком, и убирать с его губ сливки.

Глава 4

Среда, середина недели, этот день был также непримечателен, как и на прошлой. Я сидела за партой и листала свой ежедневник, раскрашивая наброски с рисунками. Никогда не нравилось что-то писать о себе, поэтому я использовала рисование, как способ самовыражения. Как тут в класс вбегает орава ребят, все они обсуждают между собой что-то важное, пока что я не могу понять то, о чём они говорят. Я закрашиваю последнюю часть рисунка, маленькие штришки. Ко мне подбегает Фостер и начинает громко кричать в ухо:

– Ты не поверишь! Не поверишь!

– Бен, я поверю во всё, что ты скажешь, только не ори, пожалуйста, – закрывая своё ухо ладонью, говорю ему я.

Он вытирает лоб рукавом от рубахи и продолжает уже более тихим голосом:

– Помнишь, Мисс Молли? Молли Брайтон?

Я открываю ухо и говорю:

– Ты имеешь в виду нашего учителя музыки?

– Да! Она самая! Только что узнал, что она уволилась. Мисс Китенберг так и сказала!

– Сказала, что? – нахмурилась я.

– Сказала, что у нас теперь будет новый учитель. Его зовут Мистер Ремон. Самюэль Ремон. Ещё Мисс Китенберг сказала, что он замечательный учитель и пианист.

– Больше она ничто не говорила?

– Нет. Но!, – тут Бен поднял свой указательный палец вверх и сделал важное лицо, – Но! Тревис из 6А смог немного рассказать о нём. Оказалось, что он вёл у них в прошлом году музыку. И он сказал, что мы должны быть осторожны потому, что этот человек сумасшедший, Хлоя! Сумасшедший!, – Бен заколотил себя в грудь.

Я схватила кулак Бена, что бился об грудь, и приставила обратно к его поясу.

– Не может быть такого… Он не может быть сумасшедшим хотя бы потому, что он – учитель. Успокойся, Бен, я уверена, что Тревис хотел напугать тебя.

– Так сказал не только Тревис. Ты не представляешь, что он творит, – Бен отвлёкся и его глаза уставились в мой ежедневник, – О, эта девочка похожа на Джудит Маккенси…

Я быстро захлопнула ежедневник и грозно посмотрела на Бена:

– Что же он творит, Бен?

– Что? Да тут просто так и не расскажешь, что мне сказали!

– А ты попробуй. У нас сейчас как раз музыка. Надо быть готовым к неожиданностям.

Бен Фостер наклонился ко мне и прошептал:

– Он детей не учит, а с ними развлекается… И он очень странно себя ведёт… А глаза у него, если всмотреться, то бешеные… Как у зверя!

Пока мы разговаривали с Беном, в класс вошёл высокого роста человек. В его руках были папки с нотами. Он уложил их на крышку фортепиано. Снял с себя пальто, подошёл к выключателю и приглушил свет в помещении. Резко весь гам разговоров стих, все вытаращили свои глаза вперёд, на этого человека. Затем быстренько каждый уселся на своё место за парту и окончательно смолк. Я посмотрела в лицо этого человека, и мне показалось, что он улыбнулся. Кончик уголка у его рта напрягся и скривился вверх. Он оглядел нас пристальным взглядом, прошёлся взад и вперёд по классу и уселся за рояль. Молчание. Его терцы у пальцев прикоснулись к клавишам. Рояль издал долгий звук «ля». Затем его пальцы стали всё чаще касаться клавиш, заиграла мелодия. Я смотрела на него и постепенно стала замечать, что круг моего обозрения сужается: всё, что находилось вокруг, стало резко тлеть. Это состояние напомнило мне тот случай, когда я упала в обморок год назад. Также это было похоже на начало фильма в кинотеатре, когда свет медленно гаснет и остаётся только отображение на экране. Самюэль Ремон играл произведение Людвига Ван Бетховена «К Элизе». И всё, что я могла видеть, всё, что я могла понять в тот момент, так это то, что он играл в темноте. Незримый никому прожектор был направлен прямо на него. Это сольное выступление. Он будто бы распахнул свою душу передо мной, а я глупое создание не могу понять, что происходит, и просто замерла от восхищения. Время от времени он отводил взгляд от клавиш и смотрел в окно, его пальцы продолжали играть. В его взгляде было что-то загадочное и неподвластное. Он ни разу не взглянул на нас во время игры. Его тело было расслаблено, оно время от времени то выгибалось, то в такт музыке наклонялось, плечи слегка подёргивались, когда шла быстрая партия. Я не могла отвезти взгляда от него. В тот момент я ощущала полную эмульсию в своём головном мозге и в теле. Во мне оказались две части, два вещества, несопоставимых между собой. А он всё играл и играл.

«Боже, прекрати играть!» – взвыло моё существо. Тело стало чуть-чуть колотить в такт музыке. Я будто бы знала, чувствовала то, что чувствует этот человек. Но всё ещё не могла вникнуть в суть. Как «Чёрный Квадрат» Малевича… Когда ты смотришь на него впервые то, не видишь ничто, кроме чёрного квадрата, но взглянув однажды во второй раз и в третий, то увидишь то, что сконструирует твоё сознание. Ты увидишь себя.

И вот наконец-то завершающая часть. Конец. Фостер хватает меня за руку:

– Что-то ты совсем притихла, всё нормально? – шепчет он мне в ухо.

Я не могу понять, что происходит. Меня и тошнит и колотит. У меня жар.

– Бен!, – поворачиваюсь я к нему, – Бен, меня тошнит.

Фостер подскакивает из-за парты:

– Мистер Ремон! Мистер Ремон, Хлое плохо, её тошнит. Можно я отведу её в медпункт?

Какой позор! Я выхватываю свою руку из лап Фостера и тоже резко приподнимаюсь из-за парты.

– Мистер Ремон, – говорю я, – Извините, всё в порядке. Мне не нужен никакой медпункт. Фостер шутит.

– Что? Ты же только что сказала… – удивляется Фостер.

– Бен, всё хорошо, успокойся, – усаживаю я его обратно на стул за парту.

– Но…, – Фостер что-то бубнит себе под нос.