Слепой секундант

Спорить было бесполезно. Оставалось только выполнять приказания.

* * *

Пулелеек было две пары. Работа продвигалась неспешно. Еремей, распустив в тигле полфунта свинца, старательно заливал его в пулелейку через малое отверстие, потом ждал, чтобы шарик остыл, и откусывал торчащее горлышко. Горка пуль на тарелке росла. Андрей меж тем учился на ощупь заряжать пистолет и вслепую сворачивать тугой пыж. Одновременно он беседовал с Фофаней.

Фофаня, связанный присягой, был уныл и сперва отвечал односложно. При этом он косился на образ преподобного Феофана Исповедника, который Андрей распорядился укрепить на видном месте. Вопросы были о его ремесле. И он, естественно, пытался выглядеть чистым агнцем, которого понуждали красть зверские обстоятельства.

Андрей не испытывал к вору горячей любви. Но он хорошо помнил незнакомку и то, что она говорила о грязном эфесе.

– Послушай-ка, брат Фофаня, – сказал он. – Вот теперь речь не о тебе пойдет, так что кончай скулить и хныкать. Ты ведь знаешь, поди, всю вашу воровскую братию. Скажи – нет ли среди твоих товарищей таких промыслителей, что письма у дам с кавалерами воруют?

– На что? – удивился Фофаня.

– Скажем, девица до свадьбы кавалеру писала неосторожно. А замуж за другого собралась. Так ей говорят: выкупи письма за тысячу или за полторы, чтобы брак не разладился. Понял?

– Понял… Выгодное дельце… Или мужняя жена…

– Или жена. Ты мне тут, в деревне, сейчас не нужен. Я дам тебе денег и отпущу в столицу. А ты поспрашивай у своих. Может, чего разведаешь.

– Нет, ваша милость, никто мне так просто ничего не скажет. А вот коли у меня были бы письма на продажу…

– Понял! Постой-ка…

Мысль, которая осенила Андрея, была отнюдь не ангельской, ибо ангелы не мстят. Но чем более он думал – тем яснее становилось, что другой возможности нет: впутывать ни в чем не повинного человека в интригу с крадеными письмами он не желал, а человека виноватого на примете давно уж имел. Опять же, давать Фофане письма персоны выдуманной бессмысленно – на такой товар уж точно не будет купца…

Еремей глядел на питомца с тревогой – он понимал, что в голове у того уже имеется хитромудрое сооружение, а сейчас к сооружению пристраивается еще что-то опасное.

– Ты скажи, будто письма графини Венецкой продать желаешь, ищешь, кто бы взял за хорошие деньги.

– А в письмах что?

– Ну, что может быть в дамских письмах? – Андрей задумался. – Черт их знает, что они любовникам пишут… Придумать надобно.

– Эка удивили! – Фофаня бесстыже расхохотался. – Про графининых любовников всем известно. Старый граф на эти шашни уж рукой махнул – не рожает от них, ну и на том благодарствуем… По-модному живут, щегольски. То-то Бог накажет! – прозвучало это весьма грозно.

У Фофани были свои сложные отношения с Господом – возможно, он даже имел в голове некую таблицу, по коей кража менее рубля оценивалась в десять земных поклонов, до двух рублей – в пятнадцать и так далее. А чтобы искупить приобретение экипажа ценой в тридцать тысяч рублей и любовников, в нем разъезжающих, Фофаня, пожалуй, назначил бы графине Венецкой вечное сухоядение и пятьдесят тысяч земных поклонов, злорадствуя, что за всю оставшуюся жизнь она с ними не управится.

– Погоди! Придумал! – воскликнул Андрей. – Но тут требуется узнать, когда она с графом венчалась. Узнай, Фофаня. И тогда предлагай письма, которые она писала о младенце, рожденном ею до брака. Вот это, пожалуй, будет справедливо.

Очень не хотелось браться за грязный эфес. Но иного способа поквитаться за Гришу и Акиньшина Андрей не видел. Сперва следовало найти истинного врага.

– А не я ли тот младенчик? – вдруг спросил Фофаня и прищурился. – Я-то подкидыш. Может, впрямь графского рода? То-то меня все к золоту и алмазам тянет, наглядеться не могу.

– Тому дитяти лет чуток побольше, чем Машиному жениху. Двадцать три, двадцать четыре… Нет, Фофаня, хоть тебя и не вижу, а по голосу тебе все сорок. Дядя Еремей!

Дядька очень удивился, услышав просьбу: определить на глазок, сколько Фофане лет.

– Да что я, в зубы ему смотреть буду, как мерину?!

– Ну и посмотришь! – прикрикнул на него Андрей. – Ну? Фофаня, отворяй рот!

– Восемьдесят, – заглянув, четко доложил Еремей.

– Да ты что? – завопил Фофаня. – Какое восемьдесят? Ты, старый черт, чего на меня поклеп возводишь?

– Зубов у тебя почитай что нет. Добрые люди позаботились? – ехидно спросил Еремей.

– Сейчас и ты последних лишишься!

– Будет вам! – властно сказал Андрей. – Не вышло из тебя купидона. Так вот – ступай к своим товарищам и объяви, что у тебя есть письма на продажу.

– Спросят, отколе письма взялись, а я? – задал разумный вопрос Фофаня.

– Скажешь – унес-де шкатулку или укладку, а там двойное дно, и письма лежали… Спросят, как догадался, что письма графинины? Так, шкатулку ты унес у отставного офицера, о котором шла молва, что в молодые годы был графининым любовником, и сам он этим похвалялся. А поскольку никто уже не вспомнит, с кем она путалась четверть века назад, смело называй его Ивановым или Петровым… Повтори, что я сказал.

– Письма, – ответил Фофаня, – которые графиня Венецкая отцу своего дитяти пишет. Спрашивает, к доброй ли кормилице определили да каково растет. И каким именем окрестили. И еще – сколько денег на содержание посылает.

– Царь небесный… – прошептал Еремей. Он подозревал в воре сочинительские дарования, но не столь стремительные.

– Ого! Да у тебя талант! – обрадовался Андрей. – Ты комедии писать не пробовал?

– Так я их и видел-то всего-то раза два, да в галерее ничего разобрать не мог. Внизу публика так шумела – я через три слова четвертое слышал.

– Справишься с поручением – куплю тебе билет в партер, – пообещал Андрей. – Принарядим тебя, букли загнем – и пойдешь, как приличный кавалер.

– Кавалер-то кавалер – а на что я похож?! – трагически вопросил Фофаня. – Хуже нищего на паперти!

– Дай ему, дяденька, два рубля на все про все, – велел Андрей. – Пропьет – ему же хуже. Купи, Фофаня, валяные сапоги, шапчонку, тулупчик старый. Тимоша довезет тебя до Сенного рынка, а там, я знаю, как раз ношеное краденое недорого купить можно. Трех дней тебе на все хватит?

– Может, и хватит.

– Ну так собирайся в дорогу. Кроме розыска покупателя, загляни в Измайловский полк – поищи Афанасия, денщика покойного господина Акиньшина. Коли найдешь – условься с ним, чтобы сюда с тобой приехал. Да знай – преподобный Феофан тебя с небес повсюду углядит.

* * *

Сарай без крыши поставили по указаниям Андрея в таком месте, что никто бы не подобрался незаметно. Пока с ним возились – стемнело и вернулся с Сенного рынка и Тимошка. Он привез провиант. Про Фофаню рассказал, что тот у рынка выскочил из возка и сгинул.

– Ох, обманет, – проворчал Еремей.

– Сие было бы некстати, – отвечал занятый пистолетами питомец.

Внутри сарая по стенам Тимошка натянул веревки, наподобие сети, и подвесил всякую дребедень – пустые бутылки, железки, старые пуговицы. Человек посторонний, увидев убранство сарая, решил бы, что пора запирать хозяина в бешеный дом. Посередке поставили стол – доски на козлах, на стол положили заряженные пистолеты. Некоторое время потратили на то, чтобы заставить веревочную механику работать безупречно.

Наконец Андрей взялся за дело. Он стоял у стола с пистолетами, а под столом сидел Тимошка, заведующий веревочными концами. Тимошка дергал их поочередно, и то на одной, то на другой стене, то вверху, то внизу звякало либо стукало. Андрей, схватив пистолет, резко поворачивался и палил на звук.

Сперва успехи были весьма скромные – если не считать достижением, что за три часа Андрей сделал девяносто выстрелов и перемазался в пороховой копоти хуже арапа. Еремей, придя убедиться, что питомец не оглох, с некоторым злорадством доложил, что этак весь свинец пропадет за три-четыре дня. Мол, если отлить пули из десяти фунтов свинца, расстрелять их, потом собрать и расплавить заново, то непонятным образом свинца окажется примерно девять фунтов.

– Что же делать? – спросил Андрей. – Пуль-то мне много надобно…