Игра с Годуновым

Пока Олеша ездил за Якушкой, замысел созрел окончательно.

– Здравствуй, входи, садись, – сказал Борис Федорович своему лазутчику. – Да садись ты, потолкуем по-свойски. Не первый день, чай, знакомы. Угощайся.

Ораз-Мухаммад почти не прикоснулся к заедкам, только выпил кружку сбитня. Возможно, у его народа это что-то означало.

– Благодарствую, – сказал татарин, быстро перекрестившись на образ Николы-угодника в углу горницы.

– Смокву возьми, пастилу. У нас – свое, не купленное.

Отказать – значило бы обидеть боярина, и Якушка взял свернутый в трубочку пласт сливовой смоквы, откусил и всем видом дал понять: лакомство отменное.

– Дельце есть. Справишься – дам знатное приданое дочке. Ты знаешь, я не скуп.

– Говори, боярин, – ответил Якушка.

Он был невысок, плотного сложения, одет на татарский лад, а крест-тельник не на гайтане носил, а зашитым в бешмет – так велел боярин, обещав, что сам все растолкует попу, к которому Якушка, втайне от Ораз-Мухаммада, в Великий пост пойдет на исповедь.

– Пойдешь на Крымский двор, где скоро поселится киргиз-кайсацкое посольство. Придумай сам, какой товарец для начала потащишь им на продажу. Я велел, чтобы ни купчишек туда не пускали, ни посольских со двора не выпускали, вся торговля будет вестись у ворот. Сойдись там с молодцами, товарец за бесценок отдай, потихоньку обещай Москву показать. Они тебе скажут: их-де стерегут. А ты им: свой человек и выпустит, и обратно на Крымский двор пустит. Я же прикажу, чтобы тебе ни в чем препоны не было. Там у меня стрелецкие караулы вдоль забора уже шатаются, но дырка непременно есть, не может такого быть, чтобы забор без дырки. Калитка уж точно есть. Сегодня вечером должен прибежать стрелец, рассказать, что там да как. Я же покажу ему тайный знак, чтобы и товарищам передал, пусть бы тебя по этому знаку пускали и выпускали.

– Что за знак?

– А вот.

Боярин взял с аналоя красивые янтарные четки.

– Четки и у христиан есть, и у людей магометанской веры, – добавил он. – На, спрячь. Как условишься с гостями, более уж к воротам не ходи, а только в калитку. На Крымском дворе пробивайся не к самому послу, а к тем, кто ближе к нему. Посол тоже сгодится, но, сдается мне, побоится что-то затевать. Обещай им любые товары, любую помощь. Действуй так, чтобы киргиз-кайсаки вскоре уразумели – ты человек не простой. Когда о тебе донесут их Кул-Мухаммаду либо, что лучше, еще кому из свиты, тот человек тебя призовет к ответу. И ты скажешь: есть-де на Москве знатный человек, который ищет дружества, а иного пути не находит. Имени не называй. Только намекни, что за услуги хорошо платит. И коли явится, что гости дорогие не прочь с тем знатным человеком сойтись, придешь ко мне и обо всем доложишь. Потом через тебя передам тому, кто готов мне послужить, дар. Да все разговоры слушай, особливо же про нашего киргиз-кайсацкого воеводу. Как знать – не задумают ли выкрасть.

– Как скажешь, боярин, все будет исполнено, – обещал Якушка.

– Про воеводу ты все не хуже моего знаешь. Может, захотят через тебя ему грамотку передать, так ты бери.

– Возьму.

– И ежели кто-то из наших, московских, с ними сговориться попытается, тут же доложи.

– Доложу, боярин. А как быть с воеводой? Он ведь, поди, искать меня станет.

– Скажись больным. Растолкуй ему – в спину вступило, будешь жить у костоправа, он тебе в мыльне станет спину править, а после мыльни и такой правки лежать надобно, не по Москве шастать.

Якушка усмехнулся.

– Знак нужен, – сказал татарин. – Коли случится мне прислать к тебе, боярин, человека, чтобы на словах передал…

– Знак? – Годунов обвел комнату взглядом, взгляд зацепился за книгу на аналое. – Пусть скажет: он-де принес на продажу старую книгу, книгу… Хм, книгу…

Тут он вспомнил: недавно дочери, Аксиньюшке, купили «Златоструй», поучения Иоанна Златоуста, и дочь обещала вслух его батюшке с матушкой почитать.

– «Златоструй»! Запомнил?

– «Златоструй», – повторил Якушка.

– Ну, теперь, кажись, все. Ступай.

Глава 2. Мастер Кит

Всякий, увидев это здание на Варварке, сразу бы сказал: предназначено для торговых дел. Хотя вокруг небольшой сад, яблони да вишни, но какой же двор на Москве без сада? Разве что Земский двор, так там вместо сада съезжая, а вместо яблонь – поднятые на улицах покойнички, которых свозят со всей Москвы для опознания.

Никаких у тех палат излишеств, окошки малы, нарядного крыльца нет, а стены даже на вид изумительной толщины. Таким стенам пожар не страшен. Весной и осенью, в пору распутицы, здание имеет угрюмый вид, а летом и зимой вокруг – суета: зимой подъезжают сани с товаром, летом же – телеги, крепкие мужики вносят и выносят мешки, бочата и лубяные короба, у дверей стоят приказчики, ведут счет товару. Но околачиваться возле, надеясь что-то стащить, бесполезно: хозяева не первый год ведут дела на Москве и при необходимости сразу пускают в ход и кулаки, и палки, и что подвернется под руку. Жаловаться бесполезно: ранее этих людей привечал сам покойный государь, с ним тягаться – прямая дорога на тот свет, теперь же они поладили со всевластным боярином Борисом Годуновым. Вот так-то станешь на них просить – а потом такие твои давние грехи тебе припомнят, что сам будешь не рад.

Соседей у тех торговых людей мало – одни Божьи храмы кругом. Храмами Варварка славится. Тут тебе и Борисоглебская церковь, и церковь Святой Варвары, и церковь Жен-мироносиц. Все имеется для спасения души – а как ее спасают английские купцы, никто не знает.

В Зарядье уже перестали удивляться – бывает, летом выходят из палат люди, одетые диковинно, в широких портках, не достающих до колена, в чулках, обтягивающих ногу так, что бабам и глядеть срамно, в коротких епанечках, но чаще бывает – одетые на московский лад. Особливо зимой – в крещенские холода по Москве в чулочках не побегаешь.

Эти палаты после смерти их владельца, постельничего Бобрищева, за неимением наследника перешли под государеву руку, и государь отдал их английским купцам, но не простым – они объединились в «Московскую компанию», потому что вместе сподручнее вести дела с далекой страной. В бывших Бобрищевых палатах есть где хранить товары, есть где принимать почтенных гостей, а еще одно преимущество здания на Варварке – Кремль неподалеку. Пробежать по Варварке, обойти храм Покрова Богородицы, что на Рву, стоящий снизу доверху в лесах, – и тут тебе сразу Флоровская башня, при ней ворота. А в Кремле – все приказы, кроме разве Земского двора, всех нужных особ можно встретить.

Но от старых Бобрищевых палат, которые стали звать Английским двором, остались лишь каменные подклеты, сложенные из крупных белокаменных плит, двух аршин толщиной, остальное англичанам пришлось строить заново – более двадцати лет назад неугомонный крымский хан Девлет-Гирей со своими крымцами дошел до Москвы и сжег ее, не только терема и сады пострадали, но и каменные палаты. Могло быть хуже – поскольку покойный царь незадолго до того желал и не смог заключить выгодный для себя союз с Англией, все торговые дела были приостановлены на два года и товаров на Английском дворе обреталось немного.

Однако сейчас крымцы сидят смирно – после того, как русские воеводы прогнали с позором очередного охотника пограбить столицу и увести полон, хана Казы-Гирея. И Английский двор достаточно просторен, чтобы и в подвале, и на чердаке хранить многие купленные в Москве и ждущие отправки в Лондон товары: выделанные кожи, пушнину, конский волос, свиную щетину, гусиный пух. Там же были доставленные морем в Холмогоры, а оттуда водой в Вологду, а из Вологды уж на санях либо на телегах привезенные английские товары: от ограненных драгоценных камней до оружия.

Вечерело, смеркалось, наступала пора зажигать свечи. В Казенной палате Английского двора до сих пор почти все были заняты делом. Истопник, стоя на коленях перед изразцовой печью, закладывал туда поленья. За длинным столом сидели писцы-англичане, уже лет по двадцать жившие на Москве, и вполголоса сверяли записи в толстых книгах, сшитых толстыми шнурами. При них было несколько купцов, ведущих тихие деловые разговоры. Парнишка расставлял подсвечники, прибирал опустевшие плошки, в которых обычно писцы и приказчики Английского двора держали орешки, приносил новые – до ужина еще было немало времени, требовалось подкрепить силы.

Под окном пожилой писец, сидя за небольшим столиком, писал под диктовку письмо. Диктовал мужчина, годами – чуть за сорок, одетый на русский лад, в нарядную голубую рубаху по колено и шелковый полосатый зипун. Его трудно было отличить от коренного москвича – разве что борода имела более ухоженный вид да светлые волосы подстрижены не на Торгу, где сажают человека на чурбан, надевают ему на голову горшок и срезают все, что торчит, так что на земле образуется кошма из разномастной волосни. Человек с такой безупречной прической мог бы достойно выглядеть и при королевском дворе.

Он единственный, за исключением двоих писцов и купца-москвича, был одет по-русски, причем одет богато, и чувствовал себя в зипуне и казанской работы пестрых сапогах превосходно – да и удивляться нечему, его на Москву привез отец еще десятилетним, и по-русски он объяснялся лучше иного купчишки, прибывшего из тех северных краев либо сибирских украин, где в лесу родились, пню молились.

А бездельничал в Казенной палате один человек, мужчина тридцати лет от роду, с приметным шрамом на красивом лице – пересекавшим правую бровь и задевавшим висок. У него у одного рыжеватые пушистые волосы были такой длины, что почти достигали плеч. И он слонялся по палате, явно не зная, чем себя занять. Висевшие на стене раскрашенные карты Московского царства с прилегающими землями он уже изучил вдоль и поперек. Жители тех земель имели своих князьков, но границ не соблюдали и названий своим землям не давали – в самом деле, на что им это? Особливо ежели племена кочевые и гоняют скот с летовки на зимовку и обратно чуть ли не за полтысячи верст.

На стуле стояла прислоненная к спинке лютня, еле удерживавшая равновесие. Скучающий человек протянул было к ней руку, но передумал.

– Скорее бы ужин, – сказал он по-английски. – Хоть такое развлечение, раз других нет. Дикая страна! Как можно читать такие книги? С такими страшными буквами?

Он указал на толстую книжищу в мрачном кожаном переплете с тусклой медной застежкой.

– Ничем не могу помочь, мастер Кит. Других книг у них пока не имеется. Сядь, не мелькай, не мешай нашим людям работать, – по-английски же ответил мужчина в зипуне. – И до ужина прочитай хотя бы две страницы.

– Безумная страна. И безумный город, где знают только церковь и нет ни одного театра. Я не могу это читать, я половины слов не понимаю!

– Куда ты дел тетрадку с русскими словами? И не мешай мне, я должен сосредоточиться.

Меченный шрамом мужчина расстегнул застежку и открыл книгу наугад.

– «Но послушайте, братие, со всяцем прилежанием, исполнено бо есть пользы слово се всем послушающем. Молю же вы, о возлюбленные, да не зазрите паки грубости моей…» – прочитал он по-русски так, как читает дитя, едва освоившее склады. – О Господи, я сойду с ума, пока дочитаю хотя бы одну историю из жизни здешних святых.

– Сойдешь с ума – первым же судном отправим в Лондон, в госпиталь Марии Вифлеемской, будешь там сидеть на цепи с прочими безумцами. Не мешай, мастер Кит.

Мужчина вздохнул.

– Я думал, здесь придется заниматься делом. Но дела для меня тут нет. Мне остается только сесть с лютней на площади, возле того варварского храма, рядом с нищими, и наигрывать песенки, чтобы собрать себе на пропитание.