Миртаит из Трапезунда

– Ну уж нет, в нынешнем состоянии мне способна помочь лишь твердая земля под ногами. Молю Бога о том, чтобы капитан знал, куда он ведет наш корабль, – ответил мне Ливадин и, нахмурившись, пробурчал себе под нос. – И как император может верить всем этим гнусным генуэзским проходимцам!

Покачиваясь от морского недомогания, Ливадин двинулся по направлению к корме, где находились покои ромейской принцессы. Точнее, там был возведен целый дом, неведомым мне образом прикрепленный к галере и занимавший добрую четверть нашего судна. Необычное сооружение было богато украшено дорогими тканями и живыми цветами, которые по большей части уже завяли, но продолжали выглядеть живописно.

– Твой плюгавый поп снова вздумал ругать меня за то, что я не знаю точной дороги в Трапезунд? – откуда-то сверху обратился ко мне хрипловатый мужской голос, говоривший на вольгаре[12 - Вольгаре – простонародный язык, который в Средние века был обиходным для жителей Апеннинского полуострова.].

Я поднял голову и увидел капитана нашего корабля, который стоял на баке[13 - Бак – носовая часть верхней палубы галеры.], расположенном прямо за моей спиной. Звали его Джованни. Он был родом из Генуи, невысокий, плотно сбитый, с сильно загорелым лицом и огромным орлиным носом. За неделю в море генуэзец настолько привык к моей бледной роже, что, зачастую, первым заговаривал со мной на своем родном языке, который я под неусыпным присмотром Ливадина изучал весь последний год в скриптории Константинополя. Несмотря на то, что мне преподавали более утонченный флорентийский вольгаре[14 - Флорентийский вольгаре или тосканский диалект был «элитарным» языком, на котором были написаны все наиболее значительные памятники поэзии и прозы XIII-XIV веков.], я все равно неплохо понимал капитана нашего корабля.

– Господин Ливадин вовсе не поп, и ты, капитан Джованни, это знаешь, – ответил я генуэзцу на его родном языке, немного оскорбившись за то, как он уничижительно обозвал моего учителя.

– Последние пять лет я служу ромейскому императору Андронику Палеологу и несколько раз в год хожу под его знаменем в Трапезунд, – поведал мне Джованни, которого покоробили сомнения Ливадина в его опытности. – Завяжи мне глаза, парень, и я все равно сумею отыскать верную дорогу в Трапезунд!

– Господину Ливадину нездоровится, – принялся я успокаивать возмущенного генуэзца. – Он плохо переносит морские путешествия, поэтому недоволен всем и всеми вокруг. Уверен, капитан, что мой господин не хотел тебя обидеть.

– Он считает себя самым умным, да? – с издевкой осведомился у меня разгоряченный Джованни.

– Мой учитель очень умный человек и самый образованный из тех, кого я знаю, – честно признался я.

– И чему же полезному учит тебя господин Ливадин? Чему такому важному, что должен знать и уметь настоящий мужчина?

Я задумался о том, какими навыками нужно обладать настоящему мужчине в представлении такого морского волка, как Джованни. Наверное, управлять кораблем, без устали и часы напролет работать веслом, знать как можно больше о звездах, ветрах и морских течениях. Может быть, еще лихо скакать на лошади, обращаться с оружием, охотиться, рыбачить и много всего такого, что я не умел, но очень хотел научиться. Свою работу в скриптории я не считал по-настоящему мужской. Более того, чтение и переписывание книг казались мне самыми скучными и нудными занятиями на свете. Конечно, Ливадин убеждал меня в том, что мы в скриптории занимаемся значимым делом, а именно сохраняем и передаем важные знания следующим поколениям. Только по прошествии многих лет я понял, что именно имел в виду мой учитель. Однако в подростковом возрасте высокопарные слова Ливадина казались мне какой-то нелепостью и бессмыслицей, а работа в скриптории – занятием исключительно для монахов.

Капитан Джованни, мгновенно заметив мою растерянность, заговорил намного веселее:

– Единственная стоящая вещь, которой твой поп тебя научил, так это говорить на вольгаре – языке настоящих мужчин!

Я открыл было рот, чтобы возразить генуэзцу и рассказать о других полезных умениях, которые мне без устали прививал Ливадин, как послышался громкий возглас матроса, что сидел высоко на мачте и наблюдал за морскими просторами:

– Два корабля слева по борту!

Капитан Джованни спешно повернулся и с сосредоточенным выражением на лице принялся изучать горизонт. Заинтригованный сообщением матроса, я переместился на противоположенный борт галеры и сразу заметил два скошенных треугольных паруса, что приближались к нам с севера.

– Кому могут принадлежать эти корабли? – спросил у капитана его помощник, тощий мужчина, только что появившийся на баке рядом с Джованни.

– Две галеры генуэзской постройки, – слегка щурясь, заявил капитан.

– Очередные торговые суда?

– Вряд ли. Галеры непохожи на торговые, – с сомнением в голосе проговорил Джованни и после недолгой паузы добавил. – Корабли идут без флагов, и мне это не нравится.

На протяжении семи дней, что мы находились в открытом море, нам не так часто встречались корабли. Каждый день на горизонте возникали два, может быть, даже три новых судна. Все они принадлежали либо Генуе, либо Венеции, и лишь два дня назад нам встретилась галера с таким же орлиным стягом, как у нас. Ромейское судно приблизилось вплотную, и моряки обоих кораблей радостными криками поприветствовали друг друга.

Тем временем две незнакомые галеры все больше приближались к нам. Как не всматривался, я не находил в них ничего необычного, разве что на них, в самом деле, не развевались флаги, позволяющие распознать, кому в точности они принадлежат.

В отличие от меня капитан Джованни проявлял изрядное беспокойство. Я видел, как он отдал какие-то распоряжения своему худощавому помощнику, и тот торопливо ринулся их исполнять.

На нашей галере началась необычная суета. Моряки принялись озабоченно сновать по палубе, а трое из них распустили дополнительный парус. Наш корабль прибавил хода, начиная резко отклоняться от первоначального курса в южном направлении.

На палубе появились солдаты, что большую часть путешествия были вынуждены коротать в душном трюме. Они принялись бойко выстраиваться вдоль бортов галеры рядом с гребцами, которые все без исключения были на нашем корабле свободными мужчинами, находившимися на императорской службе и способными носить оружие.

Пока я увлеченно наблюдал за странным оживлением на нашей галере, два корабля тоже успели изменить свой курс. Теперь они открыто преследовали нас.

Незнакомые корабли, что по размеру были почти в два раза меньше нашей галеры, обнаружили необычайную быстроходность и маневренность. За совсем непродолжительный промежуток времени они сумели настолько приблизиться к нам, что я без особых усилий смог разглядеть людей на одном из них. Преследователи беззастенчиво глазели на нас и угрожающе сотрясали в своих руках оружие.

– Нас атакуют! – взревел капитан Джованни. – Приготовить греческий огонь[15 - Греческий огонь изготавливался из нескольких секретных составляющих, включая серу и селитру. По официальной версии он был придуман инженером и архитектором еврейского происхождения Каллиником из Гелиополиса в 717 году.]!

Прежде мне только приходилось слышать о греческом огне – мощнейшем оружии ромейской армии, которое внушало невероятный страх любому противнику и, по словам знающих людей, позволяло одолеть всякого врага как на море, так и на суше. В действии же я никогда не видел этого смертельно-опасного орудия, поэтому с двойным любопытством взирал на то, как солдаты императора принялись толпиться у длинной медной трубы, которая располагалась на носу у нашей галеры.

– Убирайся отсюда и не мешайся мужчинам под ногами! – недовольно прорычал мне взъерошенный матрос, у которого я случайно встал на пути.

– Что за корабли преследуют нас? – пропустил я мимо ушей предупреждение матроса.

– На нас напали пираты, парень. Поэтому спрячься в трюме, если надеешься сохранить себе жизнь.

– Пираты?!

Я знал о пиратах, опасных и жестоких морских разбойниках, которые нападали и грабили торговые корабли. Однако тогда, на императорской галере, я не испытал тревоги. Скорее, меня охватил щенячий восторг от того, что мне выпало пережить первое увлекательное приключение. Я не сомневался в победе и хотел собственными глазами увидеть, как доблестные воины императора сразятся с мерзкими пиратами и непременно одержат над ними верх. Именно поэтому я никуда уходить не собирался, и уж тем более не намеревался прятаться в трюме.

Вдруг наш корабль принялся разворачиваться, и я крепко ухватился за деревянный борт, чтобы не повалиться и устоять на ногах. После неожиданного маневра оказалось, что императорская галера двинулась прямо на один из кораблей-преследователей. Второй вражеский корабль оказался слева от нас, и как только мы поравнялись с ним, так в нашу сторону сразу полетели первые стрелы. Одна из них просвистела рядом с моим правым ухом. Я вздрогнул, впервые испытав столь сильный страх.

В полнейшем оцепенении я продолжал стоять на одном месте, невольно наблюдая за тем, как начинается настоящая морская баталия. Длилось это, однако, лишь до тех самых пор, пока все тот же взъерошенный матрос грубо не повалил меня на пол и не прижал к борту.

Мужчина зло оскалился и прорычал мне:

– Сиди здесь и не высовывайся, раз ты такой отчаянный и решил не прятать свой тощий зад в трюме!

Как мне ни хотелось увидеть, что будет происходить дальше, я послушался матроса и продолжил почти без движения сидеть на том месте, где он меня оставил. Мою прежнюю решительность заметно поколебала и вражеская стрела, которая на моих глазах угодила одному из солдат, совсем молодому парню, в живот. Тот упал навзничь, в нескольких шагах от меня, и начал стонать и корчиться от боли.

С неподдельным ужасом я смотрел на муки молодого солдата, когда слева от меня начали раздаваться устрашающе-грохочущие звуки. Я повернулся и увидел, что такой сильный шум исходит от медной трубы. Уставившись на чудной агрегат, я раскрыл свои глаза намного шире, когда из медной трубы полыхнуло огненное пламя. Огонь обильной струей длиной в несколько копий, словно небесная молния, взметнулся в небо и, не долетев пары метров до атакующего нас корабля, резко опустился на воду. От соприкосновения с водой диковинный огонь не погас, а разгорелся намного ярче, стремительно подбираясь к деревянной обшивке вражеской галеры.

Завороженный увиденным, не иначе как чудом, природа которого мне была неясна, я не удержался и выглянул из-за борта галеры. Новые струи греческого огня вновь и вновь устремлялись вперед, впиваясь в носовую и бортовую части вражеского корабля. Пираты пытались тушить огонь водой, от которой тот буйствовал намного сильнее, без разбора пожирая их судно и обращая его в пепел.

На корабле у пиратов началась паника. Люди принялись прыгать в воду, то ли предпочитая утонуть, нежели быть сожженными адским пламенем, то ли пытаясь спастись вплавь и добраться до второго корабля, который отошел в сторону, более не желая поддерживать своих сотоварищей в морском бою.

Я почувствовал, как кто-то схватил меня за руку. От неожиданности я вздрогнул и только потом посмотрел вниз. За руку меня держал молодой солдат. Тот самый, что несколько мгновений назад был ранен шальной пиратской стрелой в живот.

– Помоги мне, – с усилием выдавил он. – Вытащи стрелу.

Я пришел в замешательство. Никогда прежде мне не приходилось видеть раненых в бою людей и так много человеческой крови.

– Я не могу, – бессильно пролепетал я, уставившись на белое оперение стрелы, что торчало из живота парня. – Тебе нужен лекарь.

– Надломи стрелу и вытащи, – упорно прохрипел солдат, указывая мне на свой живот.

Парень лежал на боку. В спешке он не надел нагрудного доспеха, поэтому вражеская стрела сумела пронзить его насквозь, и теперь острый металлический наконечник полностью выглядывал из окровавленной спины молодого солдата.

Дрожащими пальцами я прикоснулся к стреле и, в несмелой попытке надломить древко, потянул стрелу на себя. Солдат издал надрывистый вопль, и я отдернул руку, испугавшись, что причинил ему боль. Раненый парень потерял сознание и затих. Тогда я попытался еще раз. Уже с большим усилием и со второй попытки я сумел надломить древко и вытянул стрелу из тела раненого солдата.

Стрела удивительно легко и без особого сопротивления прошла сквозь живую плоть. Однако кровь хлынула сильнее. Я зажал рану руками, но она продолжала кровоточить, неумолимо просачиваясь сквозь мои пальцы.