Вурдалакам нет места в раю

Горихвост натянул порты, кое-как застегнул пряжку ремня – почему-то она никак не хотела застегиваться, хотя дело вроде нехитрое – и в полный голос затянул песню дикой печали.

«У-у-у! Е-э-э!» – разнеслось над окрестностями, залитыми призрачными лучами. Курдюм мячиком скатился по ступенькам крыльца, схватил его подмышки и потащил в дом.

– Горюня, замолчи, ради всего святого! – горячо зашептал он. – В деревне не знают, что ты у меня. Услышат – придут по твою душу с вилами и топорами, тогда нам обоим несдобровать.

– Пусть приходят! – заплетающимся языком гаркнул Горихвост. – Я их на кусочки порву! А после в муку смелю на твоих жерновах. Ты мне поможешь?

– Помогу-помогу, – бормотал Курдюм, затаскивая его на крыльцо. – Только сейчас отдохни. День был тяжким. Ляг на лавку и спи. Я тебе постелю.

– Спать? В такую душевную ночь? Ты рехнулся! – едва ворочал языком Горихвост. – Пошли в деревню, к бабам и мужикам. Повеселимся, песенки попоем!

– Вот они спустят на тебя псов – тогда и повеселишься, – бормотал Курдюм, пытаясь запихнуть его в низкий дверной проем. – А как привяжут к столбу и костер разведут под хвостом – так и песенки запоешь.

– Да ладно тебе сгущать! – радостно заревел Горихвост, расставляя в стороны руки и цепляясь за дверные косяки. – Мы с деревенскими – дружки не разлей вода. Они полюбят меня, вот увидишь.

– Мертвого мож и полюбят, а живого – уж очень я сомневаюсь.

– Полюбят, коли увидят, на что я способен! – гомонил Горихвост, отказываясь пролезать в дверь. – Вот сделаю ради них что-то такое… что-то большое… что они сразу охнут и все поймут…

– Глупость большую ты сделаешь…

– Нет, не глупость! А подвиг! Да, подвиг! Если б ты только знал, друг мой Курдюм, на какие подвиги я способен!

– Уж в этом я не сомневаюсь. В сильном подпитии ты и на подвиг способен, и на любую другую дурь. Сначала проспись, а после решишь, как дальше быть.

– Я уже решил! – заявил Горихвост. – Иду на деревню, немедля! Дела у меня там кой-какие…

Он вырвался из цепких объятий Курдюма и выкатился в распахнутые ворота на поле, залитое лунным сиянием.

14 вересня

Если б вы знали, как тяжела жизнь вурдалака в первобытном лесу! Тогда не смеялись бы над Горихвостом, который брел, сильно пошатываясь, в сторону Грязной Хмари. Путь его лежал через Девичье поле, медовые травы на котором уже были скошены. Справа, у берега тихой Шерны, высились грозные истуканы Ветхого капища. В темных провалах между ними сверкали загадочные огоньки, как будто какой-то тайный идолопоклонник и теперь устраивал ночные гулянки в честь богов, давно покинувших этот мир. Слева мычала скотина на господской усадьбе, где отдыхал новый князь, присланный на нашу голову из столицы. Вот чего не жилось ему в своих городских теремах, в надежной кремлевой крепости, среди бояр и прислуги? Какой черт понес его на край света, к Дикому лесу, где гуляет нечистая сила?

Деревенские избы пускали в небеса струйки дыма, которые тянулись ввысь и смешивались с темными облаками. За ними мелькали светильники в стрельницах Сторожевой башни, что стояла у кромки леса и охраняла покой людей. Там теперь жил воевода Видоша, новый хозяин села – еще один начальник, леший побрал бы их всех. От Сторожевой башни до покинутой всеми избы Дедослава тянулось широкое конопляное поле – еще не убранное. Толстые стебли конопли тянулись на полтора человеческих роста и были похожи то ли на лес, то ли на хитрый лабиринт, в котором легко затеряться и забыть, кем ты был, пока не вошел сюда.

Но настоящий лес вставал темной громадой еще дальше – к югу, за селом. Вот где угнездилась нечисть! Гориховост знал это лучше всех – лес давно стал его домом. Мельница Курдюма стояла от него далеко, на берегу мелкой Змейки, что тихо журчала, впадая в Шерну. Подданные Лесного царя редко забирались в такую даль, особенно после того, как владыка людей заключил с царем ряд – не соваться друг к другу. Никому и в голову не придет, что на мельнице прячется вурдалак.

Но сейчас ноги сами несли Горихвоста к деревне, на отшибе которой темнела изба его деда. Он нарочно не стал прятаться в коноплянике, густой стеной окружавшем село. Вместо этого он попер напролом, выбрав тропу между деревней и господской усадьбой. Через околицу он перемахнул, не доходя до Сторожевой башни, и во весь рост, не скрываясь, двинулся по главной улице, освещенной в этот ночной час одним только месяцем, робко выглядывающим из-за туч. Сонные псы мигом повскакали и принялись рваться с цепей, заливаясь испуганным лаем.

В приземистой избушке кузнеца Валуя глухо стукнула заслонка, которой загораживали волоковое оконце. В темном проеме прорубленных бревен мелькнули чьи-то перепуганные глаза – кажется, это любопытный подмастерье Шумило осмелился высунуть нос. Горихвост лихо рявкнул на него, физиономия тут же исчезла, заслонка со скрежетом встала на место.

– Сидите, не рыпайтесь у меня! – прорычал вурдалак. – Думаете, я вас боюсь? Нет, господа хорошие! Это вы должны меня бояться! Я, волчище, явился из Дикого леса по ваши души! Что, затряслись поджилки? И правильно! Я свирепый и страшный! У-у-у!

Протяжный вой разнесся под темными тучами, едва подсвеченными серебристым сиянием. Цепная собака Валуя заткнулась, жалобно заскулила и спрятала хвост в глубине конуры.

Главную площадь Горихвост почуял загодя – от нее несло запахом гнилых помоев. На этот раз он осторожно обошел стороной Поганую лужу, стараясь не угодить в вязкую топь. Ладный дом старосты прятался за высоким забором из тесаных бревен. Труба белой печи коптила небо прозрачным дымком, щекоча ноздри теплым запахом дров. Большая семья Воропая еще не ложилась – на дворе кто-то тискал гармошку, извлекая из нее сиплые звуки. Бабский голосок жалостливо пел про нелегкую женскую долю.

– Эй, Воропай, а ну, вылезай! – заорал Горихвост, подпрыгивая и хватаясь за острые верхушки бревен.

– Кто там? Чего надоть? – ответил дрожащий, с хрипотцой голос старосты.

– А чего, просто так нельзя в гости зайти? – загоготал вурдалак. – Может, я подружиться хочу?

– Проваливай подобру-поздорову! – ответил дрожащий голос. – Лесные страшилища нам не друзья!

– Ах, я страшилище? – хмель ударил Горихвосту в голову, зеленые глаза полыхнули звериными огоньками. – Тогда отвечай, тать, отчего у твоего забора следами убийцы воняет?

– Какими еще следами? – осмелел Воропай, на помощь которому из избы выбежали сыновья и зятья.

– Коноплей так и разит! – гремел Горихвост.

– Так ведь у нас всюду тут конопля, – растерялся мужичок. – Мы и дерюгу из нее делаем, и пеньку плетем. Я на ужин конопляную кашу ел и конопляным маслом ее приправлял.

– Это не та конопля! – обличительным тоном взвопил Горихвост. – Тут жженым семенем пахнет.

– Кому придет в голову жечь конопляное семя? Что за дурь? – подал голос мужик.

– А под моим дедом жгли! – рассвирепел вурдалак и начал тяжело переваливаться через забор.

Однако остро заточенные верхушки бревен чиркнули его по животу, словно предупреждая об опасности. Сума с волчьей длакой, переброшенная через плечо, зацепилась и не пускала вперед. Горихвост попытался ее распутать, но руки спьяну не слушались и вытворяли что-то не то.

– А ну, сгинь отсюда, нечистый! – тонким голосом заверещал Воропай и хлестнул его кожаным пояском. – Пшел вон с моего двора!

Горихвост вцепился в порванный ремешок и дернул его на себя. Староста испуганно выпустил пояс из рук, схватил с лавки гармошку и изо всех сил запустил ее в Горихвоста. Тяжелая гармонь ударила того по голове, отчего он покачнулся и рухнул с забора обратно на площадь. Рваный пояс остался в его кулаке.

– Лихо-марево, так ты драться? – рассерженно выкрикнул Горихвост. – Ну, погоди у меня! Я за тобой вернусь! И гармошку твою забираю. Она, чай, дорогая. На всей деревне только у старосты такая и есть.

Он поднял гармонь из травы, усеянной козьим горохом, и растянул меха. Инструмент жалобно пискнул и выдохнул горестный стон. Горихвост прошелся крючковатыми пальцами по кнопкам и двинулся вдоль по улице, во весь голос распевая:

По деревне шастает пьяный вурдалак.

Раздирает заживо мужиков и баб.

Ты не бойся, миленький! Подходи, дружок!

Прямо мне на зубки. Становись в кружок!

Гармонь при этом издавала ужасную трескотню, от которой, казалось, последние листья облетали с деревьев.

– Эх, что-то мне не играется! – пожаловался Горихвост яблоньке, свесившейся из-за забора. – А ведь я в детстве умел. Может, настроения нет?

И он двинулся к краю села, голося и рыча на перепуганную деревенщину, боязливо выглядывающую из окон.

Одинокая изба колдуна виднелась на отшибе, на лысом холме, хребет которого возвышался над конопляным полем.

Мертвый Дедослав лежал на широкой лавке у дальней стены. Догорающий свечной огарок торчал поверх сложенных на груди ладоней. Его пламя отбрасывало пляшущую тень на неподвижное лицо, как будто натертое воском. В горнице, уже прибранной после убийственного беспорядка, было пустынно. Скрип половиц резал слух среди ночной тишины.

Горихвост подошел к деду и тихонько погладил его ладони. Пламя свечи колыхнулось, ребристая тень на стене подскочила, как человек, превращающийся в неведомого зверя. Горихвост смущенно отвернулся, чтобы не дышать на мертвого водочным перегаром. Ему стало неловко за то, что он явился к покойнику пьяным.