Время тишины

Звучало это правдоподобно, и потому мы Сане поверили на слово. Прошло еще несколько дней, и Саня повел себя странно. Он начал сорить деньгами, в то время, как другие вдвое сократили привычный рацион питания и перешли на дешевые продукты, забыв о такой роскоши, как покупка новой одежды, походы в кинотеатр и проезд в общественном транспорте. Саня же демонстративно таскал в редакцию охапки роз, будто без устали собирал их на свадьбах и похоронах, а также коробки конфет, словно попутно грабил кондитерские магазины.

Доставалось все это добро Тамаре Петровне. Благодаря Сане она стала работать в розарии, а благодаря конфетам у нее выросло еще несколько подбородков. Смотреть на нее без омерзения было невозможно, особенно в те пикантные моменты, когда Саня галантно целовал Тамаре Петровне ручку, измазанную шоколадом. Барышня вниманием явно была польщена. Складывалось впечатление, будто в редакции репетируют скандальную постановку режиссера-авангардиста.

В середине сентября начался голод. К тому времени мы исхудали и озлобились. Даже дизайнер Альберт, обычно сидевший на чае с бутербродами, и то из солидарности с остальными сбросил килограмм и начал просвечиваться. Зарплату не платили, и поговорить на этот счет было не с кем. Гудомарова-младшего след простыл. Саня привычно жаловался на чиновников, мешающих людям покупать газету, чуть ли не карауля покупателей в кустах с дубинкой. Тамара Петровна целыми днями с усердием копалась в компьютере и благосклонно принимала не перестававшие сыпаться на нее розы и конфеты. О Гудомарове-младшем уклончиво отвечала, будто он отправился в деловую командировку, из которой вернется с новым инвестором.

Эта женщина не производила впечатления голодного человека. Глядя на ее пышущие румянцем круглые щеки, мы подозревали, что уж себе-то она зарплату выдавала, даже если для этого ей пришлось основательно поскрести по редакционным сусекам. Иное дело мы – бледные, измученные привидения, со впалыми щеками, заострившимися скулами и воспаленным взглядом, с прилипшими к ребрам животами и желанием начать охоту за всем, что шевелится. А что не шевелится, как говорили у нас в армии, расшевелить и съесть.

Даже мыши, жившие в редакционной кухне, куда-то исчезли. В сытые времена мы их подкармливали и почитали за домашних питомцев. Особенно забавным был выводок мышат, росших у нас на глазах. Люди их не пугали. Чувствовали грызуны себя такими же хозяевами, а может, и большими, нежели мы. По разным подсчетам, в редакции жила мышиная семья голов в семь-восемь и еще пара-тройка мышей-холостяков. Должно быть, они почуяли неладное, когда мы начали бросать на них голодные взгляды.

Не знаю, как у меня, а в глазах коллег вспыхивал лихорадочный блеск, когда дружелюбная мышка, предварительно покрутив черным носом и поблистав бусинками глаз, выползала за крошкой из укрытия. Наивные создания! Все крошки давно вылизали человеческие языки. Однажды наступил день, когда мышиная семья собрала чемоданы и пустилась наутек, успев сбежать до того, как из нее приготовили шашлык. Спустя пару дней за ней последовали мыши-холостяки.

После внимание было сконцентрировано на Тамаре Петровне. Нет-нет, мы не хотели ее съесть. Хотя этой женщины хватило бы, чтобы коллектив питался не менее месяца. Но мы считали, что у нас имелись основания смотреть на нее осуждающими взглядами. Вот и осыпали бухгалтера самыми осуждающими и укоризненными взглядами, на которые только способен человек. Впрочем, она и бровью не вела. У некоторых периодически возникала мысль подойти к ней, вцепиться руками в ее шесть-семь подбородков и вытрясти положенную зарплату. Самые отчаянные почти решались на этот шаг. Но при одном взгляде на бухгалтершу с близкого расстояния, достаточного для нанесения нокаутирующего удара, пыл остывал даже у самых рьяных сторонников этой, без сомнения, отличной идеи.

Выглядела Тамара Петровна, как брутальный дагестанский борец, решивший попробовать силы в поединке за звание чемпиона мира по боям без правил. Сходство усиливала темная полоска усиков, венчавшая ее верхнюю губу. При взгляде на нее душа уходила в пятки. Я бы никогда не рискнул схватиться в рукопашную с женщиной, чьи руки были толще, чем мои ноги, и чьи массивные челюсти, полные железных зубов, навевали мысль о том, что среди предков некоторых людей, вероятно, помимо обезьян, были аллигаторы. Прибавьте к этому леденящий душу взгляд, которым она обдавала любого, кто осмеливался заговорить с ней о деньгах, будто тем самым наносил ей смертельное оскорбление, и вы поймете, в какое сложное положение попал наш творческий коллектив, далекий от привычки решать проблемы силовыми методами.

Тамара Петровна восседала в кресле, талантливо изображая каменного божка, и игнорировала запросы. Прошло еще несколько дней, и мы, чтобы выжить, всей редакцией начали скидываться на обеды. Большинство к тому времени перешли на самый экономный режим питания, который только могли себе представить. Рацион обычно состоял из лапши быстрого приготовления – дешевого пакета сухой лапши, который надо залить кипятком, после чего следует запихнуть полученную разбухшую гадость в рот и заставить себя ее проглотить.

Мы узнали, что когда у тебя в кармане полно денег, сделать это непросто. Но когда денег нет, лапша будто обретает божественный вкус и буквально тает во рту и желудке. Был, правда, у нее и недостаток. Запихнешь в себя упаковку такого месива, а через пять минут желудок снова напоминает о себе и просит подкинуть ему что-нибудь более ощутимое. Обмануть желудок удается лишь первые несколько дней. Затем он урчанием выдает изумленное недовольство и вопрошает: а где же салаты и мясные блюда? С каждым днем проглатывать лапшу становится все труднее, а желудок все настойчивее требует ответа.

Однажды наступает момент, когда ты уже не можешь смотреть на бомж-пакет – так мы стали называть пакеты лапши быстрого приготовления. Прошло еще какое-то время, и всем нам, злым и голодным, страстно захотелось сладкого. Проблему решили просто – скинулись и купили пару пачек сахара-рафинада, который начали трескать вприкуску с бледным чаем. На нем тоже экономили, чайный пакетик заваривали на пять-шесть чашек, предварительно бросив жребий, в чью чашку пакетик опустят первым. Вслед за сладким измученные организмы потребовали мяса.

В нас проснулись хищники, и желание загрызть кого-нибудь и обглодать его ногу стало невыносимым. Мы следили друг за другом алчущими взглядами и опасались поворачиваться к коллегам спиной. Стоило на секунду потерять бдительность, как рядом раздавалось клацанье клыков и урчание сведенного от голода желудка. Выход подсказал Валера Клюков. Он велел скинуться из останков финансов, сбегал в социальный магазин и приволок оттуда палку вареной колбасы зеленоватого цвета. Оказывается, Валера писал статью о том, как ловкие торговцы на упаковках продуктов меняют срок годности, и потому точно знал, где такие продукты можно купить. Есть принесенную им колбасу сырой было опасно, хотя маркировка и утверждала, что произвели ее накануне из свежей говядины. Валера порезал ее на куски и поджарил на древней электроплитке, найденной, к счастью, в редакционной кладовке.

Запах жареной колбасы дразнил ноздри и сводил с ума, и мы напрочь забыли о работе. Все выстроились в очередь к электроплитке с тарелками и вилками, и даже Лелик и Лена-окорочок, обычно с презрением относившиеся к редакционным посиделкам, активно пихались в ней локтями. На следующий день история повторилась, а на третий день мы с изумлением взирали на то, как в очередь за жареной колбасой пристроилась Тамара Петровна. Свои действия она объяснила тем, что ей интересно попробовать, что за гадость едят коллеги. Надо сказать, что она без зазрения совести слопала три куска гадости при суточной норме в один кусок гадости на человека.

Обделенными в тот день оказались братья Клюковы, неосторожно вышедшие из редакции покурить одну сигарету на двоих и застрявшие на улице из-за очередного спора. Без обеда остался и дизайнер Альберт, которого поток воздуха от редакционного вентилятора принес к кухне слишком поздно. Откушав, Тамара Петровна сытно рыгнула, презрительно пожала плечами и обронила загадочную фразу: «Не понимаю, и почему это всем так нравится есть дешевую колбасу? Как ни придешь в магазин, за ней стоит очередь».

Вряд ли мне удалось передать весь ужас положения, в котором мы оказались, но поверьте, оно было сложным и пугающим. Надо было что-то делать. Миссию по спасению коллектива взвалили на мои ослабевшие плечи. Мне поручили найти Гудомарова-младшего, схватить его за шиворот и притащить в редакцию для предметного разговора по душам. Вооружившись петицией, врученной коллегами, я отправился домой к учредителю и главному редактору с твердым намерением дать ему хорошего пинка по тому месту, под которым обычно располагается редакторское кресло.

Мы в тупике

Гудомаров-младший жил в стандартной панельной девятиэтажке на шестом этаже. Я долго названивал в домофон, но ответа не получил. Проник в подъезд лишь благодаря местному жильцу, вышедшему из дома и позволившему прошмыгнуть в открытую дверь. Лифт не работал, что не удивило, исходя из той полосы везения, в которой я пребывал в последнее время. С трудом одолев шесть этажей, я постоял перед дверью-сейфом Гудомарова-младшего, чтобы привести в порядок дыхание и упорядочить мысли. Чувствовал себя, как марафонец, по ошибке пропустивший финиш и пробежавший лишний круг в двадцать километров. Физические упражнения, и раньше дававшиеся нелегко, с недавних пор отнимали много сил. Чувство было такое, что вот-вот легкие разорвутся.

Прошло несколько минут или часов. Дыхание восстановилось, и я решительно нажал на кнопку звонка. В ответ – никакой реакции. Тогда я поколотил в дверь ногами, и снова в ответ – тишина. Я заглянул в глазок, безрезультатно, и, приложив ухо к двери, прислушался. Казалось, что с той стороны двери кто-то тоже прильнул к ней ухом, но вскоре стало ясно, что это всего лишь плод моего разыгравшегося выражения. По всей видимости, Гудомарова-младшего действительно не было дома. В таком случае вставал вопрос – куда он подевался?

Естественно, первой мыслью была мысль о том, что начальник вероломно бросил нас на произвол судьбы и скрылся с редакционной кассой. Сбежал в одну из тех называющих себя цивилизованными стран, где находят приют разные проходимцы, стоит им только сообщить местным сэрам, что с собой они приволокли груженые валютой вагоны. Ведь щепетильные сэры уже много веков с готовностью закрывают глаза на происхождение капиталов, лишь бы капиталы начали работать на благо национальной экономики. Сэрам ведь, ко всему прочему, надо подкармливать королевскую семью.

Однако, поразмыслив, я пришел к выводу, что Гудомаров-младший вряд ли скрылся бы без Лены-окорочка, к которой питал определенную симпатию. Галантный джентльмен так бы не поступил, а себя Гудомаров-младший считал галантным джентльменом. Да и, как показало наше расследование, редакционная касса была пуста, так что скрываться было не с чем. Вопрос остался прежним – куда пропал Гудомаров-младший?

И тут мне в голову пришла пугающая мысль. А что, если начальника арестовали компетентные органы или похитили какие-нибудь мерзавцы, которых мы неосторожно сделали главными героями разоблачительных статей? И теперь держат беднягу в подвале, подвесив за ребро на железный крюк. Меня охватила дрожь, а ноги подкосились. Пару минут спустя я пришел в себя и понял, что если такое и произошло, то сочувствовать надо похитителям. Уж что-что, а приносить неприятности окружающим Гудомаров-младший умел. И если кто-то и подвесил его за ребро на крюк, то сделал это на свою беду.

Повеселев, я позвонил в соседнюю дверь, чтобы справиться у соседа о судьбе босса. Дверь не открыли, но из-за нее раздался испуганный мужской голос, велевший убираться подобру-поздорову. Обладатель голоса сначала грозил вызвать милицию, а затем начал хвастать связями в криминальном мире. Из его слов следовало, что если я немедленно не уберусь и не оставлю его в покое, то он позвонит авторитетному человеку, и тот пришлет пару десятков громил, которые научат меня вежливости. В ответ я заметил, что обладатель испуганного мужского голоса, должно быть, ошибся и принял меня за другого человека. Я заверил его в том, что у меня нет намерений тратить время на стычку с громилами или ехать для разбирательства в отдел милиции.

– Меня всего лишь интересует судьба моего друга, – объяснил я. – Он живет в соседней квартире. Я не видел его около месяца, и начал беспокоиться. Вы, случайно, не знаете, где он и что с ним?

За дверью воцарилась напряженная тишина. Вероятно, обладатель испуганного мужского голоса мысленно взвешивал, можно ли мне доверять. Держу пари, что он рассматривал меня в глазок, как какой-нибудь фанатичный ученый разглядывает неизвестную науке бактерию под микроскопом перед тем, как ее препарировать или что там фанатичные ученые делают с бактериями.

– Говорите, мой сосед – ваш друг? – неуверенно раздалось из-за двери после паузы, которая длилась не меньше полугода.

– Я склонен так считать, хотя он, возможно, и не считает меня близким другом, – торопливо ответил я, стремясь установить контакт со странным и недружелюбным типом за дверью. – Мы знакомы много лет, а сейчас трудимся в одной редакции. Он, знаете ли, там главный редактор, а я – его заместитель.

– Значит, вы не из этих? – с облегчением, как мне показалось, отозвался человек за дверью.

– Думаю, что не из этих. Даже уверен на сто процентов, что не из этих.

– Тогда из каких?

Признаться, вопрос, сформулированный подобным образом, поставил меня в тупик. Я понятия не имел, о чем толкует незримый собеседник. С другой стороны, не хотелось его ни пугать, ни расстраивать. Возможно, человек за дверью был тем единственным обитателем Вселенной, который мог навести меня на след Гудомарова-младшего. Поэтому я решительно ответил:

– Я из тех.

– Из тех? – изумился человек за дверью. – Господи помилуй, так вы все-таки из тех! Сосед предупреждал меня, что однажды вы явитесь и спросите про него. Только описывал вас иначе. По его словам, вы должны быть крупнее. Выше ростом и шире в плечах. На вас, скорее всего, должна быть черная кожаная куртка, а в руках вы должны держать дубинку, возможно, бейсбольную биту. И еще вас должно быть как минимум двое.

Я растерянно обернулся.

– Простите, что разочаровал, – сказал я. – Не знал, что перед визитом сюда надо одеться по особой моде и что следует прихватить с собой бейсбольную биту. Простите, но у меня вообще нет биты, и, боюсь, в ближайшее время не смогу ее приобрести. Сейчас мне не по карману такая покупка. Но если для вас это принципиально, могу одолжить черную кожаную куртку и дубинку. Только потребуется время, а у меня каждая минута на счету. Поэтому я был бы вам весьма признателен, если бы вы навели меня, так сказать, на след. Меня интересует, куда делся мой приятель?

– Так я вам и сказал, ишь, чего захотели, – прокаркал из-за двери голос, показавшийся мне теперь на редкость неприятным. – Сосед предупреждал, что вы будете задавать такие вопросы. Только я соседей не сдаю, даже если вы мне заплатите за информацию. Кстати, а вы мне заплатите?

– Заплачу? Вам? За что?

– За тысячу долларов я скажу, где прячется мой сосед.

– А как же соседская солидарность? Как же высокопарные слова о том, что вы соседей не сдаете?

– Бесплатно не сдаю, а за тысячу долларов еще как сдаю, – проворчал в ответ человек за дверью. – Так платите или нет?

– Конечно, нет!

– Чего тогда голову морочите? Ишь, пришел тут и мешает добропорядочным гражданам спокойно отдыхать в своей квартире. Последний раз спрашиваю – платите или нет?

– Нет!

– Тогда вызываю милицию, а пока она будет сюда ехать я, пожалуй, спущу на вас собаку.

– Собаку?

– Ну да, собаку. Не знаете, что такое собака? Это такое четвероногое домашнее животное с полной пастью клыков, готовое вцепиться в глотку по первому знаку хозяина. Хотите, чтобы я сделал знак своей собаке, или все-таки заплатите?

– Да не буду я вам ничего платить, что за вздор!

– Ну что ж, тогда спускаю собаку. Внимание, открываю дверь. Точно не заплатите? Подумайте, у вас есть несколько секунд, прежде чем отпущу с поводка…

Дальнейшие его слова я уже не слышал, так как на курьерской скорости несся вниз по лестнице, гигантскими прыжками преодолевая лестничные пролеты. Пулей вылетев из подъезда, я пересек двор и понесся по направлению к редакции. Мне казалось, что позади на всех парах мчится озверевший волкодав, и это придавало сил. Пробежав пять-шесть кварталов, я осмелился оглянуться и с облегчением убедился в том, что за мной не то, что волкодав, даже благодушный пудель не гонится. Правда, прохожие кидали подозрительные взгляды, принимая меня, вероятно, за вора, спасающегося бегством после ограбления банка.

Чтобы не будоражить общественное мнение, я перешел на скорый шаг, и остаток пути проделал, снедаемый тревожными размышлениями. Близился конец рабочего дня. Стояло бабье лето, и солнце еще не покинуло небосвод. Метров за сто до редакции я резко затормозил, и даже сам не сразу понял, почему. Потом догадался – мое внимание привлек некий субъект, сидевший в тени куста на лавке, спиной ко мне и лицом к редакции. Его спина показалась подозрительно знакомой. Я начал припоминать, где мог видеть эту спину.

Она была тощей и напряженной. К тому же у ее обладателя была заостренная кверху голову. Пришла мысль, что и голову подобной формы вижу не впервые. Субъект явно таращился на нашу редакцию, так как из его места дислокации таращиться было больше не на что. Разве что на дорогу, пролегающую мимо редакционной двери. Но она была пуста, и таращиться на нее было глупо. Субъект настолько заинтересовал меня, что я не удержался, подкрался к нему сзади и вежливо хмыкнул, желая сообщить о своем присутствии. Субъект вздрогнул и подскочил с лавки метра на три в воздух, умудрившись при этом развернуться и вонзить в меня взгляд насмерть перепуганных глаз.