Семь камней

– Не знаю, нет. – Ракоши выпил еще вина; он просидел с мадам так долго, что чувствовал, как опять трезвеет. – И что же это значит? – Ему было интересно – не столько из-за питона, сколько потому, что Фабьен упомянула про Вест-Индию. Он уже забыл, что она, по ее словам, приехала оттуда много лет назад, задолго до того, как он познакомился с ней впервые.

Афиле, любовный порошок, ждал его в лаборатории, когда он вернулся назад; неизвестно, сколько лет он пролежал – слуги не могли вспомнить. Короткая записка Мелизанды – «Попробуй это. Возможно, это именно его использовал Гренуй-Лягушка» – была без даты, но наверху листка виднелись каракули: «Роуз Холл. Ямайка». Если у Фабьен сохранились какие-то связи с Вест-Индией, возможно…

– Некоторые люди называют их «лоа», – ее сморщенные губы выпятились вперед, словно она поцеловала это слово, – но те африканские. А Myst?re – это дух, который выступает посредником между Бонди и нами. Бонди – это, разумеется, le bon Dieu, – объяснила она. – Африканские рабы говорят по-французски очень плохо. Дайте ему еще одну крысу, он все еще голодный и напугает девочек, если я позволю ему охотиться в доме.

Еще две крысы – и змея стала похожа на толстую нить жемчуга и теперь была не прочь полежать тихо, чтобы работал только пищеварительный тракт. Язык все еще мелькал, пробуя на вкус воздух, но уже лениво.

Ракоши снова взялся за сумку, взвешивая риски – но, в конце концов, если из Двора Чудес придут новости, его имя будет в любом случае скоро известно.

– Вот я подумал, мадам, поскольку вы знаете в Париже всех, – он поклонился ей, и она милостиво ответила тем же, – знакомы ли вы с неким человеком, известным как мэтр Раймонд? Некоторые называют его Гренуй-Лягушка, – добавил он.

Она моргнула, потом улыбнулась с легким удивлением.

– Вы ищете Лягушку?

– Да. Вы находите это смешным? – Он полез в мешок, нащупывая крысу.

– Немного. Вероятно, я не сказала бы вам это, но раз вы так любезны, – она благодушно посмотрела на кошелек с щедрым платежом, который он положил возле ее чайника, – мэтр Гренуй ищет вас.

Он так и замер, сжимая в кулаке мохнатую тушку.

– Что? Вы его видели?

Она покачала головой и, недовольно фыркнув на свой остывший чай, позвонила в колокольчик, вызывая служанку.

– Нет, но я слышала об этом от двух человек.

– Меня спрашивали по имени? – Сердце Ракоши учащенно билось.

– Месье граф Сен-Жермен. Это вы? – Она спросила об этом с легким интересом, не больше. В ее бизнесе ложные имена – дело обычное.

Он кивнул – у него внезапно пересохло во рту, мешая говорить, – и вытащил из сумки крысу. Внезапно она дернулась в его руке, и пронзительная боль в большом пальце заставила его отшвырнуть от себя грызуна.

– Проклятье! Sacrebleu![27 - [27] (#_ftnref27) Святотатство! (Фр.)] Она укусила меня!

Крыса, оглушенная падением, шатаясь, будто пьяная, побежала по полу в сторону Леопольда, язык змеи стал высовываться чаще. Фабьен с криком отвращения бросила в крысу щетку для волос с серебряной ручкой. Крысу испугал стук, она подпрыгнула, упала на лапы и промчалась прямо по голове изумленного питона. Потом прошмыгнула через дверь в вестибюль, где – судя по паническому визгу, – очевидно, встретилась со служанкой, и наконец выскочила на улицу.

– Господи Иисусе и святая Дева Мария, – пробормотала мадам Фабьен, набожно перекрестясь. – Чудесное воскресение. Причем за две недели до Пасхи.

Плавание благополучно завершалось; на рассвете следующего дня показался берег Франции. Джоан увидела его – узкую темно-зеленую черточку на горизонте – и, несмотря на усталость, испытала легкий восторг.

Она совсем не спала, хотя накануне вечером неохотно спустилась вниз с наступлением темноты, завернулась в плащ и накидку, стараясь не смотреть на молодого мужчину с тенью смерти на лице. Она лежала всю ночь, прислушиваясь к храпу и стонам попутчиков, жарко молилась и в отчаянии думала, неужели молитва – это все, что она могла сделать?

Она часто гадала, неужели во всем, что с ней творилось, виновато ее имя? В детстве она гордилась им; имя было героическое, имя святого, но также имя воина. Ее мать часто говорила ей это. Едва ли мать ожидала, что это имя может принести несчастье.

Конечно, такое случается не со всеми, кто носит имя Джоан, правда? Жалко, что она больше не знала ни одной Джоан, так что спросить не могла. Хотя, если такое действительно случается со всеми, остальные тоже будут помалкивать, как и она сама.

Ты ведь не станешь ходить по улице и сообщать людям, что ты слышала голоса, которых там не было. И уж тем более что ты видела вещи, которых тоже там не было. Ясно, что не станешь.

Разумеется, она слышала про ясновидящих; кто же не слышал про них на Шотландском нагорье? И почти все ее знакомые утверждали, что видели странные знамения или предчувствовали, что Ангус Мак-Уин умер, когда прошлой зимой не вернулся домой. И никого не останавливал тот факт, что Ангус Мак-Уин был старым пьянчужкой, грязным и сумасшедшим и что неизвестно, когда он умер, в тот день или нет, не говоря уж о том, что тогда стояли морозы, даже озеро замерзло, и он не мог провалиться под лед.

Но сама она никогда не встречала ясновидящих – вот в чем загвоздка. Да и как узнаешь? Разве кто-нибудь станет говорить людям: «Вот какое дело… я ясновидящий», – а они кивнут и скажут: «О, ага, конечно; а что случится со мной в следующий вторник?» – Важнее, впрочем, то, какого дьявола…

– Ой! – В наказание за нечаянное сквернословие она больно прикусила язык и ударила ладонью по губам.

– Что такое? – спросил позади нее встревоженный голос. – Вам больно, мисс Маккимми? Э-э… то есть сестра Грегори?

– М-м! Нет. Нет, я прошто… прикушила яжык. – Она повернулась к Майклу Мюррею и осторожно дотронулась пострадавшим языком до нёба.

– Что ж, такое случается, когда говоришь сам с собой. – Он вынул пробку из бутылки, которую держал в руке, и протянул ей бутылку. – Вот, прополощите рот вот этим; хорошо помогает.

Она набрала полный рот жидкости и погоняла ее между щеками; укушенное место на языке болело, но не очень сильно. Потом проглотила, как можно медленнее, чтобы подольше лечить язык.

– Иисусе, Мария и святые ангелы, – испугалась она. – Это что, вино? – Вкус во рту так мало походил на жидкость, которую она знала и считала вином, – как яблоко с яблони обладает весьма отдаленным сходством с конскими яблоками.

– Эге, и оно очень хорошее, – скромно ответил он. – Из Германии. Хм-м… хотите еще чуточку?

Она не возражала и с удовольствием выпила еще, почти не слушая его рассказ об этом вине, как оно называется, как его делают в Германии, где он взял его… и все такое. Наконец она пришла в себя настолько, что вспомнила про хорошие манеры, и с неохотой отдала бутылку, теперь наполовину пустую.

– Благодарю вас, сэр, – чопорно сказала она. – Любезно с вашей стороны. Но вам не стоит тратить время и опекать меня; я сама со всем справлюсь.

– Эге, ну… вообще-то я это делаю не для вас, – возразил он и сам сделал приличный глоток. – А для себя.

Она подставила лицо ветру и заморгала. Он покраснел, но не от вина и не от ветра, подумала она.

– Как это?… – удивилась она.

– Ну, я вот о чем хочу вас попросить, – выпалил он и отвел взгляд в сторону. У него ярко горели скулы. – Вы помолитесь за меня? Сестра? И за мою… мою жену? За упокой ее…

– О! – воскликнула она, убитая тем, что она была так поглощена своими собственными страхами и не замечала его горя.

«Господи, считаешь себя ясновидящей, а сама не видишь, что у тебя под носом; дура ты, больше никто, эгоистичная дура». Она накрыла ладонью его руку, лежавшую на поручне, и крепко сжала, пытаясь направить в его плоть чувство Божьей милости.

– Конечно, непременно! – сказала она. – Клянусь, я буду помнить о вас каждую мессу! – На миг она задумалась, уместно ли клясться в таких случаях, но, в конце концов… – И за душу вашей бедной жены, конечно, тоже! Как… э-э… как ее звали? Чтобы я знала, что говорить, когда буду молиться на нее, – торопливо пояснила она, видя, как прищурились от боли его глаза.

– Лилиана, – ответил он так тихо, что она еле расслышала из-за ветра. – Я звал ее Лили.

– Лилиана, – старательно повторила она, стараясь выговаривать слоги так, как он. Какое нежное, милое имя, течет будто вода по камешкам в ручье. Но ты больше никогда не увидишь ручьи, с болью подумала она, но прогнала эту мысль и повернула лицо к росшему впереди берегу Франции. – Я запомню.

Он благодарно кивнул, и они стояли так какое-то время, но потом она спохватилась, что ее рука все еще лежит на его руке, и резко отдернула ее. Он с недоумением посмотрел на нее, и она выпалила – потому что как раз думала об этом:

– Какая она была? Ваша жена?

На его лице отразилась невероятная смесь эмоций. Джоан даже не могла определить, чего было больше – горя, смеха или крайнего удивления, – и внезапно поняла, как мало его истинного «я» она видела до этого.

– Она была… – Он пожал плечами и сглотнул. – Она была моя жена, – с нежностью сказал он. – Она была моя жизнь.

Ей бы надо было знать, что сказать ему в утешение, но она не знала.