Книга о путешествии писца Наара

– Да будет так, если я лгу. Но, великий Тернги свидетель, что я говорю правду. – После этих слов шаман медленно протянул правую руку в жаровню и взял раскаленный до красна кусок железа. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Подержав недого металл в правой руке он переложил его в левую и открыл всем для обозрения правую ладонь. Она осталась невредимой. Из левой руки шамана железо попало обратно в жаровню. Теперь он показывал обе ладони Йелдару, Араду, их телохранителям и лекарю-шаману, которого позвали, чтобы Гаалик не мог действовать обманом на окружающих. Лекарь подошел, посмотрел на ладони Гаалика, протер их настойкой из корней пустынного папоротника, посмотрел еще раз. Такая настойка может раскрыть обман, если кто пытается с помощью духов совершить неправое дело. Потом обернулся к Йелдару:

– Повелитель, он прошел испытание. Его руки невредимы. – Гаалик торжествовал. Ему до этого не раз приходилось видеть, как во время испытания железом люди сжигали себе ладони, и часто этих людей казнили, ведь не прошедший испытание оказывался лжецом и заслуживал смерти.

– Хорошо. Гонцов ко мне в шатер. Пойдем, теперь я тебе верю. – Царь белых номадов вернулся в свой шатер вместе с гостем.

Глава 22. Битва на реке и битва на суше

Владар в своем полевом лагере на берегу Нахавэ в двадцати днях пути от Белды смотрел как соревнуются в боях на мечах лучшие его воины. Небо было чистым и солнца подчёркивали белизну походных палаток, которые будто какие-то огромные животные заполонили берег чтобы погреть под солнцем свои тела.

– Государь, вам можно только позавидовать. Такие солдаты не оставят врагу шансов. – Князь Страмир стоял рядом и также наблюдал за соревнованиями. Сам император был будто рассеян и задумчив.

– Да, они действительно хорошо сражаются. По крайней мере, сейчас, в лагере. Только странно, что до сих пор нам только единожды удалось одолеть нашего врага. С применением военной хитрости. И ни разу в честном открытом бою.

– Ваше величество, будьте уверены, мы просто не дошли до необходимой страницы в книге судьбы нашей Империи. А все, что открыто нашим глазам сейчас – служит для нашей же пользы.

– Это единственное, что мне остается думать. Как далеко находится враг?

– Пока кочевники продвигаются по суше к Наппару. Они появятся у стен города через десять дней.

– Наппар, прекрасный Наппар, лишь недавно восстановленный после землетрясения. Неужели городу опять предстоит разорение… Этого допустить нельзя. – император будто очнулся от долгого сна. – Кто защищает провинцию Наппара?

– Коммит Наппара, князь Хаилим. Под его командованием находится два легиона, еще один должен подойти в ближайшее время с востока.

– Князь Хаилим? Не могу припомнить. Кто он?

– Ваше Величество, он вам хорошо известен. Несколько лет назад именно он убил чудовище, полузверя, получеловека, прятавшихся в лесу Откровения и пугавших местных жителей. Кроме него с чудовищем никто не мог справиться.

– Да, теперь вспомнил. Он хороший воин. Будем молиться, чтобы и в этот раз, он сумел одолеть врага. Отправьте ему письмо от моего имени с пожеланиями удачи и верой в успех его действий. Все же, три легиона – это внушительная сила. Вражеский флот мы сожжем. Не будем пробовать захватить его, пленить матросов, брать на абордаж. Только уничтожение всех кораблей вместе с их командами.

На берегу, рядом с лагерем стали строить множество плотов, на которые сносили хворост, ветки, сухую траву. Все, что могло хорошо гореть. План был простой: внезапно напасть на вражески флот ночью, сжечь его корабли, направив к ним горящие плоты. Однако, в армии начали появляться недовольные. Некоторые говорили, что недостойно воина тайно нападать на врага ночью, но нужно атаковать днем и в открытом бою. Это был тот ропот, которого начало никому не известно, но все видят как он поднимается и силится. Особого внимания никто ему не предавал. Это были обычные разговоры в среде людей, для которых война скорее вид благородного состязания, а не риск жизни и смерти. Жизнью такие воины дорожат, но только если жизнь наполнена подвигами и ради них не жалко отдать свою жизнь и жизнь товарищей, если это умножит славу, пускай даже посмертную. Среди недовольных был также Галсаф, князь императорской крови. Он говорил много, далеко не всегда по делу, но сейчас он говорил именно то, что многие думали. Он не любил императора и только поэтому, поддерживал этот ропот. Ратной славы Галсаф не искал, только если её нельзя было получить за счёт легенд, слагавшихся о каких-либо небывалых подвигах, которые никем, на самом деле, не совершались. Так и теперь он негодовал по поводу «трусливого» плана своего августейшего родственника:

– Даже если мы одержим победу над кочевниками на реке, разве можно будет об этой победе говорить вслух? Что мы отправим в письмах своим родителям и женам? Рассказ о том, как храбро мы сожгли ночью корабли с кочевниками, многие из которых даже не умеют плавать? Да, это повод для торжественного возвращения, триумфального входа в столицу, в Галиар! Впрочем, другого я не ожидал.

В армии находилось много таких, что поддерживали недовольство Галсафа. Князь Страмир докладывал о настроениях в армии императору, но тот не предавал им значения.

– Мало ли, что говорят. Если я начну за разговоры людей преследовать, тогда это действительно будет недостойное поведение. Это пустые разговоры. В моей державе, кажется, только зераклиты любят обсуждать кто что сказал. И это далеко не лучшая их черта.

В назначенную ночь на пути флота кочевников стал флот империи. Однако, слово «флот» здесь едва уместно, так как мы говорим здесь о трех десятках плотов, бывших, по сути, огромными плавучими факелами. Отдельно нужно сказать о матросах. Все они были рыбаками и моряками из племени тхюисков. Их задачей было подвести плоты как можно ближе к вражеским судам, поджечь плоты и спасаться, прыгнув в воду. Задание куда более трудное и опасное, чем может показаться на первый взгляд. Но, когда глава племени, старейшина Гапел на собрании племени, где было около тысячи мужчин объявил об этом задании и спросил, не желает ли кто добровольно стать его исполнителем, то ему пришлось усмирять толпу, потому как началась потасовка за право принимать участие в этом бою. С трудом и криками отобрали сотню человек, по три на каждый плот, на некоторые четыре человека, в зависимости от размеров плотов. Сложность была в том, что вести плоты предполагалось против течения. Для меньшей заметности паруса на них сделали не как обычно, на высокой мачте, в середине корабля, а на мачтах, размещенных параллельно поверхности воды, так, что было похоже будто плоты имеют крылья. Паруса пропитали горючим маслом и они вспыхивали едва не мгновенно. На случай, если кому-либо из вражеских кораблей удастся прорваться через плоты, ниже по течению стояли на якорях корабли императорского речного флота с катапультами, баллистами и абордажными командами на борту.

Сефер в ту ночь благоволил Империи. Небо было затянуто тучами и на земле не было света ни лун, ни звезд. Корабли кочевников шли по центру реки, там, где наиболее быстрое течение. Им на встречу, подгоняемые ветром, шли плоты Империи. Строй их имел форму подковы, в вогнутую часть которой вошел флот номадов. Первыми были замечены те плоты, что были непосредственно на пути флота. То, что номады окружены, было замечено ими не сразу. Плоты загорались один за другим, тхюиски прыгали с них только перед самим столкновением, когда становилось ясно, что враг не уйдет. Кочевников деморализовало то, что они не знали, сколько всего плотов их атакует и где зажжется следующий плот, откуда ждать атаки. К тому же тхюиски действительно были детьми реки, они чувствовали себя в воде едва не лучше, чем на берегу. Могли подолгу задерживать дыхание и находиться под водой, проплывая при этом десятки метров. Кочевникам, не имевшим дела с речными или морскими племенами, казалось, что на них напали духи воды. Река, в чьём водном зеркале отражалось черное ночное небо, озарилась красным, оранжевым, бурым, иногда даже зеленым и синим цветом прожорливого пламени. Река разделилась на двое: ту, что была внизу – реку воды, черную и вязкую, холодную, мертвую и ту, что была наверху, горячую, обжигающую, беснующуюся реку огня.

Тхюиски, прекрасные пловцы, почти не понесли потерь в этой атаке. Иначе обстояли дела у номадов. Лишь единицы из них умели плавать и гораздо хуже, чем их враги. Избегая гибели от огня, они прыгали в воду, где либо тонули сами, либо их тянули под воду страшные полулюди-полурыбы. Урон флоту кочевников был нанесен колоссальный, но несколько десятков кораблей сумели вырваться из огненной бури. Людям казалось, что они спасены, хотя такое поражение их ошеломило и адмирал Пелсаг, наёмник, служивший Хунхару за деньги, командовавший флотом, хотел пристать к берегу и только опасение попасть в засаду на берегах реки остановило его от этого приказа. Через несколько минут его корабли были встречены флотом Империи. Завязались абордажные бои. Номады дрались с остервенением, с тем отчаянием в котором забывают о страхе и не чувствуют боли. Нескольким их кораблям удалось прорваться и через это препятствие, но преследователи настигли беглецов ниже по течению и на этот раз ни одному из солдат и матросов не удалось уйти или попасть на берег. Битва флотов на реке Нахавэ, так стали ее называть, показала, что при всей мощи сухопутной армии номадов, добиться преимущества на реке им так и не удалось. Попытка установить, получить это преимущество стоила им очень дорого. Владар ожидал, что теперь Хунхар сконцентрирует усилия на войне на суше. Многое также зависело от исхода битвы за Наппар. Лагерь императора праздновал победу и напряженно ждал вестей с юга, где три легиона императорской армии должны были сразиться с многотысячной ордой номадов. Эти орды вел Хунхар. Его боевая лошадь, Бохаргуль стала быстрее, выносливее. Вороная, она стала черной как тьма, а в глазах появился красный оттенок. Некоторые воины говорили, что видели, как из ее ноздрей вырывается пламя. Сам Хунхар надел черный доспех, который был похож на железный халат, конусообразный шлем и черный щит, круглый, немного менее полутораметров в диаметре. Оружием ему была тяжелая кривая сабля, которой он наносил удары более сильные и разрушительные, чем удары большим двуручным мечем, которые наносил бы обычный воин. Таким король номадов стоял перед своим войском.

Князь Хаилим имел под своим руководством семьдесят пять тысяч человек, три легиона: девятый легион Наппарской провинции «Разящий» и десятый легион Наппарской провинции «Огненный» и тринадцатый легион Ропетской провинции или Провинции каменных столбов, как её ещё называли, «Победоносный». На холмах за своим войском князь устроил лагерь, укрепил его земляными валами и деревянными стенами, так чтобы в случае неудачного исхода битвы армия могла отступить и блокировать дальнейшее продвижение врага к Наппару, дожидаясь прихода подкреплений.

Хаилим сидел на квадратной башенке, поставленной на слона, вокруг него были лучники, пращники, дротикометатели и адьютанты. Трубач с помощью сигнального рога отдавал приказы воинам. Рог был исполнен в виде раскрытой львиной пасти, так что казалось, будто из него вырывается боевой львиный рык, а не просто звуковой сигнал. Первой линией шли всадники и слоны, за ними тяжелая пехота и стрелки, последними в бой должны были вступить легковооруженные пехотинцы. В резерве остался Ропетский легион, в главе с коммитом провинции князем Рихатом. Князь Хаилим знал, что кочевники, как правило, атакую в лоб и не способны долгое время вести бой, если не чувствуют, что победа будет за ними. Поэтому своей задачей он считал просто как можно дольше удерживать фронт, а едва почувствовав, что враг ослабел, ввести в бой третий легион и одолеть, таким образом, противника.

Битва началась столкновением двух лавин человеческой плоти, закованных в железные, кожаные и костяные доспехи. Поднялся грохот, будто на месте битвы вздыбились скалы, разметав скрывавшие их камни и землю, а среди скал пробивала себе путь горная река. Понеся значительные потери, имперская кавалерия отступила, чтобы перегруппироваться и ударить вновь, в то время как их место заняли пехотинцы и лучники, дротикометатели и пращники.

Хунхар в той битве был подобен вихрю. Где он не появлялся – как ветер валит деревья в лесу, так и он рубил вражеских солдат. Князь Хаилим заметил его и приказал лучникам, которые были в его башне на слоне, стрелять в черного всадника и убить его во что бы то ни стало. Тут же на короля номадов обрушился град стрел, дротиков, камней, буквально выкосивший всех, кто был с ним рядом, несколько стрел воткнулись в щит кагана, но ни одна стрела таки не смогла пробить доспех Хунхара. Он заметил князя Хаилима и что есть мочи ринулся к нему. Одним мощным рубящим ударом, с ходу, он вогнал саблю в слоновью ногу, едва не разрубив ее пополам. Животное взвыло, слон стал валиться на бок, из башни на его спине начали вываливаться люди, среди которых и был коммит провинции. Князь быстро вскочил на ноги, едва успел выхватить из ножен меч, чтобы защититься им от рубящего удара Хунхара, поставил меч над головой, одной рукой схватив за рукоять, а другой за конец лезвия, кольчужные варежки, в которых он был, позволяли это сделать, не поранив руку. Король в чёрных доспехах ударил так, что полетели искры, меч князя, выкованный из лучшей северной стали был разбит на куски, а сабля номада разрубила туловище коммита пополам, до поясницы, будто он был голый, без доспеха. Тело князя упало на землю, король приказал дравшимся рядом кочевникам принести ему голову поверженного врага. Ему принесли ее, тогда он взял копье и, насадив голову на наконечник копья, поднял его высоко, так, чтобы как можно больше людей вокруг это видело. Такое зрелище поразило, сломило часть императорской армии, но часть её, только небольшая часть, стала драться еще сильнее, упорнее, желая во что бы то ни стало отомстить врагу за смерть предводителя и отбить останки своего господина. Однако, началось самое страшное, что может случиться в битве для любой армии – бегство с поля боя. Стоило бежать одной группе воинов, как за ними бежали другие, тех, что оставались, кочевники быстро окружали и убивали. Так легион Ропеты, уже готовый вступить в бой, видя беспорядочное отступление, и будучи значительно деморализован отрядами, что бежали сквозь его ряды, был вынужден отступить в лагерь, находившийся в тылу императорской армии и продолжить оборону уже на укрепленных позициях. Несмотря на бешеный натиск кочевников, которые, казалось, вот-вот уже возьмут верх и заставят бежать последний отряд, стоявший на их пути, князь Рихат сумел удержать ситуацию от превращения ее катастрофу и привел войско за стены лагеря. Так началась трехдневная осада. Командование осажденных императорских войск понимало, что в такой полевой крепости им долго не выстоять, а надеяться на скорое прибытие помощи не следует, решило пойти на переговоры об условиях сдачи. Если номады позволят уйти со знаменами и оружием, то легион должен был направиться к Наппару, если кроме сдачи в плен, осажденным ничего не обещали, то Рихам предложил своим драммиатам драться до последнего. Те согласились.

Переговорщиком к Хунхару был отправлен Пресбер, один из драммиатов. Человек средних лет, он был умён и имел репутацию человека спокойного, умеющего быстро и правильно принимать непростые решения. Успешный итог переговоров казался весьма вероятен. Но отправлял его князь Рихат с тяжёлым сердцем. Самого Рихата не отпустили драммиаты, которые не были уверены, что переговоры пройдут согласно негласным законам войны и коммита никто не тронет.

– Князь, будьте благоразумны. Нельзя допустить, чтобы и второй коммит в рядах нашей армии погиб. Гибель князя Хаилима стала тяжёлой потерей, не нужно её усугублять.

Пресбер возвратился вечером того же дня и сказал, что ему было обещано не проливать крови сдавшихся и не отнимать у них оружие. Князь был рад.

– Пресбер, спасибо тебе. Твои труды никогда не будут забыты и в летописях твои имя не будет стёрто. Лишь бы Сефер до конца был милостив ко своему воинству и мне удалось вывести людей из этой западни. Завтра рано утром мы покидаем лагерь.

Ночь прошла в ожидании, даже в некотором страхе, потому что никто не знал, что может случиться, пока две армии будут рядом друг с другом. Перед рассветом Пресбер вновь отправился к врагу и предупредил, что императорские войска через час выйдут на марш на Ветреную дорогу. Так называли путь между Тарином и Наппаром, на нём часто дули ветра. В то утро они тоже были сильны. Первым, во главе войска, появился коммит, князь Рихат. На белом коне, в кирасе с изображением развернутого свитка, в поручах, наплечниках с изображением львов и орлов, синем плаще коммита. Среднего роста, рыжебородый и рыжеволосый, с круглым лицом и мендалевидными глазами зеленого цвета он был живым воплощением чести и достоинства. За его непроницаемым внешним спокойствием, сердце его было очень тревожно. Настолько, что у него даже промелькнула мысль не доверять врагу и вернуть армию в лагерь, но гордость и страх выглядеть нелепо помешали ему это сделать.

Несколько часов армия покидала лагерь, пока он совсем опустел. Легион, растянувшийся вдоль дороги, был бы легкой добычей для номадов, решись они нарушить слово и атаковать. С высоты птичьего полета казалось, что по дороге ползет огромная, длинная змея, чья чешуя поблескивала на солнце. На самом деле сверкали шлемы, щиты и доспехи воинов. Внезапно, будто туча окружила эту змею и решила проглотить ее. Кочевники были в засаде, по обеим сторонам от дороги, и когда легион достиг условленного места, номады напали на него. Атака была внезапной, когда отряды находились уже далеко от лагеря, императорские войска потеряли бдительность и не ожидали нападения. Бой был коротким, около двадцати минут, некоторым солдатам удалось спастись, но подавляющее большинство были либо убиты, либо захвачены в плен, многих тут же приносили в жертву Тернги. Избиение отступавших отрядов продолжалось ещё долго. Князя Рихата схватили, набросили на него аркан и стащили с лошади, подвели к Хунхару.

– Ярость, я вижу ярость в твоих глазах. Признаюсь, я ожидал увидеть там испуг. – Король и окружавшая его знать громко захохотали.

– Ты куда ничтожнее, чем кажешься, Хунхар, у тебя нет чести, а без нее ты потеряешь все, сколько бы ты не приобрел. Однажды, ты лишишься всего – Плененного коммита трясло от ярости. – Сразись со мной в честном поединке, если у тебя есть хоть немного уважения к себе. – Рыжая борода князя готова была запылать от его гнева.

Король номадов закричал в ответ:

– Уважение к себе? Да, я обладаю уважением к себе! Нарушил слово! Вы, имперцы, даже не псы, с которым я езжу на охоту и держать перед вами слово – вот это было бы унижением. Кем ты себя возомнил? Чтобы я держал перед тобой слово! Ты как грязь, не больше, как и все твои соплеменники.

– А зачем же тогда ты его мне давал?

– Только чтобы спасти жизни своих воинов. Им еще представится возможность с ними расстаться. Однако, если ты столь привержен законам чести и слову, то перед тобой я выполню свое обещание, не пролью ни капли твоей крови. Принесите штандарт князя, порвите его на ленты и на этих лентах повесьте его вон на том дубе. И аккуратно, я обещал, что ни одна капля крови его на землю не упадет. – Через десять минут князь Рихат был повешен.

Войско кочевников продолжило движение к Наппару. Город не успел восстановить свои укрепления после землетрясения и оказался беззащитным перед врагом. Однако люди Закхаля и его друзей собрали внушительную сумму денег, лучших девушек и юношей, отправились за несколько верст от города встречать новых повелителей своей земли. Во главе встречающей процессии шел Закхаль. Он одел свои лучшие одежды, расшитые золотом и серебром, так же были одеты его сподвижники. Из сокровищницы наместника Наппара были взяты древние клинки, которые, по легенде, вожди кочевых племён отправляли правителям Империи в знак присяги на верность. Закхаль не был уверен, что эта легенда известна Хунхару, так что Закхаль сам решил её рассказать завоевателю. Каган номадов бескрайних степей был предупреждён об ожидаемой встрече. И он был доволен. Наппар стал первым имперским городом, сдавшимся без боя. Это был хороший пример остальным городам империи. Кочевники оценили такой прием и оставили город без разграбления. Закхаль же добился того, что Хунхар сделал его дворец своей резиденцией на время пребывания в городе.

Глава 23. Мятеж

В Галиаре, столице Империи, находилось все больше людей, сомневавшихся, что император справится с врагом. Трудами нескольких человек недовольство и тревога день ото дня становились сильнее и сильнее. От императора все ждали окончательной победы над неприяЛахав и Хунхара в железной клетке на телеге, которую будут тащить его же военачальники по улицам столицы. Известия о победах приходили, но за ними, едва не на следующий день, гонцы приносили новости о потерянных городах и погибших членах знатных семей. После каждой битвы или незначительного столкновения двух отрядов, на дверях жилища семей, потерявших одного из членов рода, священники письмом зарамнер записывали поминальные молитвы, черной, вязкой тушью. Считалось, что тушь пропадала в тот момент, когда души усопших находили упокоение и уходили к создавшему их некогда Великому писцу. Удивительно, но часто действительно случалось так, что одни тексты едва не сразу выцветали или смывались, а другие молитвы оставались на дверях домов несколько лет. Тогда за усопшего усиленно молились, а в день исчезновения записи устраивали праздник. И сейчас, в день, когда в столице стало известно о потере Наппара и разгроме трех легионов на Ветреной дороге, из многих домов доносился плач и стоны. Зераклиты закончили заседание и уже почти прошли большой светлый коридор с мозаичным полом, ведущий к выходу из здания дворца Верховного Синклита Империи, когда узнали о поражении и потерях.

– Владар не справляется, Император ничего не может сделать – Шептали в одном углу.

– Так мы скоро будем вынуждены встречать врага здесь, в Галиаре, на пороге дома. – Слышалось из другого угла.

– Нужно срочно принимать меры! – Говорили в третьей группе, собравшейся у выхода.

– Прекратите, все не так плохо, к чему такие мысли и настроения? – Спорили другие.

– От нас требуется максимальная поддержка императору. Сейчас самое неподходящее время что-то от него требовать. Давать советы военным, нам людям гражданским, даже не видевшим врага, по меньшей мере, глупо. – Взывали к здравому смыслу четвертые.

Конечно, до самой столицы противнику еще было далеко, однако расстояние не имеет значения, когда до конца не уверен, что неприятель не сможет его пройти. О панике речи не шло, но море людское начинало волноваться.

В доме Ялгана Маязимского на улице Солнечного света вновь было много гостей. Он собрал весь цвет столичной знати и самых богатых людей Империи. Было среди гостей несколько военных, но они растворялись в общей массе гражданских лиц, да и военными их можно было считать лишь номинально, так как войска в подчинении они имели, но при малейшем упоминании о тяготах походной жизни этих полководцев бросало в дрожь. Гостей достопочтенного зераклита можно было разделить на три группы: полные его единомышленники, они готовы были поддержать заговор в любое время, когда бы перед ними не встало такое предложение. Вторая группа – это были сочувствующие. Сами они бы они в заговоре не участвовали, но примкнули бы к восставшим сразу после его начала и саботировали сопротивление восстанию. Третья, наименее многочисленная, но, возможно, наиболее влиятельная – чистые прагматики, искавшие своей выгоды и приумножения своего богатства. Их участие в заговоре зависело только от того, что им могут предложить и на сколько успешным может быть заговор.

Ялган был в прекрасном настроении, передвигался по залу с кубком вина, общался с гостями и наслаждался вечером.

– Друзья, в это неспокойное время я решил хоть на небольшой срок заставить вас забыть о тревогах и бедах, на нас обрушившихся. Пейте же вино, угощайтесь, слушайте музыку и наслаждайтесь жизнью. Пусть сегодня будет праздник! Мне, как хозяину, не будет большего счастья, чем доставить удовольствие своим гостям! – Как бы в подтверждение слов Ялгана, по комнатам и саду, не зная покоя, ходили слуги с подносами, предлагая гостям разное питьё и еду. Кто хотел освежиться – брал холодный чай с дольками лимона, налитый в изящные пиалы и чашки, расписанные вручную сценами охоты и буднями жизни гаремов. Другие брали вино в высоких бокалах, сладкое и сухое, со вкусом чернослива, калёных орехов и гранат. Сквозь стеклянные стенки бокалов, чья толщина едва была больше толщины человеческого ногтя, солнечные лучи достигали самого сердца напитка и искрились там сотнями оттенков, будто путь от солнц до земли они проделали именно затем, чтобы остаться в бокале. Закусывали фруктами, вялеными, сушёными и свежими, сырами, коровьими и козьими, твёрдыми и в виде пасты, чтобы намазывать на хлеб, мёдом. Пшеничный и ржаной хлеб, с орехами, изюмом, маком, десятками начинок, изобилие еды казалось немыслимым. Всё яства лежали на огромных серебряных подносах, отделанных чернью и эмалью. На блюдах изображали сцены пахоты, сборки винограда, войско, идущее в поход, пару голубей, воркующих друг с другом. За одно такое блюдо справедливо было отдать деревню в пятнадцать дворов. Были и крепкие напитки: виноградная водка, пшеничная, плодовые крепкие напитки и настойки. Ценители брали несколько бутылок, маленькие глиняные рюмки, пару лавашей и кусок хорошо прожаренного на вертеле мяса. Садовые деревья щедро делились с людьми своей тенью и такая группа уединялась на коврах, разостланных в тени деревьев. Низкие деревянные столики, мягкие шёлковые подушки вокруг них и пирующие люди, действительно забывшие о проблемах, если таковые у них были. Музыканты играли легкие мелодии, наполнявшие собой воздух и ласкавшие слух гостей. Флейты, скрипки, домры, лютни в руках людей оживали, казавшееся мёртвым дерево помогало людям вспомнить, что они живы.