Поэтический семинар Юрия Кузнецова

идет, шумя как города,
о нем мы слышим иногда,
но вечным заняты мы, зная,
что Бог обстал нас, как простая
рубаха или борода.
Как жилки в камне нас сжимая,
порода Божия тверда.

«Бог сжимает человека как прожилки сжимают камень»! Это не по-русски. Нет свободы выбора.

Переходим к моей поэме «Детство Христа». Обсуждать не надо, но можете, как первые читатели, задать вопросы автору, пока он живой.

Вопрос: Вы человек воцерковленный?

ЮК: Бабка крестила меня в возрасте 4 лет, когда погиб отец, но я не соблюдаю обрядов, потому что не хочу лгать. Я вижу, как соблюдающие вокруг лицемерят. Я вижу два света – об этом говорит все мое творчество. И Христа я чувствую и как Бога, и как человека. Я могу написать. Да и о ком же еще писать серьезные вещи?! Перечитывая евангелия, многое открыл; открытым поделюсь с вами. Часть рассказов взята из апокрифического компилятивного евангелия Фомы.

Реплика из аудитории: Это не тянет на поэму, ничего нового не сказано, лишь повторены апокрифы.

Вы лжете или не умеете читать. Золото, превращающееся в пепел. Строгание посоха. Кораблик из листа. Ветка омелы. Все это – исключительно мое творческое воображение.

Вопрос: Между детством Христа и временем начала Его проповеди большой зазор. Чем он будет заполнен?

ЮК: Будут еще две части. Большая свобода выбора, так как ничего не известно, и большой соблазн. Надо рассуждать очень просто. Христа «посылают» учиться и в Тибет, и к магам в Вавилонию. Это Богу – учиться?! Зачем?! Я спрашивал образованных людей, но не церковных: мог он быть в Багдаде (на месте Адама)? Отвечают: в Багдаде мог.

Был задан вопрос о колыбельной песне.

ЮК: Меня давно тянуло к теме Христа, и было написано уже несколько разных отрывков. Я подумал, что нужно, чтобы связать их воедино? Надо написать ему колыбельную! Ведь мать пела ему колыбельную, как и всем детям. Я написал, хотя думал раньше, что колыбельные пишут женщины. Оказывается, их поют женщины, а пишут мужчины. Это настоящая колыбельная. А в чем новизна? Наложите ее на казачью колыбельную Лермонтова, и тогда увидите.

Реплика из аудитории:У Вас нет христианского смирения.

ЮК: Какого смирения? Когда Христос проповедовал в храме, к Нему подошли и сказали, что его мать с братьями не может пробиться к Нему в храм. Он ответил: «Какая мать? Вы – моя мать и братия». И выражение «Тебя ударили по щеке, а ты подставь другую» нельзя понимать дословно.

Прозвучало несколько реплик и упреков: «Вы, не будучи православным, занялись не своим делом».

Бросьте это ложное высокомерие. Вот эту публикацию в газете тоже исказил человек, который считает себя правее папы римского: взял и исправил маленькие буквы на заглавные[2 - Речь идет о первой газетной публикации поэмы «Детство Христа». Чтобы перехватить пальму первенства в публикации поэмы редактор газеты, кажется «Дня литературы», пока готовилась журнальная публикация в «Нашем современнике», выпросил ее у Кузнецова. Видимо, впопыхах взглянув на текст поэмы, редактор увидел, местоимение «он», обозначавшее Христа написано то с большой буквы, то с маленькой. Он быстренько поправил эту «ошибку» Кузнецова, написав везде «Он», и быстренько напечатал, опередив «Наш современник». Ему было невдомек, поэт вынашивал каждый эпизод и каждую строку, обозначая Христа-человека местоимением «он» с маленькой буквы, «Он» – Христа-Бога.]. Не писать о Христе – это позиция трусливого человека, а я не трус! О Ком же еще писать серьезные вещи? Это кому вы ставите запрет?! Свободному творчеству?!

Post scriptum

Пожалуй, к этому семинару необходимо послесловие. Очень содержательная и хорошо структурированная, похожая на грандиозную симфонию, первая часть семинара обещала перейти в доверительный рассказ Кузнецова о его открытиях и тонких интуициях в области Священной истории. Но… все стремительно съехало в какие-то наиглупейшие претензии к Кузнецову. Это было совершенно неожиданно, по крайней мере, для большинства участников семинара. Чтобы стала понятна вся крайняя нелепость случившегося, скажу несколько слов о группе слушателей семинара ВЛК, к которой автор этих строк присоединился в качестве вольного слушателя. Если сказать о них одним словом, то этим словом будет: они были поэтами. Или – «они старались быть поэтами». Рассказывать о них подробней, как о поэтах, на страницах данного конспекта нет смысла. Отмечу только, что это были люди взрослые и совершенно нормальные, насколько «взрослыми» и «нормальными» могут быть поэты. У большинства из них, правда, был один странный «пунктик». За два года посещения семинаров с некоторыми из семинаристов я вошел в приятельские отношения. Хотя я и не был «небожителем» – поэтом, я, все-таки, был тоже «человеком пишущим», то есть не чужим для них. Они дарили мне свои книжки, я приносил им свои рассказы. Однажды, с одним из семинаристов мы шли вместе к метро. На только что прошедшем семинаре состоялся основательный «разнос» Кузнецовым подборки стихотворений моего спутника. Я счел уместным подбодрить его и сказал что-то вроде: «Ты не расстраивайся, это Кузнецов критикует с высоты своей поэзии, а так, ты пишешь хорошие стихи и т. д. и т.п.» «А ты знаешь, как могу разнести в щепки Кузнецова с высоты моей поэзии?» – ответил он. Я сначала подумал, что он шутит. Посмотрел на него – нет, не шутит. Да и говорил он без какого-либо ажиотажа, как само-собой разумеющуюся мысль. Короче говоря они, по большому счету считали себя поэтами, такими же, как… и Юрий Кузнецов! Они, почему-то не видели той колоссальной разницы в размере собственных крохотных фигурок и исполинской фигуры их преподавателя. Но даже этот странноватый «пунктик» в мировосприятии семинаристов Кузнецова не сыграл роли в досадном нелепом завершении семинара. Если бы они «предъявили претензии» к поэме «Детство Христа» с поэтических позиций, это было бы полбеды. Но претензии очень быстро приобрели форму обвинения «церковной инквизиции» в жанре: «У вас нет христианского смирения». И кто озвучивал эти претензии? Может, старцы, тридцать лет и три года спасавшиеся в Египетской пустыне? Нет, в основном это была группа поэтов, опоздавшая к началу семинара, с веселым шумом вошедшая в аудиторию. При этом позвякиванье бутылок в их сумках выявляла причину их веселого настроения. И вдруг: «А вы воцерковленный?»

Кузнецов, конечно, по окончанию семинара имел вид очень расстроенный. Многие были обескуражены. Лично мне все представилось тогда в трагическом освещении. Но время идет, время шло и время прошло. Эти строки пишутся спустя два десятка лет после семинара, и сейчас видно, что ничего непоправимо трагического не случилось. Во-первых, Кузнецов к следующему семинару совершенно восстановился, и пребывал в своем обычном творчески бодром состоянии. Вообще, наблюдая Кузнецова в течении двух лет я только могу подтвердить высказывание одного профессионального психиатра о Гоголе: «Мозг гения чрезвычайно устойчив к потрясениям». Юрий Поликарпович, кроме всего прочего, был бойцом, десятилетиями ведущим сражение за русскую и мировую культуру в одиночном окопе. Не замыкаясь, не погружаясь в обиженное состояние, не очерствляясь сердцем, он умел очень быстро восстанавливаться после неприятностей разного рода.