Восстание

– Нет, товарищ генерал-майор, мы в кустах отсиживаться не хотим и не будем! – наконец, удалось вставить свои пару слов в этот поучающий монолог Чернову, после чего он с чувством собственного достоинства бросил трубку. У жены научился, если откровенно.

– Порядок он наводить будет, как же, – удивительно спокойно пробурчал Сухотерин, видимо, исчерпавший свой запас энергии, – и нас всех сконтра… скомпо… да тьфу ж ты, пакость какая этот гражданский язык! Хрен тебе, а не нас позорить!

Он откинулся на спинку кресла, вопросительно посмотрел на командующего армией, который всё это время сидел во главе стола и сосредоточенно точил карандаш. Командующий поднял грустное бледное и влажное от пота лицо, бросил оставшийся огрызок карандаша в урну, обвёл рассеянным взглядом присутствующих, остановился на связисте.

– Ну что, готовы там «Смерчи»?

– Никак нет, товарищ генерал-лейтенант!

– А что так? – командующий почти пропел, явно практиковал по вечерам какие-то психотренинги.

– Командир реактивно-артиллеристской бригады сказал… ответил… – связисту сделалось плохо, лицо покраснело, он рывком освободил воротничок.

–Ну! – йога-практики уходили от генерала, на прощание взмахнув красным платком перед глазами.

– Он отчитался, что не намерен исполнять преступных приказов, товарищ генерал-лейтенант!

– Ну да и хрен с ними, – внезапно всех и себя в том числе успокоил Сухотерин, – пусть идёт. Может, в пути образумится, или его там гвардейцы встретят и с грязью смешают… В любом случае с нас какой спрос? Лишний повод будет вспомнить людям о порядке в стране. Никто никому не подчиняется, бардак. Может, хоть поход этого Чернова заставит командующих нейтральных армий задуматься о создании единого штаба. Да, товарищ генерал-лейтенант?

***

Как ни прискорбно, но Подиров оказался прав в своих предчувствиях.

Приехали академики, нобелевские лауреаты – цвет науки, в общем, куча лучших журналистов с ними. Мировая сенсация, как-никак. Показали мозг в нераспечатанной склянке. Презентовали тело. Без макияжа оно смотрелось не очень: труп как труп, причём выпотрошенный.

Взяли пробы всякие, отослали в свои америки-британии. Засняли всё. Сериал на неделю получился самый рейтинговый в истории телевидения. Потом собрались на самую звёзднейшую пресс-конференцию: огромный зал, почти тысяча журналистов! Тут же тебе тело и мозг, тут же результаты анализов, тут же, само собой, комментарии ведущих мировых специалистов.

Никаких сомнений ни у кого не было. Это Ленин. Мёртвый, законсервированный. Чучело, одним словом.

Все поверили, кроме России. Более того, Россия обиделась. Вот же оно, чудо. Условно можно потрогать его даже. И тут вдруг раз – и отбирают его. Ну наверняка враньё!

Притом вещание центральных каналов, подконтрольных Кремлю, уже было восстановлено на большей части страны и газеты печатали миллионными тиражами, доставляя до самых дальних регионов, и доступ к нужным сайтам обеспечивали. Информация, в общем, доходила до конечного потребителя. Но так вышло: простой народ оказался непростым, не верил. Находил где-то новости неправильные или что-то сам додумывал, или на самом деле при рукопожатии ересь распространялась. Как бы то ни было, все усилия пошли прахом.

Тело и мозг Ленина, ставшие никому не нужными, оставили Подирову. Он просил для работы. Ну а что ещё с этими останками делать, не класть же обратно в Мавзолей? Тем более что президент подписал указ: все мумифицированные тела сжечь. Достали Сталина из могилы, на всякий случай ночью. Так же, как когда-то его вынесли из Мавзолея для захоронения. Оперативно кремировали и прах развеяли за городом. Подирову велели Ленина тоже сжечь как натешится со своими научными работами, даже расписку взяли.

По всему получалось, что пришёл час обещанного Ильёй Ивановичем плана «Б». Но это был не час, как он и предупреждал. Прошло лето в хаосе, грабежах и убийствах. Постепенно приближался к Питеру крестный ход ленинских сектантов, набравший к осени около тридцати тысяч крестоходцев и всколыхнувший всю страну. Блог отлучённого Всеволода бил все рекорды популярности. Мятежная бригада, возглавленная майором Черновым, дошла до Москвы и заняла давно пустующие коттеджные городки по Рублёво-Успенскому шоссе. Не потому что роскоши хотелось, а потому что это было удобное пустое место. Хозяева спешно эвакуировались на «запасные аэродромы» в местах, где их раньше не было, в цивилизованных, с законностью и правами, странах. Да и Москву с этой стороны никто не прикрывал. Гвардейцы почти все силы сосредоточили на Ленинградке.

В городе министерские здания были практически пусты, остались самые большие начальники, которым сам бог велел биться за свою власть до последнего, да их верные секретарши. Руководящую прослойку, так называемый «эффективный менеджмент», бравший недавно взятки миллионами, сдуло, как ветром.

К концу уже шла осень, когда более-менее всё устаканилось, понятны стали хозяева в каждом регионе. Отчаявшиеся достичь быстрой победы коммунисты, которые столкнулись с трудностями со снабжением и вообще управлением подконтрольными регионами, начали массовый террор. Выпал первый снег. Убить за всё время успели всего-то около двадцати тысяч человек. Для России – тьфу, считай, ничего не было.

Но возникла проблема, которая трупами и беженцами не измерялась. Страна, разделённая фактически на три части, еле жила, подъедая припасы. Кремль, естественно, перестал официально перечислять «нейтралам» средства. Хотя денежный поток в ту сторону всё равно шёл в виде платы за охрану месторождений и трубопроводов, предприятий и железнодорожных путей. Однако из отправляемой «дани» до военной казны доходила, странным образом, от силы половина. Непрозрачность процесса многим генералам нравилась. Продуктов стало не хватать, пришлось кое-где «откупорить кубышку» – неприкосновенный запас в надёжных хранилищах на случай ядерной войны, спасибо Советскому Союзу.

«Красным» таких денег, чтобы содержать захваченные территории и лояльные части, взять было негде. Они принялись собирать налоги с жителей своих владений совершенно зверские, которые «буржуазия» не позволяла себе. Пахнуло двадцатыми годами прошлого века, вплоть до продразвёрстки.

У Кремля дела шли лучше. Были и золотовалютный запас, и контроль над ядерными силами, и платежи за, слава Богу и нейтралам, беспрерывно добываемые и продаваемые за рубеж ресурсы. Деньги были кое-какие, короче говоря. Только вот купить теперь на них можно было не всё и не всех, система рухнула. И в целом экономика страны была на грани коллапса. Дело шло к голоду. Военные со своими складами уже повсюду слыли спасителями нации.

***

С грехом пополам крестный ход до Питера дошёл. По пути уголовники во главе с Храпом и Вовчиком-могилой отпочковались, создав собственное народное ополчение, довольно значительное, около тысячи человек вместе с примкнувшими мужиками-крестоходцами. Так и пошли с хоругвями и изъятыми из первого разгромленного военного склада автоматами. Оружия было так много, что всё не унесли, брали с расчётом на новобранцев, и всё равно осталось ещё. Предлагали остатки забрать и Всеволоду, мол, в Питер идёшь, там пригодится. Тем более что на руках нести ничего бы не пришлось. Крестный ход оброс значительным обозом, параллельно ему шёл целый караван обеспечения: фуры и даже военная техника для охраны. Кого только Всеволод по пути не собрал! Но расстрига не согласился, хранил он христианскую мораль крепче прежнего. Дело ведь шло к концу веков, чего напоследок грехов набирать.

Ополчение тут же объявило о верности делу революции, хотя слово «красные» им, конечно, не нравилось. Зато это спасло их от столкновений с армией. Получив мандат из Питера, Храп принялся за совершенно законное по нынешним временам раскулачивание. В первую же ночь после вступления в ряды революционных сил его сподвижники вчистую разграбили и сожгли два элитных посёлка. Командование было недовольно, на буржуйские коттеджи у него были другие виды. Но что с православными сделаешь? Пришлось смириться. Ополчение в итоге заслали поближе к линии фронта, такой же эфемерной, как и всё вокруг в эти дни. Но в бои храповские молодцы не вступали, а привычно уже занялись наведением социальной справедливости. За месяц экспроприаций Евгений Петрович нажил больше, чем за годы бандитства и управления Знаменским районом.

Прибыв в Ленинград, крестный ход прошёл торжественно по центру и завершился возле Смольного, штаба революционных сил. На втором этаже из-за колоннады появился вождь, он же Мессия. Дело было к вечеру, поэтому Лжеленин уже слегка покачивался. Все усилия Зверева и «воскресителей» по борьбе с его алкоголизмом привели лишь к дневному воздержанию на время важных государственных дел. К вечеру же он принимался снимать стресс так усердно, что на ужин звать вождя вскоре перестали, чтобы людей не пугать да себе психику не травмировать.

Он неуклюже помахал верующим, крестоходцы тонко завыли:

– Спаси ны, Сыне Божий, воскресый из мертвых, поющия Ти: Аллилуиа.

Царёв, даром что уже бутылку почти в себя влил и соображал слабо, тут же в новую роль вжился и величаво осенил поющих крестным знамением, чем вызвал в их среде эйфорию, а среди наблюдавших за сим революционеров – замешательство.

– Вот скотина пьяная! – только и ахнул Антон, стоявший среди других приближенных за спиной Лжеленина.

Позже всё списали на гениальность вождя и умение воздействовать на любую аудиторию.

А вот с крестоходцами, которым их «Мессия» догадался ни слова не сказать, а, важно покачиваясь, скрыться в здании, возникла проблема. Эти почти тридцать тысяч человек надо было где-то размещать. Нашлись, слава богу, брошенные посёлки и целые жилые комплексы, чьи обитатели скрылись в Финляндии и Прибалтике.

Но одна из авторитетных участниц хода, шедшая из самого Захрапнево и быстро набравшая популярность благодаря своей начитанности и педагогическому опыту (даже с уголовниками справлялась), Анна Евгеньевна, потребовала от революционных властей восстановить справедливость и поселить её в квартире, где она ранее проживала и прав на которую была незаконно лишена. Казус был в том, что квартира ныне принадлежала родителям одного из воскресителей Ленина, Антона Матвеева.

Но власть на то и была революционной, чтобы чтить справедливость. Решено было удовлетворить законные требования простого народа, а жилищный вопрос родителей Матвеева отложить на потом. Анну Евгеньевну заселили именно в ту комнату, где она проживала ранее с родителями.

Но антоновские предки наотрез отказались от всех предложенных шикарных особняков. Они хотели жить тут, в центре, на Синопской набережной и именно в этой квартире, доставшейся непросто, стоившей трудов, денег, сделок с собственной совестью. Это была награда, она должна была принадлежать им. Вопрос принципа.

Мама доставала Антона ежедневными звонками. Он делал всё, что мог, обошёл всех значимых лиц. Засылались проверки чуть не ежедневно, даже по вопросу санитарно-эпидемиологического состояния в комнате крестоходки. Тщетно. Ни вшей, ни сибирской язвы не нашли. Да и проверяющие все симпатизировали сибирской изгнаннице. Даже революционное руководство пеняло Антону на оторванность от народа и его нужд.

Отчаявшись, парень проявил смекалку, он этим свойством славился и в универе, и ранее. Доступ к Лжеленину у него был полный, почему бы не воспользоваться, тем более что вовсю шли массовые репрессии?

Улучив момент, когда Царёв обыкновенно нажрался под вечер, Антон сел за его стол и изучил содержимое папки на подпись. Надо заметить, что, несмотря на своё никак не убывающее пьянство, «Ленин» имел исключительную компетенцию лично решать судьбы подлежащих репрессиям. Именно он ставил окончательную и не подлежащую обжалованию визу на списках, составляемых районными «тройками» (в них включали по комиссару из революционного штаба, представителю народных ополчений и офицеру из ЧК).

Такому распределению полномочий не противился даже Зверев, хоть и сомневался всё чаще в адекватности вождя: он посчитал очень уместной ленинскую решимость взять ответственность за репрессии на себя.

В папке, на радость Антона, оказались свежие списки красного террора, которые Лжеленин завизировать ещё не успел. Составлены они были беспорядочно, каждый район предоставлял их еженедельно в свободной форме, как вздумается. Где-то – с подробным перечислением нажитого нечестным путём имущества и списком нарушенных, как предполагалось, статей уголовного кодекса (руководствовались старым, дореволюционным), где-то – с приложением заявлений граждан, пусть по большей части и анонимных, а где-то – просто паспортные данные и вменяемое преступление.

Список злодеяний был не так длинен. В основном преследованию подлежали выявленные шпионы Москвы, предатели, коррупционеры старого режима, дискредитировавшие себя управленцы нового режима, педерасты, агенты Моссада и прочие сионисты, а также просто подрывные элементы. Обычных убийц, насильников и прочих преступников наказывали как обычно, посредством наспех сформированных Новиковым революционных милиции, прокуратуры и судов.

Антон ранее видел, как вечерком, закончив важные встречи с революционными ходоками и покричав лозунги на всех совещаниях и летучках, Царёв, приняв на грудь, размашисто вершил судьбы. Непонятно было никому, чем именно он руководствовался при вынесении приговора. Он мог поставить визу «расстрелять» напротив заподозренного в симпатиях к Западу «подрывного элемента» и «выпороть и отпустить» напротив чудом пойманного при попытке покинуть страну всем известного казнокрада. Но, как правило, он визировал целые страницы – «согласен», поскольку меры наказания «тройками» также предлагались. Правил и начинал чиркать напротив каждой фамилии в списке лишь при наличии вдохновения. Зверев поначалу пытался разбираться, когда расстреливать стали так много, что не успевали хоронить. Но потом расстрельной бригаде пригнали строительную технику для рытья рвов, и он махнул рукой – пусть старик душу отводит.

Единственное, о чём Юрий Алексеевич постоянно напоминал вождю – пореже ставить визу «выпороть», поскольку занятие было уж больно хлопотным, отнимало кучу времени у бойцов.

Постепенно список наказаний сократился до нескольких видов: расстрел, конфискация имущества, каторжные работы. И как с «Лениным» разъяснительную работу не вели, «порка» всё равно периодически выскакивала в приговорах.

Антон, изрядно перед преступлением подпивший, кое-как нашёл списки Центрального района и корявым почерком (спьяну, да и вообще давно от руки писать не приходилось) вписал туда Анну Евгеньевну.

Рукописную строчку он еле втиснул под убористый машинописный текст (печатные машинки очень популярны стали и даже дефицитны, ими Ревсоветы, ЧК и «тройки» с радостью заменяли компьютеры, чтобы не оставлять электронных следов и возможности хакерам до них добраться). Обвинение написал самое распространённое и широкое – «подрывной элемент», а вот предлагаемую меру наказания дописывать не стал, внезапно совесть проснулась и удержала руку.

Надежд на реализацию столь по-школьному бесхитростного плана не было никаких практически, Антон и не рассчитывал, в общем-то. Подумаешь, спьяну написал.

Но следующим вечером позвонила мама, благодарила. Жаловалась только на грубость пришедшего патруля: не разулись, всё истоптали, вели себя по-хамски, будто они с отцом тоже преступники какие-то.