Сын ворона

– Это вышло случайно. Конь оступился, и копье дернулось вверх. Бывает. – Манфред еще раз в упор посмотрел на герольда, который был не в силах что-либо ответить. Затем рыцарь слегка пришпорил жеребца и подъехал к трибуне Дитмара. Он поклонился Альмейде:

– Я смиренно прошу у моей Дамы сердца платок.

За его спиной несколько человек уносили тело Симеона. Кто-то уводил под узды его коня, который поднял морду и жалобно заржал.

Дитмар наклонился к Альмейде, которая сидела, опустив голову, и прошипел сквозь зубы:

– Он победил – бросай!

Больше всего Альмейду поразило спокойствие Манфреда. Почти безмятежность. Как будто ничего не случилось. Как будто он только что не отправил к праотцам мальчика, который годился ему в сыновья. Все видели, что он поднял копье против правил! Ее маленькие кулачки сжались так, что побелели костяшки пальцев. В груди поднялась неведомая ей доселе волна гнева, столь внезапная, что она не смогла удержаться и, резко вскинув голову, крикнула неожиданно для самой себя:

– Убийца!

Толпа вздохнула, а затем неистово поддержала этот призыв к справедливости:

– Убийца! Убийца! Убийца!

Кровь бросилась Манфреду в голову, ярость затопила его, как водный поток, прорвавший плотину. Он обернулся на крики толпы. Затем дернул поводья, дал скакуну шенкелей и направил его прямо на зрителей, опустив копье. Ноздри боевого жеребца раздувались, он плевался густой белой пеной, храпел, дико вращал глазами. Закованный в броню всадник ринулся на ряды безоружных крестьян и ремесленников. Еще секунда и он врежется в них на полном скаку. Раздались испуганный вопли, а затем люди бросились врассыпную, расталкивая друг друга. Манфред осадил коня и закричал им вслед:

– Прочь, трусливая чернь! Я – Манфред из Кобурга! А вы – пыль под моими ногами!

Альмейда вскочила со своего места и бросилась прочь. Дитмар попытался ее удержать, схватить за платье, но не успел.

– За ней! – приказал он Агате.

Манфред, тем временем, подъехал к остальным рыцарям.

– Кто-то хочет бросить мне вызов, или турнир окончен? – пророкотал он, сверля дворян, сбившихся в кучу сверкающим взглядом. Никто не решился ему ответить. Никто в тот день не принял вызов Манфреда из Кобурга, который после этого турнира получил прозвище Убийца.

ГЛАВА 3. СОСТЯЗАНИЕ УДАЛЬЦОВ

Убранство комнаты Радомира в детинце на острове Руя ничем не отличалась от убранства походной палатки: деревянная кровать, ночной горшок, небольшой грубо сколоченный стол. На полу лежала медвежья шкура. На стенах висело разнообразное оружие, даже сарацинское, по большей части трофейное, свидетельство былых побед и удачных набегов. На столе, нахохлившись, сидел ворон (тот не тот, никто не мог сказать наверняка). Был он старый, с бельмом на одном глазу и, по всей видимости, глухой, по крайней мере, разговор, который шел на повышенных тонах, его нисколько не тревожил. Освещал комнату одинокий, пыльный, солнечный луч, проникавший в это мрачное место через узкую бойницу, в которую с трудом можно было просунуть руку.

Разговор вели Радомир, Вагр и Роарг. Точнее Радомир и Вагр всячески увещевали молодого воина, пытаясь отговорить его от опасной затеи. Радомир же по большей части снисходительно улыбался, поглядывая то на одного, то на другого, и, похоже, от души забавляясь усилиями отца и товарища.

– Я тебе друг и желаю уберечь тебя от ошибки. Если купец прав, и обоз везет такой огромный выкуп, то он наверняка хорошо охраняется. И золото принесет кровь.

Роарг в ответ положил руку на плечо Вагру:

– Спасибо, что желаешь мне добра, друг.

– Роарг, сын мой, мне кажется, что сегодня на пиру ты выпил слишком много вина и не можешь взглянуть на вещи трезво. Даже если тебе удастся захватить обоз, никто это просто так не оставит. Манфред будет мстить и явится сюда… – вторил Вагру Радомир, но без доброжелательности в голосе. Роарг отвечал отцу легким почтительным поклоном:

– И тебе спасибо, отец.

Желая показать, что доводы Вагра и Радомира на него не действуют и совершенно его не тревожат, он повернулся и направился прочь из комнаты. Но выйти не успел. Его остановили слова Радомира, который крикнул:

– Я не дам тебе ни одного воина для этой глупой затеи! Если хочешь, отправляйся один! Я не позволю, чтобы мои люди гибли из-за твоей жажды славы и любви к риску.

Роарг остановился и обернулся. Улыбка по-прежнему блуждала на его губах. Он пожал плечами и кивнул:

– Хорошо.

И вышел из комнаты. Вагр и Радомир тревожно переглянулись.

– Похоже, никто не может его остановить. Неужели он отправиться в одиночку? – спросил Вагра Радомир, надеясь, что славящийся умом Вагр поможет ему какой-нибудь хитростью воспрепятствовать безумной затее сына.

– Роарг больше всего на свете ценит отвагу. Но не глупость. В одиночку он, конечно, никуда не пойдет…

– Но тогда с кем?

Этот вопрос самого Роарга не волновал. Он знал, что ему делать. Знание это проистекало из веры в то, что все люди делятся на две неравные части: одни живут ради жизни, другие живут ради славы; одни умирают, не оставляя следа, а после смерти других слагают легенды. Себя он относил ко второй части, и знал, что к этой же части принадлежат и другие храбрецы. Они-то и были ему нужны для осуществления задуманного. Поэтому, покинув покои Радомира, Роарг прямиком направился в пиршественный зал, где воины острова Руя продолжали праздновать день окончания уборки урожая. Пир был в самом разгаре, когда Роарг вошел. Воины сидели за длинным деревянным столом, на котором на серебряных, медных и оловянных блюдах высилось мясо принесенных в жертву Святовиту быков, свиней и овец. Столешница блестела от жира, дружинники передавали друг другу рога с вином. Иногда гул голосов прерывался взрывами хохота. «Самый подходящий момент», – подумал Роарг, оглядев пирующих. Он начал без предисловий:

– Для чего мы приходим в этом мир?

Все смолкли, воины отставляли в сторону кубки, отодвигали блюда с едой, и старались понять, к чему клонит молодой вождь.

Когда тишина окончательно воцарилась, Роарг крикнул, отвечая сам себе:

– За славой!

Хмельные воины одобрительно закричали.

Роарг, пользуясь поддержкой, решительно продолжал:

– Только трус умирает в постели! Вы все слышали про обоз, о котором поведал купец. Я собираюсь его захватить. И я спрашиваю вас, кто пойдет со мной? Кто разделит со мной добычу и славу?

Снова все смолкли. Многие переглядывались, им было известно, что вождь Радомир против этой затеи. Роарг внимательно следил за борьбой сомнений.

Из задних рядов протиснулся длинноусый, низкорослый, но очень широкоплечий крепыш. На лбу у него красовалась неровная вмятина от удара кистенем. За поясом висели два боевых топора. Он подошел к Роаргу, глянул на него светло-голубыми глазами, а потом, обернувшись к остальным, гаркнул:

– Я! Харальд Длинноусый.

И тут все как спохватились, каждый хотел быть в первых рядах тех, кто согласился. Получалось, что те, кто медлит с ответом, праздную труса. Со всех сторон неслось: «И я!» «Роарг с тобой куда угодно!» «Мы все пойдем!».

Роарг остановил крики движением руки.

– Наш вождь Радомир, мой отец, не дает мне ни одного из вас. И я не вправе вас принуждать. Пойдут только те, кто хотят разделить со мной мою участь.

Снова раздались крики, можно было разобрать только «Мы все, все!» Роарг опять остановил толпу движением руки:

– Всех я взять не могу. Моя личная лодка вместит только десять храбрецов.

Оттолкнув Харальда, вперед выступил крепкий, но изящно сложенный молодой человек, на поясе у которого висел узкий блестящий клинок. Череп его был гладким, как скорлупа яйца. Ровно посередине его пересекал бугристый шрам, послуживший причиной возникновения срамной клички. В лицо, однако, его так называть не отваживался никто. Все звали его Безымянный. Имя свое он не помнил после того боя, в котором и получил страшный шрам. Очевидцы утверждали, что череп Безымянного раскололся как орех так, что был виден мозг. Его подобрали Руяне и уже хотели предать погребению, но с удивлением заметили, что он дышит. Это посчитали знаком. Люди, заслуживающие доверия, рассказывали, что ведунья Радмила сдавила две половинки черепа и скрепила их специальным раствором из болотного ила, смешанного с яичным желтком и еще чем-то, несомненно, волшебным. Потом, когда кости срослись, замазка сошла вместе с волосами, а посередине черепа остался уродливый шрам, похожий на то самое место, которое породило все народы на земле.

Харальд грубо схватил Безымянного его за плечо:

– Ты куда, сопляк?! Я вызвался первым!