Царевич Ваня и Серый волк

Посмотрел опять на мальчика царь Дубрав, и сердце его затрепетало от волнения, словно и впрямь родную кровь почуял. Да и как не почуять, коли вот он, словно сам в детство вернулся да в медное блюдо зеркальное глянул. Те же кудри золотые, те же глаза огромные, как с иконы писанные, и улыбка та же. Да еще и Брадомир на ухо нашептывает:

– Твоя матушка его любила пуще глаза. Сыночком своим называла. Даже Поляну в свои палаты забрала, чтобы мальчонка, значит, всегда при ней был. Жаль только, померла скоро. После этого Забава на кухню их велела отправить, и запретила под страхом лютой смерти тебе о них докладывать.

– И я ничего не знал? – царь даже встал с места. – Ну-ка, позвать сюда Поляну! И ты, отрок, подойди ко мне. Как тебя звать?

Все пирующие тут же затихли и почтительно уставились в царскую сторону.

А мальчик испуганно прижал к себе ковш, в котором плескалась сладкая медовуха, и осторожно приблизился к царю.

– Ванькой меня зовут, – пробормотал он, но увидел, как гневно поднялись царские брови, поправился. – Иваном то есть. Ваней.

Обнял его царь Дубрав и прижал к себе, а тут и Поляну из кухни привели, перед царем поставили. Поглядел он на нее и вздрогнул, дар речи потерял на некоторое время, потому что и раньше, когда он ее с войны привез тринадцать лет назад, она красоты неописанной была девушка, шестнадцатилетняя, так теперь еще краше стала, и не портила ее даже простая грубая одежда кухарки. Наконец царь заговорил:

– Ответь мне, Поляна Всеславовна, дочь воеводы Муромского, пленница моя дорогая, перед богом небесным и перед людьми здесь стоящими, что за отрок стоит рядом со мной. И кто он мне?

– Это сын твой, царь Дубрав Дубравович. Сынок твой Ванюша. Клянусь тебе в этом жизнью своей и его. Веришь ли клятве моей? Признаешь ли его сыном своим или с глаз прочь прогонишь?

Посмотрел на Ваню царь Дубрав, посмотрел в его глаза синие и чистые, словно небо весеннее и снова обнял его крепко-крепко, потом схватил с его руки браслет с клеймами рабскими и, разломив на куски, прочь выбросил. Громко, чтобы все слышали, объявил:

– Признаю сына моего Ивана. Ивана царевича!

И тут все радостно закричали «Ура!», подняли кубки и стали пить за нового царского сына. А Ваню Дубрав рядом с собой усадил, а рядом с ним и мать его Поляну, у которой перед этим так же сломал и вон выбросил знаки рабские.

Так сын царской рабыни, кухаркин сын стал царевичем.

Былина вторая ОТЕЦ И СЫН

Вот какая судьба бывает. Еще вчера бегал Ваня в простой рубашке и сермяжных штанах с заплатками на кухню к матери, которая там работала от зари до зари, а сегодня, гляди ты, надели на него одежды царские, шелковые да атласные, шитые серебром да золотом, а на ноги красные сапожки, мягкие и удобные обули. На русую голову обруч серебряный возложили с рубином надо лбом. Даже временный наряд виночерпия, что ему для пира ключница Пелагея выдала, по сравнению с этим нищенскими лохмотьями кажется. И матушку одели, словно царицу заморскую, каких только в книге дьяка Ануфрия можно увидеть. Сарафан, какого даже у царицы Забавы нет, рубашка белее снега, а кокошник на голове жемчугом усыпан да камнями самоцветными. У мальчика даже дух захватило, когда он матушку в этом новом обличье увидел. А Поляна, увидев сына с царским обручем на голове, обняла его и заплакала.

– Ты чего горюешь, матушка? – удивился Ваня. – Разве не хорош я в платье царевича? Разве не идет мне корона наследника? Не об этом мы мечтали с тобой темными тоскливыми вечерами?

– Ах, соколик, ты мой, ненаглядный, – ответила мальчику матушка. – Красив ты и пригож в наряде новом. Глядят глаза мои на тебя, и наглядеться не могут. Только вот тревога в сердце моем материнском поселилась с той минуты, что увидела тебя с венцом серебряным. Выдержит ли его твоя головушка? Не слетит ли с плеч от сабли злодейской, до крови царской охочей? Может, лучше нам было рабами оставаться, пленниками?

– Ну, уж нет, – не согласился мальчик, – сколько лет мы томились с тобой, царя Дубрава и свободы своей ожидая? Сколько намучились, настрадались? Сколько насмешек вынесли? Лучше умереть свободным в борьбе с недругами нашими, чем жить рабами в плену тягостном!

– Правильно говоришь, царевич! – раздался голос за их спинами.

Ни мать, ни сын не заметили, как подошел к ним Брадомир.

– Всегда я твоим умом и словами радовался, а теперь настоящий восторг чувствую. Не ошибся в тебе. Выполнил последнюю волю царицы матушки, бабушки твоей покойной.

Бросилась к Брадомиру Поляна, упала перед ним на колени. Взмолилась:

– Боярин великий, Брадомир Вольгердович, ты всегда к нам добр был, никогда словом не обидел, руки не поднял. Не оставь и сейчас! Мудр ты, и добр. Стань сыну моему опорой, защити его от злобы людской, от коварства соперников, от яда предателей. Будь на его стороне, коли царь от сына вдруг отвернется, или разгневается на неразумного.

Отвечал ей боярин:

– Встань Поляна. Негоже тебе теперь на колени бухаться. Даже передо мной, дядькой царским. Ты теперь не пленница и не рабыня. Ты теперь мать царевича законного, наследника трона царского. – Нагнулся он к самому уху Поляны и прошептал: – И, кто знает, что в будущем деется? Может и царицей тебе быть на троне царства нашего?

Отпрянула от него Поляна в ужасе смертельном, воскликнула:

– Что ты говоришь то? Опомнись, Брадомир Вольгердович! Такие речи вдруг да Забавы дойдут? Не снести тебе головы тогда. Ведь жива она, и пуще смерти черной боюсь я ее. Особенно теперь, когда все так случилось.

– Ладно, хватит речи пустые вести, – перебил ее Брадомир, – рядом отрок глупый. Ни к чему ему брехню нашу пустую слушать. Ступайте к столу. Царь там вас дожидается. Хочет, чтобы сын его новоявленный ко сну его проводил. С этим и шел я к вам.

Поспешно ушли Поляна и царевич Ваня. Побежали к пирующим.

– Жива Забава, жива, – тихо сказал сам себе Брадомир. – Да только не сгубит ли она сама себя злобой лютой? Не раздавит ли ее трон царственный, сыновьями не разделенный? – Сказал он так, и пошел вслед ушедшим. Только по пути ему кошка попалась черная. Прямо под ноги бросилась. Недовольно сапогом отпихнул ее боярин. – А, нечисть проклятая! Пш-ш-ла, вон!

Мяукнула обиженно кошка, желтым недобрым глазом посмотрела вслед боярину. Когда скрылся он в коридоре темном, она побежала в другую сторону, мягко по половицам лапками ступая. И прямо в покои царицы Забавы прибежала. Прыгнула к государыне на колени и стала тереться о ее руку, прося погладить себя. Царица ее приласкала, кошка прыгнула на пол и стала кататься на половице, на которой кошачья морда была вышита. И вдруг через секунду уже не кошка, а рабыня царская Хазария стоит перед ней. Страшная, горбатая с седыми космами из-под черного платка выбившимися. Кинулась к ней царица:

– Ну, Хазария, рабыня моя верная, нянька моя ласковая, говори, что узнала, поведай о том, что выведала. Что там было после моего ухода? Почему слуги со мной не разговаривают? Почему девки-чернавки глаза от меня отворачивают? Почему бабки слезы утирают, на меня взглянув? Неужели так велик гнев царский, что и глядеть он на меня больше не захочет, да слушать не станет?

– Ой, матушка, царица, плохи дела твои. Ох, плохи! Царь Ваньку, ублюдка своего Поляной прижитого сыном признал, корону на него возложил и в одежды царские обрядил. Глядит на него, насмотреться не может.

Охнула царица от ужаса, задрожала от злобы, на постель повалилась пуховую, на подушки лебяжьи. Полились слезы по ее лицу прекрасному. А Хазария продолжает:

– Говорила я тебе, извести их обоих надо было, и мать и сыночка. Говорила. Да только не слушала ты меня, неразумная. Не хотела греха брать на душу. И вот, чего добилась? Сыновья твои родные, царевичи законные на войну отправлены, под стрелы да копья вражеские, и неизвестно вернутся ли теперь. А царь с незаконным мальчишкой смазливым дружбу водить начнет. Так и корону ему оставит. А может и тебя прочь выгонит, как и сынов твоих. А Поляну царицей сделает. Воевать перестал, сразу на женщин глядеть начал. Всего теперь ожидать можно. Своими глазами видела. Милы ему Поляна и Ванька. Милы и любы. И злодей Брадомир на их стороне. Тоже от тебя отделаться хочет.

И Хазария рассказала царице обо всем, что нам с вами уже известно.

– Что же мне делать? – со стоном и плачем воскликнула Забава. – Посоветуй, Хазария! Научи!

– Теперь я и не знаю, что делать. Все уже сделано.

– Давай изведем Поляну с мальчишкой ее. Никакого яда не пожалею. Полно зелья в твоей сумке, Хазария.

– Раньше надо было их губить. Раньше. Теперь защитник у них есть. Великий защитник. Царь Дубрав. Коли дознается, сразу наши головы с плеч полетят. – Хазария стала думать. – Прямо их не погубишь, пока царь за их спинами стоит. А коли так, то его убрать и надобно.

– Кого? Дубрава?

– Да.

– Да ты что? – Забава даже побелела от ужаса, когда до нее дошло сказанное Хазарией. – Свихнулась, старая?

– Мое дело совет дать, твое им воспользоваться. Не хочешь, не слушай. Не желаешь, не делай. Только слышу я свист стрелы степной в грудь Ратмира направленной, да вижу темную хладную воду, в которую лодья Ратибора, врезавшись в гору ледяную, уходит.

– Говори, Хазария, говори! – воскликнула, хватаясь за сердце, Забава. – Все сделаю, все, что посоветуешь.

Погладила ее по голове Хазария и улыбнулась ласково:

– А тебе ничего делать не надобно, дитятко ты мое, я сама все сделаю.

– И яд сама найдешь, зелье страшное?

– Нет, ядом Дубрава не свалишь. Этот дуб никакого яда не боится. Его только чарами злыми одолеть можно. Колдовством черноморским, заклинаниями хазарскими, древними хуннами оставленными. Для тебя я сама все сделаю. Свалим мы этот дуб, а потом ты письмом сыновей из похода вернешь. И им скажешь, что отца их Поляна извела колдовством из глухих Муромских лесов принесенным. И казнят они и Поляну и Ваньку ейного по закону праведному по Правде Царской, и пособника ихнего Брадомира тоже, беса старого. Одним ударом от всех врагов избавимся. И после царствовать станут Ратмир и Ратибор, а ты над ними царицей будешь. Над ними и над всем царством Дубравовым.

Так шептала царице Хазария, колдунья старая, ведьма злая и коварная. И глаза ее горели при этом желтым светом, как у филина. И сгустились черные тучи над теремами царскими, да над Князьгородом белобашенным.