Игла бессмертия

– Как вы можете так говорить? А если тебя обещают, как прибавку к контракту, как награду за работу, словно вещь, красивую игрушку?

Найдёнова говорила всё ещё негромко, но с силой и возмущением. В глазах девушки вот-вот должны были появиться слёзы, когда Воронцов повернулся к ней.

– Простите… Я – осёл! Вам грозит несправедливость? – очнулся он и остановился.

– Не останавливайтесь! Агнес заметит и всё доложит князю!

– О!

– Да тише же! Не привлекайте внимания! Дядя, он… он имеет власть надо мной и пользуется этим.

Воронцов шёл теперь скованно, слушая и опасаясь сделать лишнее движение, а Найдёнова рассказывала свою историю.

– Моя матушка скончалась, когда мне было семь лет, и до пятнадцатилетия меня воспитывала тётка, женщина добросердечная, но скупая до низости. За матушкиным наследством, крохотной деревенькой в четыре двора, она глядела плохо – выжимала из крестьян барщину, и ко сроку моего вступления в права все разбежались, остались только пустые избы. Конечно, она была счастлива отправить меня к своему двоюродному брату, князю Борису Константиновичу, якобы для поиска подходящей партии. – Катерина Сергеевна глядела на реку, будто бы разговаривая сама с собой. – Но на ярмарку невест я не попала, ведь никакого поиска не было и нет. Мне тяжело говорить вам это, сударь, ведь мы, по сути, чужие люди, но я принуждена. – Барышня всё ещё не смотрела на спутника. – Князь располагает мною всецело, то есть как своей дворовой девкой… Я не княжеского рода, но дядя всем говорит обратное, затем лишь, чтобы поднять мою цену. Поверьте, недалёк тот день, когда я отправлюсь «погостить» к кому-нибудь из его торговых партнёров. Моё падение тогда будет окончательным.

Найдёнова замолчала, и спутники шли какое-то время в тишине. Воронцов не представлял, чем он может помочь. В голове вертелся только поединок. Но дуэль… Даже если дуэль и сойдёт с рук, и его не повесят, то она точно поставит крест на дальнейшей карьере – Шешков не простит огласки.

– Это бесчестно, я… – начал Воронцов, так и не придя к какому-нибудь решению, просто молчать дальше означало признать себя то ли трусом, то ли мерзавцем.

– Понимаю, что не вправе обременять вас просьбами, – перебила его Найденова, и голос её, до того уверенный, сделался слабым и просительным. – Но я не прошу многого, только передайте мои слова её величеству, она женщина, она поймёт. А больше мне не у кого искать защиты…

От этих слов Георгий готов был провалиться сквозь землю. Его не просят быть спасителем, только курьером – какое гнусное облегчение!

– Я непременно передам вашу просьбу государыне, – вымученно проговорил он.

– Благодарю вас.

Найдёнова вновь подняла взор на кавалера, и на сей раз взгляды их соединились.

«Удивительно большие глаза», – подумалось Воронцову.

Казалось, если поглядеть в них подольше, то тёмный янтарь зрачка расширится, и ты провалишься в этот тёплый, манящий омут с головой. Лицо спутницы не было канонически красивым, скорее милым и симпатичным, но очи… они делали весь облик незабываемым, и Георгий впервые подумал о княжне как о привлекательной женщине, из-за которой, при других обстоятельствах, можно было бы и на дуэль вызвать.

– Когда вы возвращаетесь в Петербург?

– Не знаю, я ещё не начал того дела, за каким прибыл.

– Зачем же вы приехали?

– По государеву делу, подробностей поведать вам не могу – служба.

– Конечно, я понимаю. Мне пора возвращаться, пойдёмте к трактиру.

– Могу ли я чем-то ещё служить вам, Катерина Сергеевна? Право, я чувствую себя так, будто не подал руки утопающему.

– Не корите себя, Георгий Петрович, ведь нельзя же помочь всем. А чувство ваше выдаёт в вас благородного человека, и я этому очень рада. – Девушка впервые улыбнулась.

– Быть может, вам стоит отправиться в Петербург со мной? История из первых уст всегда звучит громче. А пока я завершу свои дела, вы могли бы подождать меня в Воронеже.

– О нет, вы не знаете князя, он не отпустит меня, и вы подвергнетесь опасности. Нет и не уговаривайте. Разве что, если вам не противно моё общество, то давайте и завтра предпримем прогулку – для меня выезд в город это глоток свежего воздуха.

– Ну что вы, Катерина Сергеевна, ну что вы. Мне очень приятно беседовать с вами. Однако дело требует моего скорейшего отъезда. Это и в ваших интересах – чем скорее я исполню свой долг, тем раньше смогу поведать её величеству вашу печальную историю.

Молодые люди уже были на площади, когда дверь трактира отворилась и оттуда вышла барышня – давешняя прелестница с ассамблеи и тоже в сопровождении пожилой компаньонки. Она начала спускаться и что-то говорила спутнице, а когда увидела гуляющих – остановилась в явном недоумении.

Найдёнова всю прогулку шла с Воронцовым под руку, а заметив девушку, взялась за него и второй рукой, и более в сторону трактира не смотрела.

– Жаль, что вы не можете остаться, Георгий Петрович. С вами я чувствую себя под защитой. Прощайте.

– Прощайте, Катерина Сергеевна.

Найдёнова отстранилась и прошла в ожидавшую её коляску, а Воронцов ещё какое-то время смотрел ей вслед. На душе у него было тягостно оттого, что он не приложил всех сил для помощи, а отделался полумерами.

Подойдя к крыльцу, он постарался приветливо улыбнуться гостье.

– Здравствуйте, сударыня!

– Сударыня?! Ну, знаете, ну, знаете… сударь! – только и сказала разгневанная кокетка.

Губы её сомкнулись в тонкую линию, а лицо пылало румянцем. Не проронив больше ни слова, барышня стремительно удалилась.

По возвращении в трактир голова у Воронцова, кажется, разболелась пуще утреннего. А на столе всё так же стоял горшочек, который принёс Тихон.

– Поможет, говоришь? – спросил он сам себя. – Ладно, попробуем.

Он приложился к краю и сделал большой глоток.

* Калита – кошелёк.

** Сette inеgalitе (франц.) – это неравенство.

Глава 7

Утром никто из служивых не хотел просыпаться, хотя многолетняя привычка уже всех разбудила. В самом деле, когда ещё доведётся поваляться без дела, понежиться в дрёме и праздности? А тут на тебе – глаза открываются сами собой. «Э, нет, – подумывал каждый, – погоди, не балуй, вот я на другой бок повернусь». Так и вертелись все трое, уж, казалось, ещё чуток и начнут крутиться разом – «строем».

– Ну, довольно, – сказал Николай, вставая с лавки. – Доброго утра!

Ему никто не ответил, Олег ещё спал, счастливчик, а товарищи упорствовали. Хозяева же пробудились ещё спозаранку и ушли по своим крестьянским делам.

А Николай отправился на двор по известному утреннему делу.

Хорошо утром в деревне, когда мир свеж и пронзителен, когда прохладный, полный влаги воздух легонько касается лица и с готовностью наполняет грудь. А вокруг запах яблок, и со скотного двора веет скошенной ещё засветло травой, и обязательно недалеко кричит от радости какая-нибудь пичуга. Кажется, всё вокруг вот только-только на свет народилось, и впереди жизнь прекрасная и удивительная. И даже если тебе идёт уж пятый десяток, ты всё равно в это мгновение так же молод и открыт, как трёхлетний карапуз.

Вот и Николай стоял посреди двора в одном исподнем да старых Антиповых лаптях и наслаждался утром. Ему думалось, что редко когда в суете случается такое покойное мгновение и что хорошо бы растянуть его ещё немного.

Нега оборвалась разом, когда сбоку, со стороны амбара, неслышно вышел казак с обнажённой шашкой. Сделал он это так внезапно, уверенно и стремительно, что Николай только и успел, что вздрогнуть. Был пришелец уж сед, висячие его усы почти не имели чёрного волоса, одет по-военному: в кольчуге, с пистолетом и кинжалом, заткнутыми за пояс; ладно подогнанная амуниция не издавала при движении ни звона, ни скрипа.

– А и здоровы ж вы спаты, татюшкы, – сказал он вместо приветствия. – Эдак и жизнь проспаты можно. – Остриё шашки опасно приблизилось к беззащитному животу Николая.