Игла бессмертия

– А что, Тихон, где дом исправника? Он зазывал меня вчера к себе, а я обещал быть.

– А? Так да, я разузнал, могу показать.

– Едем.

Тихон влез в седло, как всегда, несколько неуклюже – не любил он верховой езды – и двинулся первым. А Георгий чуть отстал, он странно себя чувствовал и не вполне понимал, зачем сейчас собрался к Колоскову, ведь вовсе не туда он стремился ещё минуту назад.

Дом уездного главы показался вскоре. Большой, деревянный, он производил впечатление уставшего богатыря – тёмные тяжёлые брёвна потихоньку врастали в землю, хотя были всё так же крепки, наличники окон выцвели и облупились, а на крыше, у покосившегося венца, зацепилась и боролась за жизнь маленькая берёзка.

Исправника на месте не оказалось – со вчерашнего дня он не возвращался. Один из дворовых мужиков согласился проводить до дома вдовы Ершовой, где, скорее всего, заночевал его высокоблагородие. И троица отправилась на поиски.

Почему-то найти Колоскова и исполнить вчерашнее обещание стало вдруг очень важным для Георгия. В голову лезли мысли о дворянской чести, этикете и светском поведении. Обычно мало задумывающийся о таких материях Воронцов нынче неожиданно посчитал их значимыми и требующими неукоснительного следования.

Во дворе у дамы сердца Колоскова никого не оказалось, и Воронцов со товарищи прошли в дом – одноэтажный, с подклетью, облепленный пристроечками и крылечками.

Прошли узкие сени и оказались в светёлке, разделённой на две части стеной, где тоже никого не было. А вот из-за двери на другую половину доносились какие-то звуки.

Находящиеся внутри представляли собой сильную картину, исполненную природной живости: капитан-исправник, лежащий посреди комнаты на животе в полной красоте своего тела, сиречь безо всякого внешнего украшения хотя бы в виде исподнего, и маленькая средних лет женщина в одной только нательной рубахе, попирающая широкую его спину босыми ступнями. В одной руке держала она широкую кружку, в другой – берёзовый веник, которым, видимо, охаживала лежащего, так как на могучем теле то тут, то там виднелись прилипшие листья.

Однако ж достоверно об этом узнать оказалось невозможно, так как, увидев вошедших, женщина взвизгнула, выронила инструменты своего промысла и выбежала вон.

– Доброе утро, господа… дин капитан, – поприветствовал Воронцова Колосков. – Колька, поди сюда, помоги подняться. Ты почему меня не упредил? Вишь, как ты Агриппину Никифоровну оконфузил?!

Порицая своего холопа, Александр Фёдорович нимало не беспокоился о своей наготе. Кряхтя, утвердился на ногах и послал мужика за своим платьем куда-то на двор.

– Получит десяток горячих, шельмец, – проговорил он, глубоко вздохнув. –Агриппина Никифоровна хотя и не дворянского сословия, но всё же горожанка. Неудобно, что вы меня у неё застали.

– Это моя вина, Александр Фёдорович, – сказал Воронцов. – По моему наущению он нас привел.

– Что ж, пусть пяток только останется. Но уж эти отсчитают сполна и не возражайте, – стал спорить исправник, хотя гость и не думал противиться. – У меня строго: если провинился – получи взыскание. А что, какова нынче погода? – продолжил он, возложив руки на объемное своё чрево. Казалось, Колосков был привычен вести беседы в своём натуральном виде.

– Приятная вполне.

– Ах, хорошо.

Мужик вернулся с платьем барина и начал помогать тому одеваться. Сначала исподние рубаху и портки, затем верхнюю одежду: рубашку, кафтан, чулки и прочее. Исправник, видно, всё же испытал некий конфуз от нежданного визита, и потому продолжал рассказывать о своих порядках просто ради того, чтобы не наряжаться в тишине.

– Колька получит пяток горячих, это решено, но, Георгий, я… Постой, ты помнишь, что вчера мы перешли на ты?

– Да-да, припоминаю, – слегка покривил душой Воронцов.

– Так вот, Георгий, у меня строго, но я не тиран, нет. Я человек миролюбивый, и если мой крестьянин провинился, то я тоже терплю убыток. – При этих словах он широко взмахнул рукой, показывая размер своих потерь. – Я плачу гривенник за порку! Да-с. Мой конюший исполняет роль «le bourreau»* и получает за то жалование.

– Удивительно и весьма… гм, ново.

– Да, я люблю порядок и бываю строг даже к себе. Вы, сиречь, ты вовремя изволил заглянуть, я как раз собирался в присутствие, мне надобно дать наставление городским смотрителям. Не желаешь ли составить мне компанию?

Ответ на этот простой вопрос оказался для Воронцова неожиданно трудным. С одной стороны, он всё ещё помнил о сгоревшей церкви и о губительности промедления, но с другой – да, как ни странно, он даже очень хотел взглянуть на рутинную работу Колоскова. Появились мысли, что там, в присутствии, есть что-то важное и поехать туда нужно непременно.

Дверь в комнату отворилась, и вошла баба с подносом, на котором уместились молоденькие репки в плетёном туеске, пирожки на тарелке, пузатый кувшин и две кружки.

– Прошу, Георгий, это славная бражка, лёгкая и необременительная, я всегда выпиваю её перед службой, – предложил исправник, и гость, снова удивив самого себя, с удовольствием принял предложение.

Дворяне выпили. Питьё оказалось мутным яблочным вином и вправду очень приятным и невесомым.

Колосков велел бабе кланяться своей хозяйке и не ждать его сегодня.

– Колька! Беги домой и принеси в присутствие мою саблю, потом возвращайся и передай Осипу всыпать тебе пять плетей.

– Слушаюсь, барин.

– На службу я всегда цепляю саблю, – поделился исправник, – хоть, право слово, давно уж не доводилось вынимать её из ножен. А ты, я гляжу, со своей и не расстаёшься?

– Это рапира, – механически поправил Воронцов.

Георгий глянул на гарду своего клинка отстранённо, будто это и не ему тот оттягивал пояс привычным весом.

Разум его пребывал в странном, доселе незнаемом состоянии. Будто бы раздвоившись, капитан понимал, что должен ехать в Берёзовку навстречу Николаю, что дорога может быть опасной и потому-то он ещё утром пристегнул клинок, но при всём этом главная цель как будто потускнела, а ярче и важнее стали какие-то суетные сиюминутные и бестолковые дела.

– О чём задумался, друг Георгий? – усмехнулся Колосков. – Взгляд у тебя таков, будто ты мыслями в эмпиреи вознёсся, ха-ха.

– А? Да… Гм, вспоминал историю. Я часто бываю в разъездах, а в дороге случается всякое. Хоть лесные разбойнички обыкновенно сторожатся нападать, завидев мундир, но в прошлом году, под Нижним Новгородом, помню, осмелились. Ехали мы тогда вместе с одним помещиком, видно, на его скарб и позарились.

Воронцов с Колосковым вышли во двор, где Георгий снова замер, глядя теперь на поклажу, притороченную сзади седла.

– Что же, как ты отбился? – подтолкнул его к продолжению исправник.

– Что, прости? А-а… пистолеты подготовил загодя, да и солдат со мной был, тоже – не лыком шит. – Рассказчик сел на коня. – Двоих я уложил с ходу, самого прыткого – проткнул, да против троих встал с рапирой. А что у них? Топоры, колья. Ну, был один самопал, да стрелок издалека пальнул – промазал. Солдат мой из ружья его уложил да штык в мгновение приладил, поди повоюй с ним, они и разбежались.

– А что ж за людишки-то были?

– Должно быть, беглые.

– Да, крестьяне, они если силу видят – задают стрекача. Но вот в нашей губернии разбойнички другого сорта… А, постой, вчера ведь я тебе уж рапортовал…

До «большого дома» дворяне добрались молча, впрочем, и ехать-то было недолго. Уже знакомая Воронцову компания из гусыни с потомством и собаки всё так же обреталась около лужи, немногие прохожие кивали исправнику и капитану и неспешно шествовали дальше.

Уже у входа их догнал отправленный за саблей Колька.

– А, молодец, спасибо. Осипу сказал тебя высечь?

– Нет ещё.

– Смотри же, не забудь, а то знаю я вас, шельмецов. А вот, кстати… Георгий, если нет у тебя к слуге твоему дел, то не отошлёшь ли его для проверки?

– Не знаю, право, стоит ли.

– О, ты сильно меня обяжешь. Ведь я не смогу присутствовать. Я, правду сказать, и не люблю этого вида и смотрю обыкновенно из дому – через окно. Да и то ничего не видно, а только из конюшни доносятся удары и благочестивые крики. Бывает, правда, что Осип сильно радеет об исполнении наказа, так тогда даже крыша от ударов трясётся.