Зажечь стебли заклинанием, сухие, они вспыхнут мгновенно! Всё выжечь!
Чародей забормотал слова, а золотые искорки заплясали в его глазах. Он потянулся к стеблям, ухватил… и пальцы ожгло крапивой!
Магия, колдовство, чародейство! Оно окружало его, было разлито вокруг, а он не замечал! Георгий потрясённо огляделся и снова было потянулся к колосьям, когда сверху, казалось, прямо с неба, выскочил всадник. Он лишь на мизинец разминулся с Воронцовым и пролетел дальше. Погоня настигла свою жертву – ещё несколько всадников загарцевали вокруг.
– Сез алдыгызмы?! Х?зер сез китмисез! – раздались победные возгласы.
– Э, купме генэ куян чапса да, атты куып житэ…
– Масуманы утерде! – крикнул один из них и спешился.
Он подошёл к Воронцову и с силой ударил его ногой в лицо. Голова резко дёрнулась, затрещали позвонки. В глазах у Георгия помутилось, и гул усилился. Словно сквозь закрытую дверь он услышал:
– Масума убил, шакал, за то я возьму у тебя правую руку.
Татарин переступил через Воронцова, носком сапога откинул его руку в сторону и изготовился бить.
– Явились не званы, не прошены, – послышался сухой голос откуда-то сзади, – по полям скачете, посевы травите. Пошто ворожите, не спросясь?!
– Ты кто? Откуда взялась? В траве сидела?
– Прочь, добром с моих полей уходите.
Георгий уже плохо соображал, что происходит, разговор доносился до него издалека, а смысл и вовсе терялся.
– Ты кто, баба? Из какой деревни?
– Не уйдёте добром – спознаетесь с серпом.
– Иди отсюда, убогая, не твоё дело.
Краткое затишье, а затем удивлённый вскрик! Звон стали, снова крики, сначала яростные, потом испуганные, потом тишина.
Угасающим взором Георгий зацепил фигуру женщины, склонившейся над ним, но рассмотреть лицо он уже не успел – всё укрыла темнота.
Что-то тяжёлое, мутное, туманное застило взор и тисками сдавливало голову, а шум, будто от скрежета санных полозьев по брусчатке, забивал слух. Воронцов разлепил веки, и морок перед глазами исчез, уступив место бревенчатой стене. Голова болеть не перестала, и противный звук всё так же терзал уши. А ещё язык, язык был сух и чем-то придавлен так, что не пошевелить. Руки и ноги тоже не слушались, похоже, были связаны.
Воронцов лежал и бездумно таращился в стену. Хорошо хоть дышать можно.
«Где я? Что со мной? Неужели это Корчысов так мстит за поединок? Безумие».
– Опамятовался, соколик? – донёсся сзади дребезжащий старческий голос.
Георгий попробовал повернуть голову на звук, но увидел лишь закопчённый потолок – заведённые за спину руки не давали перевернуться.
– Ты не спеши, ещё успеешь поглазеть-то. Придётся тебе у меня погостить седьмиц пять-шесть. Я хотя и не мучила б тебя понапрасну, да подпола нету – хранить мясо негде.
«Что? Бред какой-то».
Георгий зажмурился и снова открыл глаза – ничего не изменилось.
– Вот вернётся Берендейка, так мы с тобой побалакаем, – снова донеслось сзади, – а пока можешь и поспать. Во сне-то хорошо, вольным ветром гулять где вздумается и ни пут на тебе, ни тяжких мыслей… ты поспи.
Ни о каком сне, конечно, не могло быть и речи. Георгий замычал и стал как мог раскачиваться из стороны в сторону, одновременно напрягая руки и тем пытаясь растянуть верёвки.
– Не ершись, не трепыхайся! – прикрикнули сзади и так ударили чем-то деревянным и мокрым по голове, что в ушах зазвенело.
А ведь голова и так-то болела. Били сверху, не в висок, но очень чувствительно.
– Сказала же, Берендейку дождаться надо.
Георгий почёл за лучшее прекратить пока попытки, всё одно путы на руках ничуть не ослабли.
Скрежет прекратился, взамен разнёсся дух каких-то трав и перца. В носу защипало, и, как назло, защекотала тряпка в глотке. Георгий чихнул, потом ещё и ещё.
– А-а-а, травки мои учуял? Добрые травки, без них – какой навар?
Спазмы сотрясали пленника, отдаваясь в ушибленной голове. Ещё немного и он бы свалился с лавки.
– Сейчас помогу, – проговорила хозяйка и пребольно ударила связанного по коленке деревянным половником.
Воронцов взвыл в кляп, но действительно перестал чихать.
– Полегчало? Ну, лежи покойно.
А ничего другого и не оставалось, только лежать да гадать, что это всё значит. Но дельных мыслей в голову не приходило, отчего сделалось тягостно и беспокойно.
Георгий обратился внутрь себя, к своей силе, и с радостью обнаружил, что вызвать её может вполне. Вот только кляп не даст ничего сотворить.
Старуха всё что-то возилась за спиной, изредка сама себе бросая пару слов. Так прошло не меньше часа, пока Воронцов не услышал сначала лёгкий топот где-то снаружи, а потом и скрип открываемой двери.
– Где тебя только носило?! Принёс хоть? – приветствовала кого-то хозяйка.
В ответ как будто присвистнули.
– Ну-у! Теперь пообедаем! Соколик, и ты просыпайся, говорить будем.
Кто-то протопал быстрым и коротким шагом в изголовье, повозился там, а после прямо перед носом Воронцова встала нога в лапте, онучах и штанине грязно-серого цвета. Вместе с ногой пришли резкие запахи грязи и застарелого пота.
– Сейчас я тебя, соколик, переверну, надо мне на твои очи поглядеть. Порошка говорила, будто ты ворожбу знаешь.
Воронцова взяли за связанные руки и повернули сначала на живот, потом и на бок так, что он оказался спиной к стене.
Теперь он увидел и комнату, и свою тюремщицу.
Бабка такая старая, что, кажется, взялась уж местами мхом, с большим кривым носом, водянистыми, бесцветными глубоко посаженными глазами и морщинами по всему лицу глядела прямо на Воронцова с улыбкой. И как она его так легко повернула? А улыбочку её лучше бы не видеть вовсе, зубы у старухи все были волчьи. Клыки и резцы торчали в разные стороны, выпирая вперёд и кое-где разрезая губы.
Георгий бывал на волчьей травле всего-то, может, раза два, но арсенал серых запомнил.