Кошачий переполох (сборник)

Именно этим путем в их времена двигались путешественники-первопроходцы, торговцы пушниной, старатели… Кто пешком, кто на вьючных лошадях – по этой самой дороге. Вверх по течению через Атабасский перевал в горы и на каноэ вниз по реке Колумбия к океану. Путешествие, на которое уходили недели и месяцы. И наверняка кто-то из них устраивал лагерь на этом самом месте.

Это обстоятельство, а также обещание лесничего дать нам проводника в волчий край всего в двадцати милях оттуда, если мы захотим, соблазнило нас остаться в «Вапити». И мы прожили там неделю. Видели несколько медведей и слышали волков. Не видели же мы их лишь потому, что они боятся людей.

Это факт. Жуткие приключенческие рассказы, в которых волки нападают на героя, а он отбивается от них пылающей головней, или гонятся за санями, а герой последним оставшимся у него патроном доблестно сражает вожака, не имеют под собой реальных оснований. Волки, подобно собакам, относятся к людям дружелюбно… то есть если бы им предоставляли такую возможность.

Рассказывают, что в далекие дни, до появления переселенцев, встречи с волками бывали довольно частыми. Путешественник натыкался на волка, спящего на солнечной полянке или под кустом… И в тревоге вскакивал волк, а обнаружив, что его покой нарушил человек, задирал хвост и удалялся мирной трусцой. Индейцы считали волков своими друзьями. Некоторые даже говорили, будто знают их язык и общаются с ними и волки предупреждают их об опасности.

Какой фантастичной ни покажется эта гипотеза теперь, имеются веские ее подтверждения. Фарли Моуэт в книге «Не кричи: “Волки!”», например, сообщает о нескольких случаях, когда эскимосы правильно понимали волков. Так, самец сообщил своей подруге, что охота плохая и он вернется только днем. (Вернулся он, как записал Фарли Моуэт, в 12 часов 17 минут.) В другой раз эскимос сказал, что воющий вдали волк сообщает другому поблизости, что путешественники, двигающиеся с северо-запада, пересекают его территорию. Эскимос определил время по сообщению волка, и действительно, именно тогда путешественники достигли лагеря. А волк, которому предназначалось сообщение и который обычно уходил охотиться в северо-западном направлении, ушел прямо в противоположную сторону, явно избегая встречи с ними.

В совместимости волка и человека мы убедились еще в прошлую нашу поездку. Проезжая через Монтану по пути в Национальный парк Глейшер, мы остановились в деревушке Сент-Мэри, чтобы побывать у резчика по дереву, индейца племени «черноногих». Каждая фигурка была шедевром. Группа вздыбившихся лошадей, пума в прыжке, бегущий олень… Но особенно меня заворожили висевшие на стенах длинные резные панели. Сцены из былой жизни племени, объяснил он. Легенды, которые он мальчиком слышал от бабушки.

Одна из них заставила меня поднять брови. Теперь господствует убеждение, что с индейцами обходились бесчеловечно, что белые были злодеями в дни освоения континента. И в принципе это верно. На панели, однако, индейские воины, прячась за скалой, следили со склона за дилижансом, катящим в клубах пыли по равнине внизу. И один указывал вниз на него, а другой взволнованным жестом созывал остальных, и не создавалось впечатления, что они намерены бежать вниз с плакатами «Добро пожаловать!». Куда больше они походили на любителей прихлопывать мух, следящих за очередной мухой. Мне хотелось спросить, как завершился этот эпизод, но я подумала, что такой вопрос был бы нетактичным. В любом случае мы заговорили о волках. На панелях были и другие сцены.

На одной индейцы-охотники возвращались с добычей – навстречу им выбежали мальчики. Двое охотников несли на плечах шест с тушей оленя, а рядом вроде трусила собака с очень гордым видом.

– Хаски? – спросила я, заметив мощную грудь и гривку.

– Волк, – невозмутимо ответил резчик.

Конечно, я знала, что они скрещивали собак с волками. Индейцы и эскимосы издавна привязывали суку в течке на ночь в лесу, надеясь, что с ней спарится матерый волк. Считалось, что щенки у нее будут особенно сильными и выносливыми. Такие помеси были лучшими ездовыми собаками. Но чистокровный волк? Да-да, сказал резчик. Охотники приносили волчат домой, отдавали их женщинам, и они росли среди детей. Становились абсолютно ручными и высоко ценились в качестве охотничьих собак. Индейцы никогда не боялись волков. Ужас они внушали белым.

Глава седьмая

Пошло это от переселенцев из Восточной Европы, из густонаселенных стран, где в зимнее время волки, оставаясь без лесной добычи, устраивали налеты на овчарни, где их увиденные мельком темные силуэты, скользящие в чаще, и поверия, что они воруют младенцев, наводили страх на крестьян из века в век… Эти страхи и суеверия иммигранты привезли с собой в Северную Америку. И, увидев волка, они старались его убить. Английские переселенцы, на чьей родине волков уже давно не было, легко переняли убеждения своих соседей. Да и в любом случае для истребления волков имелись веские причины: правительство платило премию за каждого убитого волка, а хорошую волчью шкуру можно было дорого продать.

И волков стреляли, ставили на них капканы, разбрасывали для них отравленное мясо. Рассказывают, что в старину, когда индеец, добыв на мясо бизона или оленя, разделывал тушу, его нередко на почтительном расстоянии окружало кольцо дружелюбных волков, ожидавших, пока он заберет то, что ему требуется, и они смогут попировать на остатках. И в первое время, чтобы получить премию, достаточно было начинить эти остатки стрихнином.

Один наблюдатель в шестидесятых годах XIX века рассказывает, как волки вот так терпеливо ожидали своей очереди, пока мясо отравляли у них на глазах. Был брачный сезон, пишет он, время ухаживаний и выбора партнеров, и среди этих волков было несколько молоденьких самок с их ухажерами, которые беззаботно заигрывали с ними. И они ждали угощения с доверчивостью собак, потому что привыкли получать его еще волчатами. Затем отравитель ушел, и они так же беззаботно принялись за смертоносную приманку.

Однако даже в разгар этой волкофобии находились люди, пытавшиеся отстаивать правду, иногда невольно. Например, человек, путешествовавший по западу Небраски, рассказывал, что как-то ночью, когда он спал под открытым небом, его разбудило потыкивание в грудь. Открыв глаза, он увидел, что рядом сидит волк и трогает его лапой, словно собака, старающаяся привлечь внимание хозяина. Он решил, что волк проверял, мертв ли он, прежде чем приступить к полуночному пиршеству. Но соль в том, что волк не бросился на него, а убежал, едва он приподнялся с земли.

В течение многих лет постепенно было установлено, что волк никогда не нападает на человека, кроме тех случаев, когда он загнан в угол, но и тогда лишь в отчаянной попытке вырваться и убежать. Нет ни единого документально подтвержденного случая убийства волком человека в Северной Америке. Вероятно, если бы можно было установить истину, не нашлось бы таких случаев и в Европе.

Что до страха, будто волки нападают на детей, канадский ученый, изучавший волков в неволе, внес ясность и тут. Как-то раз любопытный малыш случайно забрался в вольеру с волками. Никогда прежде не видевшими детей. Перепуганные взрослые бросились на выручку (в конце-то концов и собака может укусить, если ее дергают за хвост) и увидели, что малыш весело кувыркается с волчатами, а волчица виляет хвостом и облизывает его, будто своего детеныша.

Опровергнуто и представление о волках как о свирепых хищниках, убивающих других животных просто удовольствия ради. Волки убивают, только когда голодны, говорят современные наблюдатели, причем, гонясь за стадом карибу, нападают они на старых и увечных животных, которые отстают от стада, и на самых слабых среди молодняка. И ведь до конца зимы все их жертвы неизбежно погибли бы куда более мучительной смертью, а такое их истребление – это своего рода естественный отбор, обеспечивающий здоровье всего стада. И кстати, все эти животные прекрасно знают, когда волки выходят на охоту, и бегут от них лишь в этом случае. А в остальное время стая может пересечь долину, где пасутся карибу, и те разве что поднимут головы и проводят их ленивым взглядом.

Мы столько наслышались о волках от натуралистов в Джаспере! Например, что волки образуют супружескую пару на всю жизнь, что они – заботливейшие родители и что в каждой стае есть только одна супружеская пара – доминирующие самец и самка, которые и приносят наилучшее потомство; остальные же оберегают волчат и добывают пищу.

Ну, вот мы и были готовы отправиться куда угодно, лишь бы увидеть их.

К несчастью, сказал лесничий, шансов на это крайне мало. Теперь, когда их охраняют, волки начали размножаться, но в парке их пока шесть-семь стай. Обитают они в самых глухих его уголках, так что туристы иногда видят их зимой, летом же – никогда. Опыт научил их держаться от людей подальше. Лучшее, что он может предложить, – ночную поездку на их территорию в надежде, что мы услышим их голоса. Наш проводник возьмет с собой запись воя другой стаи, и, если нам повезет, мы услышим, как они отвечают.

Мы отправились туда в субботу, день вообще достопамятный. Большую часть времени мы провели высоко в горах на озере Малинь, где видели, как дикобраз обгрызал объявление о медведях: они взбираются на столбы и грызут доски, потому что краска кажется им очень вкусной. И еще видели семью, устроившую пикник на озере, и их кошку на длиннейшей веревке. (Объявления предупреждают о том, что собаки и кошки ради их же безопасности должны оставаться на поводках в местах, отведенных для пикников, а брать их на лесные тропы строжайше воспрещается.) И наконец, мы увидели первого барибала за эту поездку.

Увидели мы его на полянке, где целую вечность прятались в высокой траве в чаянии увидеть рысь, которая, по словам проводника, иногда посещала эту полянку. Обычно рыси сторонятся людей, но эта и внимания на них не обращает. Лишь несколько дней назад он рассказывал своей группе о лосях, так как они часто посещают озеро Малинь, и вдруг заметил, что его слушатели уставились на что-то позади него как завороженные. Обернулся, а позади него тропу переходит рысь! С полнейшей невозмутимостью. Видимо, она тут ходит к озеру, ну а раз люди занимались чем-то своим…

Однако рысь в этот день, видимо, гуляла где-то еще. Прошло два часа, нас съели комары, но она так и не появилась. Отчаявшись, я встала на ноги и огласила окрестности моей неподражаемой имитацией боевого клича сиамского кота. Дома наша парочка являлась на него бегом. Увы, ни одна рысь не откликнулась на этот вызов. Зато десяток сусликов выскочили из норок, встали столбиками на своих дозорных холмиках и уставились на нас. А через минуту после того, как я умолкла, на поляну вышел медведь.

Суслики исчезли в норках, точно бильярдные шары в лузах. Ну а нам не потребовалось напоминаний о подходящих деревьях. Мы оказались за стволом ближайшего, словно нас притянуло туда резинкой. А я так уже вскинула ногу, примериваясь, достану ли я до нижнего сука в случае надобности. Приняв эти меры предосторожности, мы затаили дыхание и начали наблюдать за медведем.

Он был очень крупный. Вероятно, самец, потому что медведицы обычно ходят с медвежатами. Вообще-то барибалы бывают черными, но этот оказался темно-бурым с более светлой мордой мучнистого цвета. Если он заметил наше присутствие, то не подал и виду. А просто прошел через поляну особой медвежьей походкой вперевалку и абсолютно бесшумно – вот так бесшумно в музыкальных паузах ступают по сцене балерины. Покачивая головой из стороны в сторону, он близоруко обозревал все вокруг. Потом игриво прыгнул на что-то – возможно, суслик выглянул из норки. Короче говоря, он просто шел себе, но мы позади нашего дерева дышать не могли от возбуждения. Наш первый медведь в эту поездку! И встретили мы его не в машине! Заметь он нас, и мы взлетели бы на дерево быстрее белок.

А он даже не посмотрел на нас! Тем не менее всю дорогу до фургона мы без конца говорили о нем, и потом, спускаясь к шоссе Джаспер – Банф по крутому серпантину, на котором только тормоза испытывать, и все время, пока я готовила ужин на берегу озера Медисин. (Закат был великолепный, и мы решили поесть, любуясь им, чтобы, когда вернемся в «Вапити», быть готовыми навестить волков.) Вот почему, поджаривая сосиски, глядя в окно на закат и обсуждая с Чарльзом медведя, я чуть не подожгла фургон.

Вода из кастрюли попала на сковородку, жир вспыхнул – и мгновение спустя по всей плите затанцевали языки пламени. Чарльз спас положение, накрыв сковороду крышкой от кастрюли. Из-за недостатка кислорода огонь погас. Однако несколько секунд ситуация выглядела скверной – пламя уже тянулось к занавеске над мойкой. Вот почему, когда волчья экспедиция выехала из «Вапити» в одиннадцать вечера, наш фургон замыкал кортеж. Мы впервые ехали в нем в темноте, и Чарльз сказал, что предпочтет, чтобы никто не сидел у него на хвосте. Фургон ведь не наша собственность. А я чуть было его не подожгла. Но он хотел бы вернуть его в целости и сохранности.

Нам объяснили маршрут. Налево по шоссе Джаспер – Банф. Вверх по дороге к горе Маунт-Эдит-Кейвел. Через милю на развилке свернуть влево. Заблудиться невозможно, заверил нас проводник. Других поворотов просто нет. И примерно через двадцать миль мы доберемся до озера Лич. Машины припарковываются под деревьями, а он сойдет к воде установить оборудование.

То есть так рисовалось ему. Но жилой автофургон – машина меньше всего скоростная, дорога же шла в гору, и Чарльз вел его медленно, ибо фургон не был нашим, и любовался снежными горными вершинами в лучах луны, и прикидывал, какой зверек перебежал через дорогу впереди… Так что когда мы добрались до озера Лич и я опустила стекло, до нас донеслось крещендо песни волчьей стаи. Причем с гораздо более близкого расстояния, чем я ожидала. Казалось, они совсем рядом, прямо напротив нас на том берегу озера. Йип-йип, яп-яп, и баритональное соло вожака стаи. Пауза – и вступает хор, довольно мелодично, но почему-то приглушенно, пугающе, с надрывающей душу тоской.

– Быстрей! – шепнула я, схватила магнитофон, выскользнула из кабины и на цыпочках поспешила к озеру.

Чарльз выключил фары, подфарники, сунул ключи в карман, соскользнул из своей дверцы и на цыпочках же последовал за мной. Волки завывали, как великолепный хор вагнеровских валькирий, и тут Чарльза осенила очередная идея. Он шепнул, что только сбегает назад и включит задние фонари. Мы же стоим самыми первыми, и если кто-то еще подъедет во тьме…

Бесполезно было указывать, что на фургоне рефлекторов хоть отбавляй и в свете приближающихся фар он засияет как рождественская елка.

Бесполезно было спрашивать, кто еще заедет так высоко в горы в подобный час. Чарльз подчинился диктату своей совести и пошел назад. Я пошла с ним. Да, бесспорно, волки встретят меня дружески, но все-таки лучше, чтобы при этом присутствовал Чарльз. Ну, он включил фары, а с ними и лампочки, которые, как того требует канадское законодательство, с наступлением темноты очерчивают габариты фургонов. В горной глуши, в двадцати милях от шоссе, мы засияли, как ярмарочная карусель.

Волков это не собьет, сказал Чарльз. Они, конечно, успели навидаться автомобильных огней. И правда, они продолжали выть с тем же энтузиазмом. Ну, он захлопнул дверцу, мы на цыпочках спустились к озеру и поняли, почему наша суета их не потревожила. Слушали мы не ответ местной стаи, а запись, еще только проигрывавшуюся проводником.

Мы присоединились к обществу на берегу, и проводник пустил запись по второму разу. Эффект все равно был потрясающий. Звуки вырывались из динамика, разносились по озеру, и горы отвечали эхом. Йип-йип-йипанье, протяжные завывания, переливчатые рулады хора, а между ними многозначительные паузы, когда наши настроенные на восприятие уши улавливали вздохи ветра в соснах и плеск маленьких волн, набегающих на песок. И вдруг в такую паузу ворвался грохот и лязг цепей.

Все подскочили.

– Медведь, – прошептал проводник. – Обрабатывает мусорный бак на пикниковой площадке.

Изобретено множество мусорных баков, которые медведю ну никак не вскрыть, – и всегда со временем появляется медведь, посрамляющий ухищрения конструкторов. Этот бак подвешивался на цепях на столбе – с идеей, что он вырвется из лап потянувшегося к нему медведя. Однако этот медведь, по-видимому, сумел сорвать крышку, а теперь старался перевернуть бак и вытряхнуть содержимое.

Предположительно это ему удалось. Ни ударов по металлу, ни лязга больше не раздавалось. Снова зазвучал волчий хор, замер, мы прислушались, и на этот раз издалека донесся долгожданный ответ джасперовского вожака, которого затем поддержал хор его стаи. Лесные волки! Да, они правда там во мраке, задирают морды в нашу сторону на каком-нибудь скалистом обрыве. Мне не верилось. Я – и слышу вольных волков? Бесспорно, это был самый волнующий момент в моей жизни.

А впрочем, не совсем. Самый волнующий момент наступил несколько позже, после того как проводник предложил отправиться дальше к водопаду у Атабаски. Там мы будем ближе к волкам, хотя, конечно, рев воды будет несколько мешать. Отлично, сказал Чарльз. Мы двинемся последними.

Габаритные огни предпоследней машины уже скрылись за поворотом, когда мы обнаружили, что у нас нет ключей от фургона. Они были заперты внутри его и дразняще свисали под приборной доской, где Чарльз оставил их, когда включил фонари. Виновата, конечно, была и я – твердила, чтобы он поторопился, не то мы упустим волчий вой, – но это не меняло того факта, что мы застряли в горах и шансов, что нас хватятся в ближайшее время, нет никаких. У водопада в темноте никто не заметит нашего отсутствия. Они вернутся в «Вапити»… Возможно, искать нас начнут только утром…

Мы кричали, мы отчаянно сигналили карманным фонариком. Без малейшего толку. Кортеж давно укатил. Мы остались наедине с запертым фургоном, с медведем у озера и со стаей волков в некотором отдалении.

Нет, я не забыла, что медведи безобидны, если не провоцировать их… что волки вовсе не чудовища-людоеды, какими их рисуют, а в данном случае и вообще в нескольких милях от нас. Просто мне было бы приятнее, если бы дверцы фургона были отперты.

– Так что же нам делать? – спросила я. – Не можем же мы ночевать здесь. Даже если кто-нибудь и появится, дверцу они все равно отпереть не сумеют.

– В отличие от меня, – сказал Чарльз. – Мой охотничий нож при мне.

И как я забыла! Уже много лет, когда бы Чарльз ни шел погулять, нож этот непременно болтался у него на поясе, и порой меня это раздражало. Что подумают люди? Ну когда же он станет взрослым? И от кого он думает обороняться в Сомерсете? От бенгальских тигров?

Никогда больше я не стану издеваться над ножом Чарльза! Я сотни раз проглатывала прежние насмешки, пока светила фонариком, а Чарльз возился с окном. Ему потребовался час, чтобы вставить нож и нажать на защелку, не поцарапав при этом краски. Луч фонарика начинал меркнуть. В кустах у нас за спиной послышался шорох. Медведь пришел полюбопытствовать?

– Влезем на крышу фургона, – ответил Чарльз, когда я спросила, что мы сделаем, если нас навестит медведь.