Ничего, кроме нас

Но я возражала, спорила с ним. И все потому, что я тоже боялась самого худшего, но гнала от себя эти мысли. Дело Карли не было закрыто, но олд-гринвичская старшая школа держала все в секрете. Можно только поражаться тому, что Эймс Суит, которому все практически сошло с рук, оказался не в силах сдерживать свою злобу и снова принялся испытывать пределы терпимости. Если бы не его отвратительный выпад против Арнольда, когда он обозвал его жидом, которого не пустили в Йель, Арнольд не написал бы в «Таймс», и жизнь Эймса сложилась бы иначе. Мы действительно наступаем на одни и те же грабли, да еще подставляем голову, чтобы нас посильнее ударили.

Между тем миссис Коэн и дальше приглашала меня на послеобеденный английский чай не реже двух раз в неделю. От мамы эти походы мне приходилось скрывать – я боялась, что она станет ревновать, узнав, как много времени я провожу с матерью Карли. Но отказать несчастной женщине я не могла. Я понимала, что это каким-то странным образом помогает ей чувствовать себя ближе к Карли. Когда я рассказала Арнольду, что два-три раза в неделю провожу у нее по несколько часов, он кивнул.

– То, что ты делаешь, – мицва. – Арнольд использовал именно это слово на иврите, означающее «доброе дело». – Общение с тобой помогает миссис Коэн верить в то, что у нее все еще есть дочь.

Спустя три месяца после исчезновения Карли я получила письмо из Бодуин-колледжа. Оно начиналось со слов, которые я так надеялась прочесть: «Вы приняты!»

Я вздохнула с облегчением – позади вся эта нервотрепка с поступлением. Меня приняли в престижный колледж.

Тогда на собеседование я ездила с Питером, сидевшим за рулем своего «вольво» (папа как раз уехал в Южную Америку). Приехав в Брансуик и осмотревшись, мы оба решили, что кампус нам нравится. Небо в штате Мэн в тот день было темно-синим. Даже опавшая листва на газонах выглядела очень живописно – дело-то было в начале октября. Студентка, которая провела нам небольшую экскурсию перед моей встречей с одним из деканов, ведающих приемом, рассказала, что, хотя в колледже до сих пор царит консервативная атмосфера с упором на спорт, «здесь хватает и богемных, артистических типов, так что и интеллектуалы в колледже не чувствуют себя, как будто они в Сибири». Звали девушку Шелли. Ее внешний вид обнадеживал – она выглядела как более юная версия Грейс Слик, что сильно порадовало меня – фанатку Jefferson Airplane. Родом Шелли была из Чикаго. Она рассказала, что отец у нее адвокат, занимается гражданским правом, и что ей, вероятно, надо было бы выбрать какое-то более оригинальное учебное заведение, например Беннингтон[24 - Беннингтонский колледж – частный колледж свободных искусств в Вермонет (США).] или Антиохию[25 - Антиохийский университет, основан в 1852 году как Антиохийский колледж. Его первым президентом был политик, аболиционист и реформатор образования Гораций Манн. Статус университета получил в 1977 г.], но отец – при всех его леволиберальных заморочках – придерживается старомодных взглядов относительно достоинств гуманитарных наук и настаивает, чтобы дочь получила надлежащее квазиклассическое образование в приличном колледже. Ее приняли в Боудин, и да, ей правда здесь понравилось. Особенно хороши преподаватели религии и философии. Она без ума от атмосферы на побережье штата Мэн и уже встретила в колледже достаточно единомышленников, в том числе ребят из небольших городков, ставших противниками провинциальных нравов.

– Приходится мириться и со студенческими братствами, и с хоккеистами, – рассказывала Шелли, пока мы гуляли по территории кампуса, – и с тем фактом, что сюда всего второй год принимают женщин. С одной стороны, это означает, что парней здесь много, есть из кого выбрать, а с другой – что мужчины в отчаянном положении. Я что хочу сказать: одна девица на семерых парней… в общем, считайте сами.

В то утро на экскурсии у Шелли, кроме нас, не было никого, и я сразу заметила, что она положила глаз на Питера. Перед тем как мы попрощались, она вручила брату листочек с номером телефона своей квартиры за пределами кампуса и сказала, обращаясь к Питеру, что, если к вечеру мы еще не уедем, можем к ней заглянуть: около девяти у нее собираются друзья.

Собеседование прошло более гладко, чем я могла надеяться. Проводил его недавний выпускник колледжа. Он прочитал мои документы и задал первый вопрос: как я отношусь к тому, что колледж находится в захолустье? Я была к этому готова и ответила, что хоть в душе я всегда останусь жительницей Манхэттена, но знаю, что у меня еще будет время пожить в большом городе, а учиться я хочу в красивом и тихом месте, вдали от столичных соблазнов. Я рассказала, что фанатично люблю читать, и мой собеседник сообщил, что в Боудине традиционно очень сильная кафедра английского языка.

Когда собеседование закончилось, я увидела в комнате ожидания Питера, он заглянул мне в лицо, пытаясь понять, как все прошло. Я подняла оба больших пальца – мне хотелось получить одобрение старшего брата, ведь я знала, что он единственный в семье, кто всегда прикроет меня и никогда не предаст. Мы вышли на улицу, стоял восхитительный осенний полдень. Я рассказала брату, как прошел разговор с тем парнем, и Питер уверенно заявил, что я пройду наверняка. Что он знал такого, чего не знала я?

– Я слышал, здесь есть неплохая закусочная, – сказал Питер. – Ну что, заглянем в забегаловку?

Закусочная называлась «Мисс Брансуик», и это было, что называется, классическое погружение. Внутри длинный прилавок, покрытый зеленым линолеумом, стулья из металлических трубок, шесть парных диванов, тот же зеленый линолеум на полу, и в каждом из шести отсеков свой музыкальный автомат. Официантка лет пятидесяти стояла за прилавком. Питер заказал нам два пива. Официантка пристально посмотрела на меня.

– Я поняла, вам нужно мое удостоверение, – сказала я.

– Ничего такого я не говорила, – буркнула женщина с еле заметным мэнским акцентом. – У нас тут два сорта пива: «Шеффер» и «Карлинг Блэк Лейбл».

– Оба паршивые, – улыбнулся Питер.

– Тогда не заказывайте.

– Два «Лейбл», – сказал он.

– Будет вам, – пробормотала официантка.

Когда она отошла, Питер снова заулыбался:

– Что мне в этом местечке нравится, так это то, насколько здесь все всерьез. Сразу за городком военно-морская база. А в каких-то десяти милях дальше по дороге BIW[26 - «Bath Iron Works» (BIW) – американская судостроительная верфь, расположенная на реке Кеннебек в городе Бат (штат Мэн).], где строят все большие линкоры для военно-морского флота. Настоящий город синих воротничков[27 - Синий воротничок – термин, обозначающий принадлежность работника к рабочему классу или к технической интеллигенции.], да еще и отличный колледж имеется. Это штат Мэн, и склад ума у людей здесь независимый. Местные могут не соглашаться с тем, как ты видишь мир, но будут защищать твое право высказываться об этом.

– В следующем ноябре мы можем получить президента из Мэна, если Эд Маски[28 - Эдмунд Маски – американский политик-демократ. Избирался губернатором штата Мэн, сенатором. Занимал пост госсекретаря США и был кандидатом в вице-президенты США.] сумеет победить. Но я хочу, чтобы кандидатом от демократов стал Макговерн.

– Я тоже. И я буду на него работать. Но демократический истеблишмент против него. Потому что он такой миролюбивый, прямо голубь, а Вьетнам, что ни говори, был их войной. Знаешь, что меня все время беспокоит? Что, останься Бобби Кеннеди в живых, война бы уже закончилась, а у нас был бы сейчас самый прогрессивный президент со времен Рузвельта.

– Безумная у нас страна.

– У нас великая страна с безумной и жестокой изнанкой.

Подоспело наше пиво. Официантка спросила, будем ли мы что-нибудь есть, потому что, если не закажем еду, долго нам сидеть с одним пивом не позволят. Также она упомянула вскользь, что чили сегодня чертовски удачное и они могут положить в него плавленый чеддер с резаным луком. Мы заказали два полных чили. После чего подняли свои бутылки с пивом.

– За дрянное пиво и забегаловку с чили, за то, чтобы тебя приняли в Боудин, за мир и за разоблачение тайной полиции, которая всем заправляет за нашими спинами.

Мы чокнулись бутылками, и я улыбнулась брату, радуясь, что мы вместе.

– Ты до сих пор не куришь? – спросила я Питера.

– Почти год, и это не предел.

– А папе наплевать, что я курю. Он даже научил меня, как это правильно делать.

Питер снова приветственно поднял бутылку и отпил большой глоток:

– Папа – человек с массой скрытых качеств.

– Что ты имеешь в виду?

– Говорит одно, делает другое. Выдумывает про себя всякое. Помнишь, у него на правой руке такой большой шрам?

– Ты о ранении, которое он получил на войне?

– Это не ранение, – резко бросил Питер. – У него была татуировка. Эмблема морской пехоты с надписью Semper Fidelis[29 - «Всегда верен долгу» (девиз морской пехоты США).]. Мама отказывалась выйти за него замуж до тех пор, пока он не избавится от нее. Он свел, вот только жуткий шрам остался.

– Но он же сказал мне, что получил это на Окинаве, когда его сбила «японская зенитная артиллерия» – это точные его слова.

Питер покачал головой, только что не смеясь:

– Папа у нас тот еще типчик. Врет и не краснеет.

– Ты несправедлив.

– Справедливость? При чем здесь справедливость? Этот человек никогда в жизни не был справедливым. Ты одна ничего не замечаешь.

– Это потому, что он всегда был для меня хорошим отцом.

– Если бы ты только знала…

– Знала что? Он может не соглашаться с твоими радикальными взглядами, но…

– Надо же, я и не знал, что ты у нас такая папина девочка.

Это замечание ударило меня побольнее левого хука.

– Я своя собственная девочка, дурак, – прошипела я, схватила сигареты и вылетела на улицу.

Там я сразу же закурила «Вайсрой» и встала у стенки, щурясь от солнечного света, глядя на проезжающие легковушки и грузовики. Я изо всех сил пыталась сдержать слезы и гадала, почему же с моей семьей всегда такие сложности. Зачем Питер – самый умный из нас, самый заботливый – наговорил таких мерзостей про отца? Я несколько раз затянулась, чувствуя себя ужасно одинокой.

Минуту спустя показался Питер. Отвернувшись от него, я стала отбиваться, когда брат попытался меня обнять. Но он настоял на своем и прижал меня к себе:

– Я себя вел как говнюк. Извини.