Особые отношения

Поднявшись в свою пустую, безмолвную квартирку, я начала ругать себя за то, что решила изобразить неприступную дамочку. «Нет, первый ход за тобой». Надо же было сморозить такую глупость! Ведь я же понимала, что не каждый день попадаются такие мужики, как Тони Хоббс.

Тем не менее мне ничего не оставалось, как выбросить все это из головы. Я целый час отмокала в ванне, потом забралась в постель и провалилась в небытие часов на десять – предыдущие две ночи я почти не спала. Проснулась я в семь утра. Приготовила завтрак. Включила ноутбук. Подготовила свою еженедельную колонку «Письмо из Каира», в которой рассказала о головокружительном полете под обстрелом на вертолете Красного Креста. В полдень зазвонил телефон, я подскочила к нему одним прыжком.

– Привет, – сказал Тони. – Это первый шаг.

Он зашел за мной через десять минут, чтобы вместе пойти пообедать. До ресторана мы так и не добрались. Я бы не сказала, что затащила его в постель – потому что он отправился туда сам и очень охотно. Достаточно сказать, что в тот самый момент, как открылась дверь, нас просто притянуло друг к другу.

Позже, в постели, он повернулся ко мне и сказал: «Так кто сделает второй шаг?»

Сказать, что с той минуты мы стали неразлучны, было бы большим преувеличением. И все же именно тот вечер я приняла для себя за точку отсчета – с этого времени каждый из нас стал неотъемлемой частью жизни другого. Одно обстоятельство поразило меня больше всего: я говорю о том, как удивительно легко и гладко прошел переходный период. Тони Хоббс вошел в мою жизнь, и это не сопровождалось даже обычными колебаниями, сомнениями и вопросами, не говоря уж о бурных романтических переживаниях, которые обычно ассоциируются у нас с coup de foudre[1 - Coup de foudre (франц.) – любовь с первого взгляда. – Здесь и далее примечания переводчика.]. Поскольку оба мы были людьми уверенно стоящими на ногах, привыкшими жить самостоятельно, каждый с уважением относился к независимости другого и с готовностью подстраивался под него. Правда, нас явно удивляли друг в друге национальные черточки и причуды. Тони частенько мягко подсмеивался над моей чисто американской склонностью понимать все чересчур буквально, привычкой то и дело задавать наивные вопросы, излишней тягой к копанию в мелочах. Я, в свою очередь, изумлялась его нежеланию говорить о чем-либо серьезно и стремлению все сводить к шутке. А еще Тони оказался совершенно бесстрашным во всем, что касалось его работы. В этом я убедилась примерно через месяц. Как-то вечером нам позвонили и сообщили, что исламские фундаменталисты расстреляли автобус с немецкими туристами, посещавшими пирамиды в Гизе. Мы не мешкая прыгнули в машину и понеслись по направлению к Сфинксу. Когда добрались до места происшествия, Тони удалось пробраться сквозь кордоны египетских солдат прямо к автобусу, залитому кровью, – несмотря на реальную угрозу, что террористы могли его заминировать. На другой день, на пресс-конференции по поводу этого нападения, египетский министр туризма попытался обвинить в преступлении иностранных террористов – и Тони перебил его, держа в руке обращение, в котором каирский филиал «Братьев-мусульман»[2 - «Братья-мусульмане» («Гамаат аль-ихван аль-муслимин») – исламистская организация, созданная в Египте в конце 1920-х гг.] заявлял, что берет полную ответственность за нападение на себя. Тони не только прочитал обращение исламистов на почти безупречном арабском – сделав это, он повернулся к министру и спросил: «А теперь не соблаговолите ли пояснить, почему вы нам солгали?»

Тони испытывал неуверенность по поводу одной-единственной вещи: своего роста… хотя я не раз убеждала его, что для меня, черт возьми, это не имеет ровно никакого значения. Наоборот, меня даже как-то умиляло то, что этот способный, образованный и такой смелый мужчина комплексует из-за внешности. Тогда-то я и начала понимать природу его бравады: он бесстрашно задавал трудные вопросы и в погоне за сюжетом бросался очертя голову в самое пекло, чтобы заставить всех забыть о своем росте. И не только росте. Втайне он считал себя белой вороной, вечным неудачником, чей удел – высунув в окошко нос, смотреть на мир, в котором он чувствовал себя чужим. Мне понадобилось некоторое время, чтобы распознать в Тони эту неуверенность, настолько умело скрывал он этот комплекс, демонстрируя окружающим свое превосходство. Но однажды он открылся в общении с другим англичанином – корреспондентом «Дейли телеграф» по фамилии Уилсон. Уилсону не было и тридцати пяти, но его шевелюра уже изрядно поредела, он располнел и как-то оплыл. По выражению Тони, стал похож на круг камамбера, забытый на солнцепеке. Я относилась к нему спокойно, хотя из-за манеры говорить – он лениво тянул гласные – и преждевременной полноты (не говоря уж о неизменных куртке сафари немыслимого покроя и фланелевой клетчатой рубахе) он смахивал на героя мультфильма. Тони держался с Уилсоном вполне корректно, но на самом деле терпеть его не мог – особенно после одного разговора, происшедшего между ними в клубе «Гезира». Уилсон нежился на солнце у бассейна. Голый по пояс, он красовался в клетчатых длинных шортах и замшевых туфлях с носками. Зрелище было не из приятных. Поприветствовав нас, он спросил Тони:

– Ну что, на Рождество домой?

– В этом году вряд ли.

– Ты ведь тоже лондонец, верно?

– На самом деле, из Бакингемшира.

– А точнее?

– Эмершем.

– А… Эмершем, как же. Девятая зона метро, линия Метрополитен. Выпьем?

У Тони лицо сделалось каменным, но Уилсон, казалось, ничего не заметил. Он окликнул официанта, заказал три джина с тоником, потом извинился и отошел в туалет. Как только он удалился на достаточное расстояние, Тони прошипел:

– Тупой придурок.

– Ты что, Тони? – Меня удивила эта необычная для него вспышка гнева.

– «Девятая зона метро, линия Метрополитен» – передразнил он, пародируя сочный акцент Уилсона. – Я так и знал, что он это скажет. Обязательно лягнет, влезет со своей издевочкой.

– Слушай, но он же просто сказал…

– Я понял, что он сказал – я слышал каждое долбаное слово.

– И что он хотел сказать?

– Ты просто не понимаешь.

– Да уж, для меня это слишком тонко, – ответила я беспечно. – А может, я просто тупая американка и не улавливаю английские нюансы.

– Никто не улавливает английские нюансы. Англию трудно понять.

– Даже если ты англичанин?

– Особенно если ты англичанин.

Я была удивлена: его ответ показался мне уверткой. Потому что уж кто-кто, а Тони понимал Англию лучше некуда. В частности, он отлично понимал (и объяснил мне) свое положение на социальной лестнице. Эмершем был провинциальным, безнадежно мелкобуржуазным городком. Тони его ненавидел, хотя единственная его сестра – с которой они не виделись много лет – осталась жить там, под родительским кровом. Их отец – рано ушедший из жизни из-за страстной любви к сигаретам «Бенсон и Хеджес» – работал делопроизводителем в архиве муниципального совета (откуда уволился только за пять лет до смерти). Мать – ее уже тоже не было в живых – трудилась в регистратуре врачебного кабинета, прямо напротив скромного пригородного дома на две семьи, в котором и прошло детство Тони.

Тони всегда мечтал порвать с Эмершемом, однако свое намерение осуществил не сразу – чтобы угодить отцу, он пошел учиться в Йоркский университет. Но, получив диплом (как выяснилось, диплом с отличием – Тони хоть и не сразу, но все-таки поведал мне в свойственной ему сдержанной манере, что ему присудили первую премию за успехи в английском), он решил с год повременить с поисками работы. Вместе с парой приятелей он отправился в Катманду, а оттуда каким-то образом добрался до Каира. Через два месяца Тони нанялся на работу в сомнительную англоязычную «Египетскую газету». С полгода он писал заметки об автомобильных авариях, мошенничествах, скандалах и прочих пустяках, а потом вернулся в Британию, где стал предлагать разным изданиям свои услуги в качестве внештатного корреспондента в Каире. Еще через год он уже регулярно поставлял в «Кроникл» короткие репортажи – а когда их египетского корреспондента отозвали в Лондон, Тони предложили работу в штате. С того момента он и «Кроникл» были неразлучны. Если не считать шести месяцев, которые он провел в Лондоне в середине восьмидесятых (после чего пригрозил уволиться, если его снова не отправят «в поле»), Тони мотало из одной горячей точки в другую. Разумеется, несмотря на все разговоры о работе на переднем крае и о полной профессиональной независимости, Тони не мог заниматься только тем, что ему нравилось. Несколько раз ему приходилось, считаясь с интересами корпорации, тянуть лямку и в офисе – во Франкфурте, Токио и столичном Вашингтоне (городе, который Тони очень не любил). Несмотря на эти вынужденные уступки прозе жизни, Тони Хоббс был не таким, как большинство людей вокруг, и не собирался попадаться в ловушки домашнего уюта и карьерного роста. Ну прямо как я.

– Знаешь, я всегда старалась избегать таких вещей, просто спасаюсь от них бегством, – призналась я Тони примерно через месяц после того, как мы начали встречаться.

– А… так вот что это такое – вещь.

– Ты же понимаешь, о чем я.

– О том, чтобы я не вздумал преклонить перед тобой колено и сделать предложение, потому что ты собираешься разбить мне сердце?

Рассмеявшись, я сказала:

– Ну, вообще-то, я не собиралась этого делать.

– Тогда… в чем суть твоего высказывания?

– Суть в том, что…

Я замолкла, чувствуя себя полной дурой.

– Что ты хотела сказать? – поинтересовался Тони с очаровательной улыбкой.

– Суть в том, – продолжала я, заикаясь от неуверенности, – что я иногда страдаю от недержания речи. И… но больше я не собираюсь говорить всякие глупости.

– Не извиняйся, это ни к чему, – сказал он.

– Даже не собиралась, – ответила я раздраженно, а потом вдруг заявила: – Вообще-то, как раз извинялась. Потому что…

Боже, совсем запуталась, какая же я косноязычная и неловкая! Тони, хитро улыбаясь, продолжал разглядывать меня. Потом спросил:

– Так ты не планируешь спасаться бегством?

– Да нет. Потому что… эээ, хм… потому что, знаешь…

– Я весь внимание.

– Потому что… черт, да просто мне с тобой так хорошо, и я сама поражаюсь тому, что так счастлива… именно потому, что я тысячу лет не ощущала ничего подобного, и я только изо всех сил надеюсь, что и ты чувствуешь то же самое, потому что мне не хочется тратить попусту время с человеком, который не чувствует того же, потому что…

Он не дал мне договорить – нагнулся и поцеловал. Потом спросил:

– Это отвечает на твой вопрос?

– Ну…

Я и впрямь считаю, что поступки бывают красноречивее слов, и все же хотелось услышать от него примерно то, что я ему только что высказала. Но я не раз убеждалась, что Тони не любитель сердечных излияний, и если уж мне откровенные разговоры на подобные темы даются нелегко, то он просто всячески их избегает. Поэтому я была искренне удивлена, услышав: «Что ж, я очень рад, что ты не собираешься от меня сбежать».