Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Это видно, когда люди спрашивают, чем я занимаюсь. Отвечаешь: «Я – фельдшер[1 - Фельдшер – специалист со средним специальным медицинским образованием, который имеет право проводить диагностику и устанавливать диагноз, проводить самостоятельное лечение или направлять пациента к врачу-специалисту. В странах с англо-американской моделью экстренной помощи используется термин парамедик (Здесь и далее – Прим. ред.).]», и они приподнимают брови и чуть-чуть наклоняют голову вправо:

– Ух ты!

И вот уже ты на несколько секунд, совсем ненадолго, стал немного интереснее.

– Никогда бы не смог этим заниматься…

Не думаю, что все представляют себе постоянный прилив адреналина. Но всех занимают сюжеты о беде и спасении, тем более сюжеты из жизни, приправленные узнаваемыми подробностями.

Легко угадать, каким будет следующий вопрос. Тяжелые события в жизни людей, с которыми никогда не придется столкнуться, вызывают у всех прилив интереса в смеси с чувством вины. Поэтому, конечно, все спрашивают:

– А какой самый страшный случай в твоей практике?

Задавая этот вопрос, люди хотят услышать ужастик по сходной цене. Они хотят услышать про мужчину, который отрезал себе ладонь механической пилой, или про девочку, у которой торчит из глаза ручка. Чем страшней, тем лучше. Идеально, если в рассказе фигурирует огромная лужа крови. Люди с удовольствием слушают истории об оторванных конечностях и бурно ахают, услышав о выпадающих внутренних органах.

Чего они точно не хотят, так это рассказа, как тридцатичетырехлетняя пациентка со второго этажа с заболеванием двигательного нейрона, лежа на кровати для лежачих больных, вместе с мужем разыгрывает сценки, чтобы отвлечь двоих детей. Или как пожилая дама пытается побить мужа тростью, потому что теперь ей кажется, что в дом проник грабитель, а он удерживает ее за запястья и утирает слезы о плечо, об рукав идеально выглаженной рубашки. Это неправильные «страшные вещи». Все это слишком близко, слишком грустно, слишком жизненно. Драки со стрельбой случаются где-то там: на экране, в новостях, в трущобах. Но деменция может поразить вашу маму.

И решительно никто не хочет услышать, как нам пришлось извлекать женщину из ее собственных экскрементов.

* * *

Пегги похожа на злую ведьму из сборника сказок, выпущенного двадцать лет тому назад. Ее волосы – как старый пеньковый канат, отдельные пряди желтые, как куркума. Лицо – цвета засохшей на солнце овсянки. Кожа свешивается тяжелыми крупными складками, из них упрямо выглядывают бусинки глаз.

– Мне не нужна ваша помощь.

– Почему, Пегги?

– Мне не нужна ваша помощь.

Она бормочет эти слова, как будто передает послание, затверженное наизусть. Только непонятно, от кого оно и кому адресовано. Если она и была когда-то злой ведьмой, то все ее коварные планы давно пошли прахом. Хотя она по-прежнему способна напугать ребенка, заблудившегося в лесу и забредшего к ней в хижину.

– По-моему, у вас нет выбора, Пегги. Мы не можем вас так оставить. Почему нам нельзя вам помочь?

Она пытается защитить себя: протягивает руку к своему другу – пульту от телевизора – и делает звук громче. Затем роняет руку на колени. Под ее ногтями, напоминающими птичьи когти, черные каемки.

Мы поворачиваемся к соседу.

– Что произошло?

– Я шел на работу. Я тоже работаю посменно, как и вы. Услышал, что она кого-то зовет. Дверь была открыта. Я не знал, что увижу в квартире. И обнаружил Пегги.

– Как долго она могла пробыть в таком состоянии? То есть… Кто-нибудь ее навещал?

– Я с ней виделся только один раз. Два месяца назад. У подъезда. Она тогда была не такая, она ходила. Никогда не был у нее дома.

Ясно одно: Пегги в западне. Вероятно, процесс начался, когда она от усталости или слабости – может быть, заболела, может быть, махнула на себя рукой – прекратила выполнять функции, необходимые для нормальной жизнедеятельности. В попытках облегчить себе жизнь она сузила мир до пределов досягаемости: что входит в организм, что из него выходит и чем отвлечь мозг. Но теперь запас мандаринов и йогурта закончился, контейнеры с мочой переполнены, и она тонет в протекающей наружу смеси собственных отходов.

– Вы можете подняться с кресла, Пегги? Можете встать и дойти до ванной?

– Могу.

– Покажите нам, пожалуйста.

– Нет.

– Почему?

– Я смотрю телевизор.

– Что вы смотрите, Пегги?

Не отвечает.

– Что вы будете есть?

Не отвечает.

– Какой сегодня день недели, Пегги? Какой сегодня день?

Не отвечает.

– У вас есть семья, Пегги?

Не отвечает.

– Может, кто-то из друзей живет неподалеку?

Не отвечает.

– Соцработники не приходят? Пегги, к вам ходит соцработник?

Не отвечает.

Би-и-ип!

Это пожарная сигнализация.

– Пегги?

– Оставьте меня в покое.

– Как вы думаете, что случится, если мы вас тут оставим?

Вся жизнь Пегги свелась к сегодняшнему моменту. Сейчас у нее нет ничего, кроме сбоящего организма и дрянных обстоятельств. Она – животное, без прошлого, без родной среды, без личности. Беззащитная и зависимая.

Если она останется на месте, то практически наверняка умрет. Вот как это происходит. Не сразу: поначалу она будет деградировать постепенно. Ее дыхание не затруднено, сердце не собирается отказывать. Но ноги перестали выполнять главную функцию и не могут унести ее из опасной ситуации. У нее разовьется какая-нибудь инфекция, и деградация ускорится. Проще говоря, она попала в яму и не в состоянии вылезти. Ей нужно помочь.

Никто больше не придет. Это ее шанс. Она закричала в пустоту, и спасители пришли. Странная пара, но эти двое хотят и могут помочь. У нее появилась возможность попасть в безопасное место, где ее приведут в порядок и помогут начать жизнь заново. Но, как ни удивительно, она хочет отослать их прочь.