Жена моего мужа

Я долго старалась научиться красиво расписываться, пропуская «и» через «М», но моя новая подпись все равно недостаточно изящна – имя не сочетается с фамилией. Надеюсь, это не дурной знак.

На каждую открытку предстоит написать письмо с благодарностью и отправить до конца недели. Если мама чему-то меня научила, так это вежливости.

Одна из открыток была подписана особенно вычурно, экстравагантными вытянутыми загогулинами, да еще бирюзовой пастой.

– Давина раньше была моей девушкой, – объяснил Эд, прежде чем она заявилась на нашу помолвку. – Но теперь мы просто друзья.

Я вспомнила Давину с ее лошадиным смехом и искусно уложенными темно-рыжими локонами, делавшими ее похожей на модели прерафаэлитов. Давина, организатор мероприятий из «Ивентс», куда ходят все «приличные девушки». Давина, которая при знакомстве чуть прищурила свои фиалковые глаза, словно гадая, зачем Эд связался с этой толстой дылдой с взъерошенными волосами, которую я вижу в зеркале каждый день.

Могут ли мужчина и женщина остаться просто друзьями, если отношения закончились? Письмо своей предшественницы я решила оставить напоследок. Эд женился на мне, а не на ней, напомнила я себе.

Теплая рука мужа стиснула мою, будто он чувствовал: мне нужна поддержка.

– Все будет хорошо, вот увидишь.

Мне показалось, что он говорит о нашем браке, и лишь через секунду я поняла – речь о моем дебюте в уголовном праве. О Джо Томасе.

– Спасибо.

Я была благодарна Эду за то, что его не обманула моя бравада. Но при этом мне почему-то стало неуютно.

Мы вместе закрыли дверь и дважды подергали за ручку, потому что для нас все это было ново и непривычно, и быстро пошли по коридору к выходу. Открылась соседняя дверь, и в коридор вместе со своей мамой вышла маленькая девочка с блестящими темными волосами, собранными в длинный хвост. Я их уже видела, но на мое «здравствуйте» соседки не отвечали. Мать и дочь имели оливково-смуглую кожу и двигались плавно и грациозно, будто плыли.

Выйдя из подъезда в холодное осеннее утро, мы вчетвером направились в одну сторону, но мать с дочкой оказались впереди, потому что Эд что-то рисовал на ходу. Соседки казались копиями друг друга, с той лишь разницей, что на мамаше была чересчур короткая черная юбка, а девочка, которая из-за чего-то капризничала, была одета в темно-синюю школьную форму. «Когда у нас с Эдом будут дети, – подумала я, – мы научим их не ныть на улице».

Я совсем продрогла, когда мы подошли к остановке: бледное осеннее солнце очень отличалось от зноя медового месяца, но еще больше меня удручала мысль, что сейчас нам придется расстаться. После проведенной вдвоем недели перспектива на восемь часов остаться без мужа пугала.

Были причины для расстройства. Совсем недавно я казалась независимой и вполне довольствовалась собственным обществом, но с той минуты, как Эд заговорил со мной на вечеринке (всего полгода назад!), я чувствовала себя сильнее – и одновременно уязвимее.

Мы молчали. Я собиралась с духом перед неизбежным. Мой автобус идет в одну сторону, его – в другую. Эд направляется в рекламную фирму, где целыми днями придумывает слоганы, чтобы заставить людей покупать ненужные вещи. А я еду в тюрьму – в своем темно-синем костюме и со своим загаром.

– Страх будет только до входа, – сказал муж (я была уверена, что мне никогда в жизни не придется произнести это слово!) и поцеловал меня в губы. Поцелуй оставил вкус рисовых хлопьев и терпкой зубной пасты, к которой я никак не привыкну. – Как войдешь, так сразу и пройдет.

– Я знаю, – ответила я.

Эд побрел на остановку напротив, не отрывая взгляда от дуба на углу: глаз художника зорко подмечал оттенки и форму.

Две лжи. Две маленькие невинные лжи, чтобы утешить друг друга. Большая ложь начинается с пустяка, из лучших побуждений. А потом она разрастается и выходит из-под контроля.

Глава 2. Карла

– Ну почему? – ныла Карла, повисая на маминой руке в попытке остановить неотвратимое приближение к школе. – Почему мне обязательно нужно туда идти?

Если как следует покапризничать, мать может сдаться, – так уже было на прошлой неделе. Правда, тогда были ее именины, и мать была мягче обычного: дни рождения, именины, Рождество и Пасха всегда трогали ее до глубины души.

– Как летит время! – причитала тогда мать со своим сильным, густым акцентом, так отличавшим ее от других матерей. – Девять с половиной лет без твоего отца! Девять долгих лет!

Карла, сколько себя помнила, знала, что папа в раю, с ангелами, потому что нарушил обещание, когда она родилась. Однажды Карла спросила, какое это было обещание.

– Такое, которое, раз нарушив, обратно не вернешь, – фыркнула мама.

Как та красивая голубая чашка с позолоченной ручкой, подумала Карла, которую она уронила неделю назад, вызвавшись вытирать вымытую посуду. Мама плакала, потому что чашка была из Италии.

Жаль, что папа с ангелами. Но зато у нее есть мама! Однажды дядя в автобусе принял их за сестер, чем насмешил маму.

– Он мне просто льстил, – сказала она, покраснев, но вечером разрешила Карле дольше не ложиться спать. И Карла усвоила: когда мама счастлива, у нее можно что-нибудь выпросить.

Просить можно и тогда, когда мама грустная. Вот как сейчас, в начале нового века, про который им рассказывали в школе.

Всю четверть Карла мечтала о пенале-гусенице из мягкого пушистого материала, как у всех в классе. Может, тогда ее перестанут дразнить. Отличаться плохо. Плохо быть меньше всех в классе («Пигалица!» – этого странного слова не было в детском словаре, который Карла уговорила маму купить в магазине подержанных вещей на углу улицы). Плохо иметь густые черные брови («Волосатая-полосатая!»). Плохо называться не похожими на другие именем и фамилией.

Карла Каволетти. Одноклассники дразнили ее Спаголетти. Волосатая Карла Спаголетти!

– Почему нельзя сегодня остаться дома? – ныла Карла, чуть не прибавив «у нас» – а не в том, итальянском, о котором мама постоянно говорила и которого она, Карла, никогда не видела.

Мама замедлила шаг, когда соседка с золотистыми волосами прошла мимо, неодобрительно глянув на них.

Карла знала этот взгляд – так смотрела учительница в школе, когда она не смогла рассказать таблицу умножения на девять.

– У меня с математикой тоже неважно, – пожимала плечами мама, если Карла просила помочь с домашним заданием. – Ничего, главное, не объедаться пирожными и не толстеть. Таким, как мы, достаточно быть красивыми.

Дядя с блестящей машиной и в большой коричневой шляпе всегда говорил маме, что она красивая. Когда он приходил в гости, мама не плакала. Она распускала свои длинные вьющиеся волосы, душилась любимым «Яблоневым цветом», и ее карие глаза сверкали. Включался проигрыватель, и они вместе отбивали ритм носками туфель. Правда, Карле засиживаться не давали.

– Спать, cara mia[2 - Дорогая моя (ит.). – Здесь и далее примеч. пер.], – певуче говорила мама, и девочка уходила в другую комнату, оставив маму и гостя постукивать ногами под музыку в маленькой гостиной под пристальными взглядами маминых родственников с фотографий. Часто их холодные лица снились Карле по ночам, и ее крики мешали танцам и сердили маму:

– Ты уже большая, чтобы бояться снов. Ты не должна беспокоить меня и Ларри.

Когда в школе задали сделать проект «Мои папа и мама», Карла, воодушевившись, пришла домой, но мама долго цокала языком, а потом разрыдалась, уронив голову на кухонный стол.

– Я должна что-нибудь принести на школьную выставку, – настаивала Карла. – Не могу же я одна ничего не принести!

Наконец мама сняла со стены фотографию мужчины с прямой осанкой, в белом воротничке и со строгим взглядом.

– Мы отправим к ним нонно, – сказала она так, будто в горле у нее застрял леденец.

Карла любила леденцы. Дядя с блестящей машиной часто приносил ей леденцы в белом бумажном пакете, но они прилипали к рукам, и Карле приходилось долго отмывать пятна.

Карла благоговейно взяла фотографию.

– Это мой дедушка?

Она и так знала ответ – мать говорила ей это много раз, но приятно лишний раз услышать, что у нее, как у всех, есть дедушка, хоть он и живет за много миль в горах Флоренции и не отвечает на письма.

Мама Карлы обернула фотографию в оранжевый с красным шелковый шарф, пахнущий нафталином. Карла бежала в школу, как на праздник.

– Это мой нонно, – гордо объявила она.

Но все только смеялись.