Десять дней в мае

День второй. Детка

Одиночество – это все, что мне нужно сейчас. И немного, самую малость пространства. Потому что всего слишком много. И Уильяма Хьюза тоже, даже чересчур.

Дорога обратно под его сумрачным взглядом разбивает меня к чертям. Ну, чего тебе, мил человек, надо? Ну да, ну не такая я, не могу вот так сразу – бац-бац – и прыгнуть в твои руки. Да и потом – это же идиотизм, лечить разбитое сердце разбитым сердцем.

Мы попали, что называется, с корабля на бал. Потому что Ральф, как и обещал еще в самом начале, таки что отдал всему этому театральному табору свой дом на растерзание. И закатил вечеринку: "Согласно протоколу. В честь открытия! Все будет чинно-благородно, Алиса, я обещаю". А меня аж передернуло: он тут главный, а оправдывается передо мной, хоть и в шутку. Поэтому я намеренно ухожу от разговора, киваю.

– Пообещайте только, что не напоите мне их тут до бессознательного, – не сдержалась, внутренняя девочка-оруженосец с удовольствием присоединяется к двум моим ненормальным личностям.

– Чтоб я сдох, – произносит Ральф со смешком, чертя крестик на левой стороне груди.

– Ну, вот и славно, – улыбаюсь через силу, – Красиво у вас тут, все-таки. И когда вы все успели?

– О, твоя Ева ну просто находка. Все нашла, все организовала, я и моргнуть глазом не успел. Я, как только озвучил ей список приглашенных, она как электро-веник заработала!

– Ну да, она такая, – и кто же столько энергии вселил в мою помощницу? Так, Алька, стоп. Не поворачивай все к банальной ревности, нет у тебя прав на это. Да и глупо, как же глупо, вот так загораться, как спичка. Хрен с ними со всеми.

Кидаю преувеличенно безразличный взгляд на двор. Нити фонарей парят над грубыми деревянными столами. В кувшинах дикие цветы перемежаются с фрезиями и пионами. Натуральные ткани, грубое дерево, зеленые ветви эвкалипта и суккуленты в каменных горшочках. И свечи. Типичный сканди. Ева-то молодец! Не то что…

– Ты чего это скуксилась? – уже с отеческими нотками обращается ко мне Ральф.

– Устала, – говорю, – Как собака. Все ноги себе оттоптала на экскурсии.

– Что, гонялась за ним? – кивок в сторону Хьюза, что ошивается тут же, лавируя между столами.

– Нет. Я же не дура законченная. Такого разве догонишь? – все-таки дрогнул голос.

– Я тебе сейчас не как босс, – снова эти нотки и мягкое прикосновение к плечу, – Как друг твоего отца, как твой друг, Элис, вот что скажу: не принимай ничего близко к сердцу. А если чего и хочешь: выходи из зоны комфорта и говори прямо. И перестань, в конце-то концов, теряться перед ним!

Просто сказать, когда вот он, легок на помине. Двигается в нашу сторону мягко, на губах расслабленная улыбка. И весь этот теплый, рассеянный свет вечера, вся эта атмосфера уюта и тепла, так тщательно созданная Евой, рушится. Потому что он все еще Гамлет, для меня, по крайней мере. И потому что я остро чувствую, как дурею от желания узнать его настоящего, потому что понимаю своим мечущимся сейчас в разные стороны умом, что верю в него – настоящего, до одури искреннего – и боюсь, чего уж там. Раздавит ведь, не заметит и раздавит. Пройди мимо, ну же. Ну же!

– Элис, на вас лица нет, – глядит поверхностно, и уже к Ральфу: – Отпустите мисс Волкову, не мучайте необходимостью делить вечер в нашей компании.

Да что ж такое-то? Что с ним? Что с ним не так? Куда подевалась та мягкость, с которой он обращался ко мне всего лишь день назад?

– Спасибо, но не стоит беспокойства. Меня здесь насильно никто не держит, – я смотрю прицельно поверх его кудрявой, гордо посаженой головы. Опускаю взгляд. Мать моя мамочка, шея-то ну просто лебединая. – Ральф, – силком отвлекаюсь от этой порнографической детали его образа, – ты обещал мне показать свою библиотеку. Можешь провести?

– Да, конечно, – Ральф улыбается, берет под локоток, – Ева! – кричит куда-то за спину, – Ты за главную пока.

Прохладно. Идеально: торшер с мягким светом, бездонное кресло и полки книг под потолок. Давайте будем честно – мне всегда уютнее в окружении книг. Уютнее, чем среди людей. А тебе, Уильям Хьюз – наоборот. И даже если вдруг, то ты не выдержишь этого моего затворничества. Потому что тебе никак без публики.

Ральф уже вернулся к гостям, и я – наконец-то! – одна. Через высокие двери долетает шум вечеринки. Как вся эта толпа вместилась здесь? Адекватная часть отвлекается на подсчет: сколько, кто именно, в какой вероятной степени опьянения будет каждый из списка часа через два, к примеру, кого и как завтра опохмелять. Я делаю мысленные заметки, со вздохом негодования костерю по матушке Ральфа и его гениальность в плане устраивания вот таких вот "симпозиумов". Вспоминаю некстати папины легенды об институтских годах: "И ни разу ведь, стервец, в стельку не напивался! Всех вокруг умудрялся споить – а сам, как огурчик!"

Вот ведь гадство! Укатает ведь он мне их, всех до одного! И это счастье мое, что тут только гости. Весь рабочий состав, в лице работников театра, костюмеров, гримеров и прочих – свои, местные, от принимающей стороны – в этих шабашах не учувствуют. Знают, чем заканчивается и что завтра им брать весь удар на себя. Поначалу я серьезно посчитала это такой формой бытового шовинизма. А теперь только радуюсь. И сама тут задерживаться не собираюсь. Дочитаю только сцену казни Кориолана – и в гостиницу.

Бесстыдный лжец, ты гневом переполнил

Мне сердце. Я мальчишка? Ах ты раб! -

Отцы, простите. Вынужден впервые

Я так браниться. Пусть собаку эту

Ваш суд, отцы, изобличит во лжи,

Чтобы клеветнику, чье тело будет

Носить до смерти след моих ударов,

Его признанье вбило в глотку ложь.

Вот он – стоит, гордо вскинув свою красивую голову. Страха нет в его глазах, один вызов: попробуй, подойди!

Меня рубите, вольски, на куски!

Мужи и юноши, мечи омойте

В моей крови! Мальчишка! Лживый пес!

Коль летописи ваши пишут правду,

То вы прочтете там, что в Кориолы

Я вторгся, как орел на голубятню,

Гоня перед собой дружины ваши.

Я это совершил один. Мальчишка!

Глаза опять на мокром месте, потому что я вижу – его лицо. Оскал, грубый, вызывающий и это нахальное великолепие, от которого запросто можно ослепнуть.

О, как я хотел бы,

Чтоб семь таких Авфидиев, как он,

И весь их род пришли отведать этой

Безгрешной стали!

Последние его слова. Потом только кровь, опять. Вся эта книга – как истинная елизаветинская пьеса – пропиталась кровью. Выныриваю, как из жуткой трясины, с удивлением наблюдая, как мягко, почти интимно горит свет, как ярко звучат голоса.

А за окнами опускаются тягучие, сиреневые сумерки. И люди, веселые, расслабленные, хорошенько уже разогретые – шумят. Слышно смех через приоткрытую дверь – и мне отчаянно хочется скинуть с себя эти дурацкие доспехи и пойти к ним, поучаствовать в этой, бьющей радужным ключом, жизни. Хлопают пробки, кто-то свистит, кто-то чертыхается. Все они – прекрасные, невероятно талантливые – хватают через край, оттягиваются, забыв, кажется обо всем на свете. Гогочут, кричат. Едва слышно голос Ральфа, на заднем фоне звучит музыка – весь праздничный гул забирается мне в голову, тянет туда, сжимает в своих тисках. Я откладываю книгу – перед глазами окровавленный полководец Гай Марций Кориолан – подхожу к двери. И застываю. Потому что там, посреди всего этого – Уилл. И ему тоже весело, он – плоть от плоти этого вечера. Потрясающе ведь, как он умудряется сливаться с атмосферой, как пропитывается ею и пропитывает ее собой. Танцует, плавно двигает узкими бедрами, хлопает в ладоши – и мое сердце банально, но на полном серьезе, пропускает удар. И в который раз я говорю себе: до чего же он, просто противозаконно, сумасшедше прекрасен. И эта шея: хочу исследовать ее, пройти весь этот порочный путь губами, от ключиц, до кромки волос. Правду говорят: некоторым довольно и шеи, чтобы свести с ума. А когда оно все в одном, с одним – как тогда быть?

Увожу себя в тень комнаты. Достаточно на сегодня – так я решаю. Но реальность, бессердечная сука, думает иначе. Потому что в наступившей вдруг тишине Джон берет гитару – из своей спасительной тьмы я вижу, как он тянется за ней. И я не могу не вернуться на свой наблюдательный пост, не могу не выйти из сумрака. Я выключаю свет – и меня не видно с улицы, не видно, как я буквально припала к окну, в попытке уловить твой веселый взгляд. Слышно и видно мне достаточно, чтоб прямо тут, не сходя с места, начать терять себя.

– Что же вам спеть? – Джон лукаво оглядывается по сторонам и улыбается, наверное, самой своей обаятельной улыбкой.

В гуле голосов ты вылавливаешь ровно ту же фразу, что и я, то же предложение: