Дорога тайн

Он перестал искать тех двух скорбящих женщин. Хуан Диего подумал: его боль означает, что он больше не увидит их, потому что он не умирает.

– Я не поеду с гусеничной губой, – проговорила Лупе. – Я хочу поехать с человеком-попугаем.

– Мы хотим поехать в кузове, вместе с Диабло, – сказал Хуан Диего Ривере.

– S?, – вздохнув, сказал хозяин свалки; он понимал, когда его отвергли.

– Это дружелюбная собака? – спросил брата Пепе сеньор Эдуардо.

– Я поеду за вами на «фольксвагене», – ответил Пепе. – Если вас разорвут на куски, я смогу быть свидетелем, чтобы рекомендовать вас начальству как потенциального святого.

– Я серьезно, – сказал Эдвард Боншоу.

– И я, Эдвард, простите, Эдуардо, и я, – ответил Пепе.

Как только Ривера устроил раненого мальчика на колени Лупе в кузове пикапа, на место происшествия прибыли два старых священника. Эдвард Боншоу уперся спиной в запасное колесо грузовика – дети разместились между ним и Диабло, который с подозрением смотрел на нового миссионера, и из недремлющего левого ока собаки катилась вечная слеза.

– Что здесь происходит, Пепе? – спросил отец Октавио. – У кого-то обморок или сердечный приступ?

– Это те дети свалки, – нахмурившись, сказал отец Альфонсо. – От этого мусоровоза несет, как с того света.

– О чем это сейчас молится Эсперанса? – спросил отец Октавио Пепе, поскольку пронзительный голос уборщицы тоже несся как бы с того света – или, по крайней мере, со стороны входа в иезуитский храм.

– Хуана Диего переехал грузовик Риверы, – начал объяснять брат Пепе. – Мальчика привезли сюда ради чуда, но две наши Девы не смогли ничего сотворить.

– Я полагаю, они направляются к доктору Варгасу, – сказал отец Альфонсо, – но почему с ними гринго?

Два священника морщили свои необычайно чувствительные и подчас всеосуждающие носы, причиной чего был не только мусоровоз, но и гринго с полинезийскими попугаями на его безвкусной, размером с палатку рубашке.

– Только не говорите мне, что Ривера заодно переехал и какого-то туриста, – сказал отец Октавио.

– Этого человека мы все так долго ждали, – с ехидной улыбкой произнес брат Пепе. – Это Эдвард Боншоу из Айовы – наш новый учитель.

Пепе чуть было не добавил, что сеньор Эдуардо является un milagrero – то бишь чудотворцем, но счел за лучшее умолчать об этом. Брату Пепе хотелось, чтобы отец Октавио и отец Альфонсо сами открыли для себя Эдварда Боншоу. Пепе предпочел выразиться так, чтобы заинтриговать этих двух консервативных-по-самое-не-могу священников, но был осторожен и чудо упомянул лишь как бы между делом.

– Se?or Eduardo es bastante milagroso, – вот как Пепе это преподнес. «Сеньор Эдуардо – это нечто чудесное».

– Se?or Eduardo, – повторил отец Октавио.

– Чудотворец! – с отвращением воскликнул отец Альфонсо.

Эти два старых священника никогда не использовали походя слово milagroso.

– О, сами увидите… сами увидите, – с невинным видом сказал брат Пепе.

– У американца есть другие рубашки, Пепе? – спросил отец Октавио.

– Те, которые ему впору? – добавил отец Альфонсо.

– S?, куча рубашек – все гавайские! – ответил Пепе. – И полагаю, они все немного великоваты ему, потому что он сильно похудел.

– Почему? Он умирает? – спросил отец Октавио.

Потеря веса была не более привлекательна для отца Октавио и отца Альфонсо, чем эта отвратительная гавайская рубашка; два старых священника были почти такими же толстыми, как брат Пепе.

– То есть… он умирает? – спросил отец Альфонсо брата Пепе.

– Нет, насколько мне известно, – ответил Пепе, стараясь сдержать улыбку. – На самом деле Эдвард кажется очень здоровым – и очень хочет быть полезным.

– Полезным, – повторил отец Октавио, словно это был смертный приговор. – Как утилитарно.

– Боже милосердный, – сказал отец Альфонсо.

– Я еду за ними, – сказал брат Пепе священникам и торопливо заковылял к своему закопченному красному «фольксвагену». – На всякий случай.

– Боже милосердный, – отозвался отец Октавио.

– Предоставьте это американцам – быть полезными, – сказал отец Альфонсо.

Грузовик Риверы отъехал от обочины, и брат Пепе последовал по дороге за ним. Впереди он видел лицо Хуана Диего, голову которого бережно держала в своих маленьких руках его странная сестра. Диабло снова положил передние лапы на ящик с инструментами; ветер сдувал с морды пса неравноценные уши – нормальное ухо и то, в котором отсутствовал зазубренный треугольный кусок. Но все внимание брата Пепе было сосредоточено на Эдварде Боншоу.

– Посмотри на него, – сказала Лупе Хуану Диего. – На него, на гринго – человека-попугая!

Вот что брат Пепе увидел в Эдварде Боншоу – человека сопричастного, человека, который никогда не чувствовал себя как дома, но который вдруг обретал свое место в заданном ходе вещей.

Брат Пепе не отдавал себе отчета, взволнован он, или испуган, или то и другое вместе; теперь он видел, что сеньор Эдуардо действительно человек определенной цели.

Это и было в сновидении Хуана Диего – чувство уверенности, что все изменилось и что данный момент – провозвестник всей твоей дальнейшей жизни.

– Алло? – раздался голос молодой женщины, и только теперь Хуан Диего осознал, что у него в руке телефонная трубка.

– Алло, – сказал писатель, который крепко спал и только теперь обнаружил, что у него пульсирующая эрекция.

– Привет – это я… это Дороти, – сказала молодая женщина. – Вы ведь один, да? Моя мама не у вас?

8

Два презерватива

Каким снам писателя-беллетриста вы можете поверить? Очевидно, в снах Хуан Диего мог свободно представлять себе, что думает и чувствует брат Пепе. Но чья точка зрения снилась Хуану Диего? (Не брата же Пепе.)

Хуан Диего был бы рад поговорить об этом и о других аспектах своей возрождающейся жизни во сне, хотя ему показалось, что сейчас неподходящее время. Дороти играла с его пенисом. Как отметил писатель, молодая женщина уделяла этой посткоитальной игре такое же пристальное внимание, как и своему мобильному телефону и ноутбуку. А Хуан Диего был не слишком склонен к мужским фантазиям, даже как писатель-беллетрист.

– Думаю, ты можешь еще раз сделать это, – говорила обнаженная девушка. – О’кей, может, не сразу, но довольно скоро. Только посмотрите на этого парня! – воскликнула она. В первом случае она тоже не стеснялась.

В нынешние свои годы Хуан Диего не так чтобы часто созерцал свой пенис, но Дороти с самого начала сосредоточилась на последнем.

А что между ними было в предварительной игре? – подумал Хуан Диего. (Нельзя сказать, что у него был большой опыт в играх до или после.) Он просто пытался растолковать Дороти величание в Мексике Девы Марии Гваделупской. Они лежали обнявшись в тускло освещенной постели Хуана Диего, где до них едва доносились приглушенные звуки радио – как будто с далекой планеты, – когда бесстыдная девица откинула покрывало и уставилась на его адреналиновую, усиленную виагрой эрекцию.