Лев Святого Марка

Лев Святого Марка
Джордж Генти

«В истории найдется не много периодов, более интересных и удивительных, чем история возникновения и расцвета Венеции. Основанная в пятом столетии на нескольких песчаных островах в мелководной лагуне Адриатического моря беглецами из Италии, искавшими себе здесь убежища, Венеция с течением времени превратилась из маленькой общины в одно из самых могущественных государств Европы. Она властвовала над океаном, покорила немало земель на побережье Адриатического моря, положила предел все возраставшему могуществу Турции, подчинила себе Константинополь, победоносно отразила все попытки соперников сокрушить ее силу и явилась сосредоточием всемирной торговли, почти такой же обширной, какую ведет Англия в наши дни…»

Джордж Генти

Лев Святого Марка

Предисловие

В истории найдется не много периодов, более интересных и удивительных, чем история возникновения и расцвета Венеции. Основанная в пятом столетии на нескольких песчаных островах в мелководной лагуне Адриатического моря беглецами из Италии, искавшими себе здесь убежища, Венеция с течением времени превратилась из маленькой общины в одно из самых могущественных государств Европы. Она властвовала над океаном, покорила немало земель на побережье Адриатического моря, положила предел все возраставшему могуществу Турции, подчинила себе Константинополь, победоносно отразила все попытки соперников сокрушить ее силу и явилась сосредоточием всемирной торговли, почти такой же обширной, какую ведет Англия в наши дни.

Венецианская республика управлялась так называемым Великим Советом, верховным правительственным учреждением, во главе которого стоял дож, верховный правитель Венеции, избиравшийся пожизненно.

Рассказ, который мы предлагаем вниманию наших читателей, относится не ко времени полного расцвета Венецианской республики, а к эпохе самой тяжелой ее борьбы за существование, когда ей приходилось одновременно обороняться против соединенных сил Генуи, Падуи и Венгрии. Зато в эти тяжкие для нее годы с особенным блеском проявились лучшие качества, отличавшие граждан Венецианской республики, – мужество, любовь к родине и самоотречение, не отступающее ни перед какими жертвами.

В настоящее время Венеция входит в состав Итальянского королевства. Это чрезвычайно красивый и своеобразный город, в котором путешественник с удивлением видит вместо улиц каналы, а вместо экипажей – лодки (гондолы). В тихих водах лагун отражаются великолепные фасады домов, из которых многие сохранились еще из тех времен, когда Венеция была самостоятельным государством, являясь безмолвными свидетелями давно минувшего прошлого.

Глава I

Венеция

– Едва ли у вас на вашем окутанном туманами острове удается наслаждаться такими восхитительными ночами, как эта ночь, Франциск?

– Ты ошибаешься, – заступился за свое отечество тот, к которому был обращен этот вопрос, – у нас на Темзе мне не раз случалось любоваться подобными же чудными ночами. Часто, стоя на ступенях лондонского собора Святого Павла, я следил за отражением в водах Темзы луны и огней из освещенных домов да скользящих по реке лодок, совершенно так, как мы это делаем в настоящую минуту. Должен, однако, сознаться, – прибавил он, – что такие тихие, прекрасные ночи, как здесь, у вас в Венеции, у нас все-таки редкость, но зато и у вас бывают туманы, которые стелются на поверхности воды, совершенно так, как у нас.

– Поэтому-то, вероятно, тебе так нравится здесь; ты ведь очень доволен, не правда ли, что отец твой переселился в Венецию?

Франциск Гаммонд помолчал некоторое время, прежде чем ответил:

– Да, я доволен тем, что имел случай увидать многое, чего дома не удалось бы мне видеть; я рад также, что выучился вашему языку. Но все-таки мне больше нравится мое отечество. Здесь все как-то иначе. У нас дома было веселее. У моего отца было двое-трое учеников, с которыми я развлекался, когда закрывали нашу лавку; разумеется, нам иногда попадало за наши шалости, но наказания бывали не строгие. Случалось, что затевались сражения между молодыми подмастерьями различных кварталов города. Тогда все хватались за палки и дубинки и дрались до тех пор, пока городская стража не приходила разнимать их. Иной раз затевалась стрельба в цель; устраивались представления и другие развлечения. Да, наша молодежь умеет веселее проводить время, чем здешняя; наши юноши развязнее и свободнее, чем ваши. Вообще нам живется лучше. Если кто-нибудь совершит у нас какой-либо проступок, то ему дают возможность оправдаться. У нас нет этого страха перед тайными судилищами, как у вас; нет тайных доносов. Начать уже с того, что у нас нет вашей Львиной пасти[1 - На площади Дожей в Венеции находится еще и теперь изваяние львиной головы, и в его пасть в былые времена опускались безымянные письма и доносы.] и вашего Совета Десяти[2 - Совет Десяти состоял из облеченных неограниченной властью членов Великого Совета Венецианской республики.].

– Франциск! – в страхе воскликнул его собеседник, схватив юношу за руку. – Ни слова против Совета! Нас могут подслушать! – Он бросил тревожный взгляд вокруг себя, с целью убедиться, не подслушали ли их разговор.

– Вот видишь! В том-то и дело! – сказал его собеседник. – У нас в Англии нечего опасаться человеку, у которого совесть чиста, а здесь никто не может поручиться за то, что завтра же он совершенно безвинно не очутится в тюрьме Святого Марка.

– Тише, тише, Франциск! – с беспокойством прервал его Маттео. – Поговорим лучше о чем-нибудь другом. Все, что ты говоришь, может быть, совершенно справедливо, но у нас благоразумнее не высказывать этого. Без сомнения, многое могло бы быть иначе у нас, но нельзя же иметь всего, а у нас есть многое, чем мы можем по справедливости гордиться.

– Да, вы вправе гордиться, – согласился с ним Гаммонд. – Вы владычествуете над морями, и все государства Европы стремятся стать вашими союзниками. Не будь я англичанином, я, конечно, желал бы быть венецианцем.

Оба юноши стояли у канала против дворца Святого Марка. На площади, позади них, волновалась шумная толпа. Тут рассуждали о последних новостях из Константинополя, говорили о событиях, происшедших в Генуе – ненавистной сопернице Венеции; обсуждали письмо, которое епископ Тревильский передал Совету по поручению Папы.

Месяц ярко сиял и отражался в водах лагун, по которым пробегало бесчисленное множество легких волн от сотен двигавшихся взад и вперед гондол. На ступенях набережной, находившейся очень близко к тому месту, где стояли оба приятеля, шла беспрерывная суматоха от причаливавших и отчаливавших гондол.

Франциск Гаммонд был сыном купца из Лондона, торговавшего заморскими товарами. Отец его уже много лет тому назад прекратил свои дела на родине и завел новое дело в Венеции, надеясь в скором времени добиться и богатства и власти в процветавшем торговом городе. Успех превзошел все его ожидания. В те времена часто можно было за бесценок приобрести различные весьма ценные предметы торговли, в особенности когда продавались товары с захваченных генуэзских кораблей или груз с кораблей морских разбойников. Случалось, конечно, Гаммонду терпеть и убытки, так как иногда венецианские корабли, в свою очередь, попадали в руки генуэзских или мавританских морских разбойников. Благодаря своей купеческой аккуратности и опытности мистер Гаммонд в скором времени добился видного положения в Венеции. В то время республика переживала эпоху быстрого роста. Если временами ее и тревожило вмешательство в итальянские дела Франции, Германии, Австрии и Венгрии, зато мирные торговые сношения с Германией, Англией и Францией доставляли ей несомненные выгоды. Из всех итальянских городов первенствующее место занимала Венеция. Ее местоположение у открытого моря давало ей возможность развить свой великолепный флот, с которым мог бы сравняться разве только флот генуэзский. Своему быстрому расцвету она не в меньшей степени была обязана также способностям и характеру своих граждан. Венецианцы были во многом сходны с римлянами. Постигавшие их удары судьбы не приводили их в отчаяние. Неудачи рождали в них только еще большую смелость, и после каждого поражения они становились даже как бы сильнее прежнего. От каких-либо народных смут или восстаний, игравших столь важную роль в истории различных соперничавших с нею итальянских государств, Венеция тоже была избавлена. Таким образом, все свои силы она могла всецело посвятить делам торговли. Всегда готовая стать на защиту слабого от притеснений сильного и оказать поддержку деньгами и войском тому государству, которому приходилось воевать с каким-либо честолюбивым соседом, Венеция попеременно становилась то на сторону Падуи против Вероны, то на сторону Вероны против Падуи; или же на сторону обеих вместе, когда им грозила опасность со стороны возраставшего в то время могущества миланцев. И почти из всех сражений Венеция выходила обогащенная и большей славой, и новыми владениями. Эта постоянная забота о чужих интересах повлекла, однако, к тому, что внутри страны возникли некоторые неурядицы. Бдительность, с которой Совет Десяти старался подавлять заговоры, породила ненавистную систему шпионства. Город был переполнен шпионами; всякое малейшее проявление какого-либо неудовольствия со стороны граждан подвергалось строгому наказанию. Убийства тогда бывали почти заурядным явлением, и если жертвой убийства оказывалось лицо маловлиятельное, то никто не придавал значения тому, что труп внезапно исчезнувшего человека выбрасывался волною лагун на берег. Такие преступления в большинстве случаев оставались безнаказанными, и если даже открывали убийцу, но у него оказывались власть имущие друзья, то самым тяжким наказанием для него, и то лишь в редких случаях, была только временная ссылка.

Оба приятеля, которых мы покинули на площади, оставались там еще некоторое время, а потом смешались с толпой. В толпе теснились разодетые в шелк и бархат дворяне, бедные рыбаки с лагун, жители морских берегов и островов, подчинившиеся владычеству Венеции, греки из Константинополя, татарские купцы из Крыма, торговцы из Тира и жители Эгейских островов. Среди этой тесноты торговцы предлагали покупателям фрукты и цветы, воду и разные прохладительные напитки.

Спутник нашего юного англичанина, Маттео Джустиниани, принадлежал к одной из знатных венецианских фамилий и мог поэтому назвать по имени многих из попадавшихся им навстречу дворян и знатных лиц.

– Вот это Пизани, – сказал он, – ты уже знаешь его, славный, веселый товарищ! Матросы готовы на все для него; он будет, говорят, командовать первой эскадрой, которая выйдет в море. Как я желал бы отправиться вместе с ним. Вот, воображаю, жаркое сражение будет, когда он повстречается в море с генуэзцами. Его отец был одним из самых знаменитых наших адмиралов. Позади Пизани стоит дворянин Фиофио Дандоло, он принадлежит к одной из выдающихся венецианских фамилий. Желал бы я видеть его предка, старого знатного дожа[3 - Дож – титул верховного правителя в прежней Венецианской республике.], который взял приступом стены Константинополя и поделил Восточную империю между рыцарями, принимавшими участие в крестовых походах. Да, это был герой! Но кто же этот молодой дворянин в зеленой бархатной мантии? Ах да! Я знаю его, это – Руджиеро Мочениго, он был сослан на два года в Константинополь за то, что убил Паоло Морозини; он-то сам утверждает, что убил его в открытом бою, но никто не верит этому. За несколько дней перед убийством они затеяли спор о том, чей род древнее. Скоро после того на ступенях церкви Святого Павла был найден труп Морозини. Находившиеся невдалеке люди услыхали чей-то крик, прибежали на этот крик и видели, как Мочениго поспешно вскочил в свою гондолу. Он уже стал отчаливать от берега, но городская стража, проходившая случайно близ его лодки, задержала его, но так как у семейства Мочениго были в Совете большие связи, то придали веру показаниям ложного свидетеля и сначала оправдали Мочениго; все, однако, были настроены против него, так что Совет был вынужден присудить Руджиеро к двухгодичной ссылке. Теперь этот срок кончился, и Мочениго только что вернулся из Константинополя. Еще до этого случая про него ходила дурная молва, впрочем, у него такие влиятельные связи, что, я думаю, он опять будет принят в обществе, как будто ничего дурного не совершил. Много у нас найдется таких молодых людей, которые не только не лучше его, но, пожалуй, еще хуже.

– Но ведь это неслыханное дело, – горячился Франциск, – чтобы людям, у которых есть влиятельные связи, дозволяли совершать почти безнаказанно такие дела, за которые простого смертного повесили бы; закон должен быть одинаков как в отношении бедных, так и богатых.

– У нас и не делают различий, когда дело касается блага республики, – возразил его собеседник. – Если, например, кто-либо восстанет против правительства, то тут уже не разбирают, будет ли то знатный человек или простой рыбак; кто бы ни был заговорщик, он одинаково подвергается заточению в наши подземные темницы.

Франциск охотно еще побеседовал бы со своим приятелем, но ему надо было спешить домой, так как отец держал его строго и не позволял ему слоняться по улицам до поздней ночи.

Окно его комнаты, в которую он вошел, выходило на один из бесчисленных маленьких каналов, впадавших в Большой канал. Освещенные фонарями и факелами гондолы скользили под его окном взад и вперед, а когда он высовывался из окна, то мог различать огни гондол, плававших по Большому каналу. До его слуха доносились отрывочные слова песен, звуки гитары и веселый смех. Воздух был мягкий и теплый; вечер был такой чудный, что Франциск не мог заснуть. Он мысленно переживал испытанные им вечерние впечатления и задумался о воинственных героях, о которых ему рассказывал его приятель; к тому же у него не выходила из головы молва о новых предстоящих войнах республики. Его обуяло одно страстное желание. «Если бы я был постарше, – мечтал он, – то стал бы сражаться вместе с другими». Еще живя в Лондоне, он усердно упражнялся в рыцарских играх и не изменял своим привычкам и здесь, в Венеции. По его настоятельной просьбе отец позволил ему посещать школу фехтования, где сыновья дворян и зажиточных венецианцев упражнялись в фехтовании, в бросании метательного копья и в умении владеть секирой. Он отличался силой и ловкостью, что, впрочем, признавали решительно все его товарищи. Часто он отправлялся на какой-нибудь уединенный остров и там упражнялся, стреляя из лука в цель. Он прилагал особое усердие к тому, чтобы добиться ловкости в управлении веслом. Он скоро научился отлично управлять гондолой, и самым большим для него удовольствием было, катаясь в гондоле вместе с Джузеппе, сыном гондольера его отца, грести самому. Молодежь знатных венецианских семейств не занималась греблей и считала это занятие даже унизительным, так что Франциск решался браться за весла только под покровом вечерней темноты или где-нибудь в отдаленных каналах, где не было большого движения гондол.

Утром, на другой день после свидания молодых приятелей, Франциск подходил к ступенькам, где гондольеры Беппо и Джузеппе в своих черных одеяниях, опоясанные красными кушаками, стояли у гондолы, поджидая мистера Гаммонда, который хотел ехать в Маламокко для осмотра груза, прибывшего накануне из Азова. Увидев Франциска, Джузеппе выскочил на берег.

– Я узнал тут об одной гондоле, синьор Франциск, которая как раз подойдет вам; вы можете купить ее за самый пустяк.

– Неужели! Где я могу посмотреть ее, Джузеппе?

– Она принадлежит одному человеку из Лидо. Два года тому назад владелец построил ее для гонок, но потом заболел и не мог пользоваться ею; теперь он охотно продал бы ее, так как она слишком легка для обыкновенной работы, уж так легка, как ореховая скорлупа. Она обошлась ему в четыре дуката, но он охотно уступит ее за два, она теперь совсем ему не нужна.

– Что же, это очень выгодно для меня, Джузеппе. Я давно отыскиваю себе подходящую лодку. Твоя гондола вполне годится для моего отца, а для меня она слишком тяжела. Сегодня же вечером мы прокатимся в Лидо и осмотрим гондолу, про которую ты говоришь.

С густя несколько минут приблизился мистер Гаммонд. Беппо и его сын сняли куртки и в своих белоснежных рубашках и черных шароварах, с красными шарфами и лентами вокруг шляп, заняли свои места – один у носа гондолы, а другой – у руля. Гаммонд опустился на подушки посредине лодки, и гондола плавно и бесшумно поплыла по каналу. Франциск очень сожалел о том, что не мог сопровождать отца, так как по утрам он должен был посещать школу, в которой преподавались главным образом иностранные языки; в те времена в школах вообще мало обращали внимания на другие предметы. В этой школе он сталкивался с сыновьями знатных венецианских семейств, там же он впервые встретился с Маттео Джустиниани, который был теперь лучшим его другом. Маттео, как и все венецианские дворяне, стремился к тому, чтобы отличиться в искусстве владеть оружием, но у него недоставало именно того неутомимого усердия, которым обладал его друг. Он восторгался силой и ловкостью Франциска, но у него не хватало выдержки, чтобы проделывать те упражнения, благодаря которым его друг добился таких успехов. Частенько они толковали и даже спорили с Франциском о любви молодого англичанина к гребле.

– Не подобает молодому дворянину, Франциск, – уверял итальянец, – трудиться так, как работает простой гондольер; ведь этим людям платят за их труд; и что же это за удовольствие грести до полнейшего изнеможения, этого я не постигаю. Я ничего не имею против того, когда ты увлекаешься в школе фехтования, где обучают владеть оружием, так как, не умея владеть мечом и кинжалом, нельзя сделаться героем, ну а умение грести для этого вовсе не требуется.

– Но мне это доставляет большое удовольствие, Маттео; видишь, какие у меня крепкие мускулы? И ты мог бы сделаться таким же сильным, если бы решился работать веслом. Ты представить себе не можешь, какое удовольствие испытываешь, когда гондола послушно повинуется каждому движению твоей руки.

– Ну, я охотно предоставляю это дело рукам других!

Вечером Франциск поехал с Джузеппе к лагунам, чтобы осмотреть там лодку, и пришел в восторг, когда увидел гондолу. Она была легка, как скорлупа; дерево в ней было чрезвычайно тонкое, и при этом сразу видно было, что она крепко и прочно построена.

– Я неохотно расстаюсь с ней, – сказал молодой рыбак, хозяин лодки. – Я испытывал ее два или три раза, она летит как стрела, но у меня лихорадка, и я уже не могу участвовать в гонках. А времена теперь плохие, приходится поневоле расстаться с ней.

Франциск и Джузеппе испытали лодку и пришли в такой восторг от ее легкости и быстроты, с какой она мчалась по воде, что Франциск тотчас же уплатил требуемую за нее сумму. Приобретение лодки доставило ему, кроме того, еще другую радость, так как отец разрешил ему теперь подольше оставаться вне дома и предпринимать более дальние поездки. Теперь не проходило почти ни одного вечера без того, чтобы Франциск не катался по лагунам в своей гондоле, и матросы, мимо которых часто даже ночью скользила его маленькая ладья, подгоняемая ударами весел, дружелюбно кивали ему головой.

Глава II

Заговор

– Кто такие эти дамы, Маттео? – спросил Франциск однажды вечером своего друга, когда они в сопровождении Джузеппе катались по Большому каналу и молодой венецианец поклонился двум молоденьким девушкам, проехавшим мимо них в гондоле.

– Это родственницы мои, Мария и Джулия Полани; они только недавно возвратились с Корфу. Их отец один из богатейших купцов в нашем городе; последние три года он провел на Корфу, где находятся главные его торговые склады. Род Полани очень древний, и из него избирались даже дожи. Молодые девушки считаются одними из богатейших наследниц в Венеции, так как братьев у них нет. Мать их умерла вскоре после того, как родилась Джулия.

– Они выглядят еще очень молодыми, – заметил Франциск.

– Марии только что минуло шестнадцать лет, а сестра моложе ее на два года.

– А кто же пожилая дама, сидевшая рядом с ними?

– Эта особа, – отвечал небрежно Маттео, – состоит при них еще с самого их детства и пользуется большим доверием самого Полани. Однако действительно твоя гондола замечательная, – прервал он самого себя, – она так и мчится.