Путешествие 1840 г.

Леса становятся все ухоженней, их чередование с полями и лугами просто радует глаз. Хоть в большинстве своем это ели, но среди них попадается немало прекрасных дубов, реже буки и очень редко сосны. Поля хорошо плодоносят, и крестьянские дома, похожие на те, что строят швейцарцы на склонах, кажутся необыкновенно большими. Но ближе к Зальцбургу это меняется. Жаль, что новые дома вновь строят с заостренными крышами. Возможно, людям это кажется модным и подобающим. Поселения состоят из отдельных дворов, времянок, подворий, монастырских подворий и рыночных площадей, последние строились давно и добротно, но, как водится, непропорционально. Народ ходит в национальных костюмах, которые на женщинах смотрятся превосходно, а на мужчинах отвратительно. Здешние женщины выгодным образом отличаются от равнинных, мужчины же в большинстве своем люди большие и хорошо сложенные, но слишком длинные и тощие в ногах, как многие немцы. В целом, немцы здешней породы отличаются широтой и большим весом.

24 июня/6 июля

Во второй половине дня мы выехали из Зальцбурга. По городу видно, что он уже не является резиденцией августейших особ. Раньше Германия, ввиду своей сильной раздробленности выглядела слабой и даже смехотворной рядом с другими державами. Тем не менее, маленьким местным князькам, несмотря на старые грешки, как то содержание борзых, егерей и любовниц, частые выезды в Париж, продажа солдат и произвол в собственных финансах, иной раз удавалось обеспечивать себя лучше, чем людям в иных державах с огромными столицами. Деньги тратились на местах, где и взимались налоги, и хотя в целом расходы были больше, чем в огромных империях, деньги лучше оживляли экономику, так как быстрее оборачивались и лучше стимулировали местное хозяйство. Иначе бы Германия не смогла так легко перенести все лишения, обрушившиеся на нее в связи с войной. Я здесь, кстати сказать, ни в коем случае не оправдываю разрозненность, поскольку главное условие – это все-таки безопасность от внешнего врага. Я также не утверждаю, что нынешняя немецкая конституция, консолидирующая немецкие земли, поможет предотвратить новое нападение. Этому не поспособствует не только немощь самого союза, но и постоянная оглядка западных немцев на своего большого соседа – ведь мы помним, как слабы обычно бывают такие конфедерации. Покойный австрийский фельдмаршал-лейтенант Прохаска в разговоре со мной в 1814 г. точно подметил: «Ничто так не злит Бонапарта, как мысль о том, что он может проиграть коалиции».

Вспоминая времена моей юности и рассказы, которые мне тогда приходилось слышать, и сравнивая их с тем, как устроено нынешнее управление, даже там, где нет регулярной оппозиции, вынужден признать – оно стало более здравым. Разница просто огромна. Да и сами люди, хотя и не скажешь, что сильно поумнели, но в плане морали серьезно выросли. Это уже не какой-нибудь площадной сброд, не считая одной небезызвестной страны, где даже генералы, узнав о заключении мира, поглощали вино кувшинами. Глупость для меня, между прочим, не исчерпывается радикализмом. Когда в стране вводят республиканское правление с элементами монархии, вместо того, чтобы ввести монархию с элементами республики – это по сути та же глупость.

Что касается богатства внутреннего мира, здесь в Германии всегда все делалось правильно. И если во времена так называемого просвещения в каких-то областях мало что двигалось (хотя почти все крестьяне в округе Зальцбурга умеют читать и писать), в целом политика велась подобающе. Правители порою даже чересчур уповали на духовную часть в ущерб материальной, но правили размеренно и без перекосов. Недаром гласит пословица: наш епископ нас не бросит. Случались, конечно же, и злоупотребления, было и кумовство и другое подобное зло, но оно не было вопиющим. Во внешнеполитическом смысле эта чересчур нравственная политика, конечно же, ослабила Германию, как физически, так и духовно, породив в народе слабохарактерность.

Лишний раз убедился, как быстро немец приспосабливается к изменениям в политике государства. Воспоминания о прежнем порядке практически стерты из памяти, и в любом селе надо найти самого старого жителя, чтобы узнать, кому село принадлежало в прежние времена. Конечно же, система управления в разных землях очень похожа, все тот же язык и все тот же местечковый патриотизм все у того же мелкого чиновничества. Большой великонемецкий патриотизм существует только на бумаге.

Перипетии последних лет повлияли на немецкий характер. Немцы привыкли быть сплоченнее других, и теперь стремятся к этому все больше и больше. Каждый народ – сам кузнец своего счастья. Дух затворничества породил немецкую раздробленность, равно как сопротивление попыткам порабощения любого рода определили характер народа Польши. Сейчас уже трудно себе представить насколько был однажды силен дух неприятия и ненависти одних народов к другим, соседним народам, севера к югу, сторонников автократии и поборников идеи суверенных княжеств. Первых тогда считали чуть ли не преступниками. Сейчас все это уже забыто. Патриотизм в отношении своей страны, которая теперь еще и увеличилась в размерах, может появиться только со временем. Сейчас он существует большей частью лишь среди высокого сословия, чиновничества, на сословных собраниях и на бумаге и в какой-то степени среди населения в исконных немецких землях.

6

Бад-Хофгастайн. 5/17 июля

Так как недуг мой за время путешествия отступил, и силы вновь вернулись, я, вспомнив свою страсть к прогулкам, успел уже обойти здесь всю округу.

Чтобы упорядочить свои неосознанно полученные с течением времени разрозненные знания и восполнить пробелы в геологии, географии и минералогии, используя для этого возникшее свободное время, я накупил себе книг по всем этим предметам. Однако вскоре я понял, что серьезно переоценил свои силы, т. к. даже поверхностное изучение этих предметов, в их нынешнем состоянии, особенно ставшей столь подробной минералогии, требует немалых трудов. Замечу сразу, что ввиду некоторой половинчатости оценок и неполноты знаний множество вопросов остаются открытыми. Пусть наша земная кора сформировалась в результате нептунических, вулканических, плутонических и метаморфических изменений, протекавших то быстро, то медленно, то порознь, то вместе, в течение неизвестного количества времени! Я все же хочу знать, как она выглядела раньше, имея в своем составе основные компоненты. Гранит всегда состоит из кварца, полевого шпата и слюды. Но как он образуется? Горячим способом или в воде? Как вступают во взаимодействие эти компоненты? Так или иначе, мысленно пытаешься представить самое начало, но, судя по всему, мы ничего об этом не знаем, можем только догадываться. Может быть, был когда-то период, когда по частям образовывались и сами эти элементы. А что если море раньше было горячим? Может быть, это и стало причиной? Или некоторые скалы тогда уже существовали? Я теряюсь в догадках.

И еще одно. А не стала ли минералогия слишком подробной в описаниях? Ведь может случиться, что-то, что она считает видами, есть лишь переходные состояния, что часто встречается в природе и особенно среди камней. Получается, что наука лишь напрасно все усложняет? Недавно открыли даже канкринит. Я об этом ничего не знал и своего разрешения на название не давал. По мне так лучше бы его не находили. Тогда и запоминать не надо было бы. Может быть, вместо него что-то действительно новое узнал бы.

Добрую половину дня я нынче трачу на чтение крайне интересной книги доктора Мухера «Долина и термальное озеро Гастайн» 1834 г. – труд куда более содержательный, чем можно было подумать, судя по названию, особенно с точки зрения истории и горного дела. Любой, кто интересуется прошлым, прочтет эту книгу с большим удовольствием. Местами, пожалуй, даже чересчур поэтично.

В книге, в частности, говорится, что с 1480 по 1569 годы горное дело развивалось крайне медленно. Уменьшение запасов руды, несчастные случаи, и, наконец, реформация – привели горное дело в упадок и практически остановили развитие этой отрасли. Вновь попытать счастья в добыче руд было смелой задачей. С упадком отрасли и концом торговли с Венецией упало и благосостояние тауэрнтальцев, получавших немалые доходы, и прочих жителей нагорья – в особенности после изгнания тридцати тысяч зальцбургских протестантов. Династии горнопромышленников, которые вышли из крестьянского сословия и выросли в местную аристократию, повымирали, либо перебрались в другие места. Немыми свидетелям былой роскоши в Бад-Хофгастайне стоят шикарные особняки в старом стиле.

7/19 июля

Продолжаю читать книгу Мухера.

В долине Таурица также существует горное дело. В этой земле из руды получают серебро и золото. Выход не такой большой, но рынок в Гейсберге был когда-то столь же известен, что и в Хофгастайне.

Примечательной является – о чем я уже упоминал ранее – большая высота, на которой находятся рудники. Самое низкое место в долине находится на высоте 7300 парижских футов над уровнем моря, а высоко над штольнями раскинулся ледник золотоносной горы Сейгурн. Лес на возвышенности вырублен. Там находится мельница-камнедробилка.

Здесь добывают золоторудной мелочи где-то на 4000 рублей в год (1834), что соответствует трем-четырем тысячерублевым лотам мытого золота. В долине Фушер также ведется добыча золота на Харцберге, где камнедробилка на 1000 центнеров слюды выдает семь-восемь лотов мытого золота, стало быть, почти что вдвое больше. Если считать, что центнер это примерно три пуда, то выходит, что из ста пудов руды они получают три четверти одного золотника мытого золота. Это для горной добычи, учитывая издержки, довольно незначительное количество. У нас, когда добывают три четвертых золотника из 100 пудов песка – хотя мыть песок гораздо легче – считают это низким содержанием. Хотя бывает, что моют песок и с меньшей долей. Увы, в этих крутых горах, кажется, нет отложений золотоносного песка, каковые встречаются в наших более плоских горах. Ведь нужны лощины, чтобы в них собирался песок, вымываемый дождями. Что касается долины, то там давно все вымыто многочисленными разливами горных ручьев. Помимо этого многое зависит от стадии горообразования. Здешние горы еще в стадии зарождения. На Урале же и на Алтае старые золотоносные горы по сравнению с этими кажутся совсем разрушившимися.

С чтением газет дело здесь обстоит скверно. Несмотря на то, что они есть в наличии, приходят они не в положенное время, так, что даже у меня не получается почитать свежую газету. В этом смысле я здесь сильно обделен. Кажется, что и само время нынче небогато событиями: конец войны за испанское наследство, бессмысленность которой и так была понятна еще с похода Дона Карлоса на Мадрид, дебаты в палатах о чем угодно, кроме как о состоянии нации, споры о нелепых предубеждениях, усилившихся с введением конституции, и о том, как положить этому конец, алжирская война, на примере которой становится ясно, что люди разучились воевать и уже не понимают, что надо делать в бою, а что не надо. Да и могло ли быть иначе, когда министры руководят фронтом, а журналисты со страниц газет поучают генералов?

Чтобы не изнурять себя ходьбой, я перед обедом съездил в Хоф. Там мы осмотрели очень старую церковь. Когда речь заходит о возрасте того или иного храма, не всегда стоит верить тому, что говорят – храмы часто перестраивают. Как внутри, так и снаружи мы видели множество надгробий знатных владельцев здешних рудников: Бейтмозеры, Штроссеры, Векслеры, Штахнеры и другие важные персоны. Из крестьян они выросли в знать, некоторые даже получили дворянские титулы. Очевидно, не вся аристократия вышла из рыцарства. Интересно, живы ли где-нибудь еще их потомки. Здесь в долине никого уже не осталось, хотя, говорят, что Мозеры еще живут где-то в окрестностях.

Нынче этих горных тори сменяет крестьянская знать, которая продолжает скупать подворья, мельницы, пастушьи хижины, трактиры, в то время как 4/5 всего населения живет в нищете. Многие нанимаются в слуги к богатым господам, являясь по сути теми же крепостными, только не по закону, а по нужде. Слуга получает 18, прислужница – 12 гульденов в год. Крепостное право – позор рода человеческого, но, как бы ужасно ни звучали эти слова, люди порой оказываются и в еще более худшем положении. К примеру, те же ирландцы, английские фабричные рабочие и им подобные… Как же все-таки аристократы давят бедняков! И это не считая дворянства. Аристократы-капиталисты, аристократы-чиновники, аристократы-ученые, аристократы-ремесленники и горожане, да и вообще аристократы-собственники как таковые. Ведь эти господа угнетают бедного свободного рабочего куда больше, чем иной землевладелец своего крепостного. Более-менее состоятельных землевладельцев в этих краях принято называть крестьянами. Тех, что владеют лишь небольшим домиком и скромными угодьями, – полукрестьянами или батраками, вероятно, потому что из скота держат только коз и вечно нанимаются поденщиками. Недалеко от них ушли и горняки, что работают в шахтах. Каждый из них, если будет хорошо работать, получит в день 27 крейцеров.

То, что у земли есть хозяин, всегда хорошо для земледелия, но здесь мы вновь наблюдаем огромные площади земли в собственности богачей и постоянный прирост деревенской бедноты, поскольку любой нерадивый либо невезучий хозяин рано или поздно приведет свою семью к разорению и поденному труду. Участки земли слишком дорого стоят, чтобы какая-нибудь семья вновь смогла выкупить свою землю, разве что если ей очень повезет.

В Англии чрезмерная концентрация земельной собственности имеет те же последствия. Повышение культуры возделывания земли, разведение овец и другого скота, появление машин – заставило множество крестьян покинуть владения своих господ, где они были арендаторами, поденщиками и землепашцами, и податься на фабрики, чтобы терпеть нужду, когда экспорт английского фабриката вдруг останавливается. Сейчас объемы этого экспорта как раз снижаются и, по моему мнению, будут и дальше снижаться. Такой пролетариат наиболее опасен для государства, так как будучи лишенным каких бы то ни было моральных ценностей, находясь к тому же в постоянном брожении, способен на любые выходки. Это делает политическую систему в Англии опасной, равно, как и безумная система откупщиков, которую каждый такой откупщик толкует на свой лад. Отсюда в этой стране на дрожжах от парижского плебса растет зараза нашего времени, последствия распространения которой не заставят себя долго ждать. И эти последствия – вызревание различных проектов аграрного передела, которые стряпаются прямо в современных газетных типографиях. Я не говорю, что данные классы не имеют права предъявлять правительству претензии, если оно не делает все возможное для улучшения их жизни, просто при столь напряженном состоянии общества, взаимной ненависти парламентских партий и политической безграмотности мало что можно вообще сделать. Революция же, без всякого сомнения, отнимет у людей последние средства на пропитание – тут уж к гадалке не ходи.

Поскольку у наших казенных крестьян земля является неотъемлемой собственностью короны, находящейся в пользовании общины, малые крестьянские хозяйства развиваются не так хорошо, как хотелось бы. Постоянный прирост населения заставляет вновь и вновь делить землю. То, что в результате такого деления безземельных и малоимущих мало, это хорошо. Но правда и то, что крестьянская аристократия иных из них разоряет, ссуживая деньги или предлагая выкупить участок.

Это пресловутое «правильное разделение» земельной собственности является не чем иным, как самым сложным, если вообще разрешимым, вопросом современной национальной экономики. И как бы красиво ни звучали различные теории, на практике ничего другого не остается кроме как улучшать уже существующее положение. У нас, по крайней мере, в этом смысле еще есть чем заняться, впрочем, как и у других. Но если форсировать, принять незрелые проекты, кинуться, сломя голову, и начать рубить с плеча, то можно только навредить.

Мы, пользуясь случаем, осматриваем в Хофе дома зажиточных горожан, гордо носящих звание горнопромышленников. На доме, где пекарня – №56, бывшем владении Бейтмозеров, я приметил две вьющиеся колонны, украшенные хризолитом, которые на мой взгляд старше чем сам дом, построенный в 16 столетии. Сейчас они подпирают старый деревянный каркас.

Пивная – №96, как я понял, облицована камнем, добытым с протестантских надгробий. Его натаскали из соседней деревни, где раньше было церковное кладбище. Нынче мы равнодушно проходим мимо этих камней, вспоминая то смутное время, и, хоть и с участием, но уже без особого трепета. А ведь те волнения были, пожалуй, посерьезнее нынешних, если, конечно, не брать в расчет дела французской революции. Борьба шла вовсе не за материальные блага или политические преференции, а за веру и душу. Семейные драмы, разлад в общинах, какое смятение в народе, какое недовольство правительством и, наконец, сколько несчастья от войны, преследований и изгнания! Стоило ли оно того? Трудно сказать. Скорее нет, чем да. Но эти общественные катаклизмы происходят так же, как и природные. Их невозможно предсказать заранее, от них нельзя укрыться, они жестоки и бесчеловечны, но в то же время неизбежны.

В просторном кабаке есть одна примечательная комната, где раньше собирались управляющие. Она облицована кедром, дубом и другими породами, напоминая старую итальянскую традицию. На потолке лепнина, точно как в роскошном здании в Мюнхене, и роспись ничуть не хуже мюнхенской. Это лишь подтверждает то, что я уже писал об этом стиле.

Сама забегаловка служила раньше лавкой и складом – нам показали погреб, где раньше был мясник. Подобный склад при тогдашнем дефиците всего и вся был просто необходим, и видимо приносил своему владельцу за счет оставлявших здесь свои деньги рабочих неплохие барыши. Известно, что богатство быстрее всего множится за счет беднейших.

В заведении «У Орла» – №96, бывшем владении Штрассеров, сохранился готический свод – эдакий фрагмент старины. Все в отличном состоянии, стены нарядно обклеены обоями.

Прочие здания старой постройки нынче особой роли не играют. Не стоят они и большого внимания. У старых домов прямые, параллельные улице стены, как в Силезии, наверху бойницы и механизмы поднятия наверх провианта. Крыши под уклоном смотрят во двор. Перестроенные же дома выглядят уже иначе. Что касается пропорций, то все здесь как будто мельче чем строят в наши дни.

От бывшего дома ростовщика – №2 сейчас уже практически ничего не осталось[4 - Ростовщики играли тогда важную роль. Именно им по закону сдавались драгоценные металлы для дальнейшей продажи в розницу, отчего росли доходы архиепископа. По крайней мере, мы знаем, что позднее эти рудники начали сдаваться в аренду. Так кафедра постепенно прибирала к рукам все рудники. Это отнюдь не помогало делу, тем более, что все и без того уже начинало рушиться. (Примечание автора)] – от него осталась лишь одна стена, которая ныне часть нового невзрачного дома. На ней сохранилось старое изображение оленя у ручья. У многих домов не осталось номеров, хотя мы были бы не прочь поглядеть на упомянутую Мухером в его книге плавильную мастерскую. Предназначение одного из высоких узких зданий по другую сторону от забегаловки я не смог себе объяснить. Это явно не часовня – возможно, это и есть та самая мастерская. Никто не смог сказать нам, был ли там проход к узкой улице – сейчас все закрыто. Забегаловка нынче принадлежит шахтерам. Комната же для управляющих не остается без присмотра – в доме живет сапожник. Да… так проходит слава земная!

7

Бад-Гастайн. 13/25 июля

Я тем временем почитал историю английских финансов Пербера. Книги о финансовом деле для министра финансов – не самое приятное чтиво. Оно задевает больные нервы и расстроенные струны, а вечное однообразие становится мучительным. Но я чувствую потребность в чтении, особенно в сегодняшнюю жуткую погоду, когда и за дверь не выйдешь. Вечером я даже распорядился топить в доме.

Пербер очень часто особенно в политических вопросах становится в позу страстного либерального оппозиционера. Впрочем, во многом, в частности, в том, что касается администрации Питта, он абсолютно прав. Я уже давно говорил, что Питт за счет своих несвоевременных коалиций, довел преимущество Франции до апогея, и кто знает, что было бы, не начни она поход против России. Всегда интересно прочитать об истории вопроса и увидеть цифры. Вообще-то я и так все это знал, но освежить в памяти подробности никогда не вредно.

Взаимодействие английского долгового права, сильной банковской системы и ассоциации бирж дает нам картину правильной кредитной политики для любого правительства, некие универсальные правила, о которых я и раньше знал и в соответствии с которыми всегда и действовал.

Создание искусственного богатства путем эмиссии бумажных свободно конвертируемых денежных знаков, обеспеченных относительно маленьким металлическим фондом, способно оживлять финансовые операции и обогащать нацию, но только до тех пор и только в той мере, пока этот искусственно созданный новый капитал продуктивен, то есть приносит проценты либо покрывает выросший в силу естественных причин спрос на циркуляцию денег. Превысь он объем этого спроса или потеряй он свою прибыльность в результате неудачных спекуляций, необузданных государственных расходов или иными способами – это неизбежно приведет к уменьшению богатства нации. Ведь по счетам прогоревшего искусственного капитала придется платить естественными благами. Если банк не платит по счетам и объявляет себя банкротом, все его долги списываются со счетов национального богатства.

Если объемы непродуктивно используемого капитала становятся чересчур большими, то в обращении появляются болезненные заторы. Их пытаются устранять с помощью дополнительных эмиссий, но бывает, что симптомы болезни не исчезают и, если дело заходит слишком далеко, все, как правило, заканчивается катастрофой.

Именно поэтому в совокупности с другими причинами и происходит в Англии каждые пять лет какой-нибудь кризис, равно как и в Америке, где правительство совсем перегнуло палку. Эта все еще продолжающаяся американская катастрофа произошла ввиду слепого следования английскому примеру. Однако ресурсы Англии, к счастью для Европы, в этом смысле достаточно велики. Я говорю для Европы, и какой-нибудь несведущий человек спросит – почему? То, что кризисы в Англии менее чувствительны, это среди прочего следствие того, что англичане более умело обращаются с искусственным капиталом, в отличие от американцев, где государство с его правительством добродушных простаков и частные лица, оглядываясь на Англию, ведут себя в этом смысле абсолютно необузданно.

В некоторых странах этих опасностей тяжело избежать, тем более, что растущую необходимость в денежных знаках легко удовлетворить за счет печатанья бумажных денег. Искушение здесь велико – дело-то само по себе верное. Бумажный знак – вещь разумная, но его употребление в силу естественных причин и человеческой природы неизменно влечет за собой злоупотребление. Причина несчастья кроется, как правило, в незнании меры или в желании напечатать еще больше, в иллюзии, что можно безнаказанно печатать и ничего страшного не случится. Увы, средство от подобной глупости пока не найдено.

Мне непонятно, как в странах, где разрешено, хотя и при определенных ограничениях, учреждать частные банки, которым дозволено производить эмиссию, избежать этой угрозы. Дело ведь не столько в платежеспособности этих институтов, сколько в искусительной природе самих денег. Везде, где можно заработать легкие деньги, сразу появляются желающие. Так, в Америке, к примеру, мы наблюдаем небывалый оборот биржевых спекуляций, или то же строительство каналов и железных дорог, которое в итоге оказывается нерентабельным.

Когда государство поступается монополией на печатанье денег и ценных бумаг в пользу частных дельцов, как, к примеру, в Англии, оно наделяет их силой, способной влиять на принятие решений, соответственно ограничивая в этом правительство, и, по сути, вверяет им судьбу благосостояния всей нации.

Читая Пербера, начинаешь понимать, как получилось, что в Англии банки и биржевые ассоциации со временем достигли такого могущества. Поводом к такому росту стал недостаток финансов, и, надо признать, что упомянутые институты в этом смысле правительству действительно помогли. Но когда капитал появился, началось и размещение займов (Голландия). И хотя при больших займах это и не важно, но хорошо ли в принципе то, что правительство может так легко размещать займы по ставкам ростовщиков? Неужели без этого нельзя обойтись, равно, как и без нездоровой тенденции всюду создавать ассоциации.

В дополнение ко всему стоит также заметить: что бы там ни говорили, но государственный долг – это отнюдь не благо. Хотя он временно за счет привлечения средств и стимулирует обращение и производство в некоторых отраслях. Это лихорадочное напряжение, увы, конечно, поскольку привлеченный таким образом капитал либо изъят из оборота промышленников, соответственно мог бы быть вложен в развитие индустрии, или же, если и был избыточен, мог бы быть употреблен получше там, где промышленность в нем нуждалась. Вместо этого на всю нацию накладывается новое ярмо, а богатства, невзирая на то, как они могли бы быть выгодно употреблены, просто записываются на счета капиталистов.

То, что часть растущего государственного капитала следует употребить в качестве вспомогательного средства для стимулирования оборачиваемости – это верно, не будем лишний раз доказывать очевидное. Но делать это нужно никак не путем размещения огромных займов. Искусственный капитал, здесь – лишь продолжение естественного. Конечно, честолюбивые устремления нации и ее трудолюбие в состоянии отчасти исправить это зло, но очевидно и то, что избавься мы от гор государственных долгов, как в некоторых странах, – и страдания людей тут же станут меньше. Такая политика обуздала бы и отвратительный азарт спекулянта и жадность ростовщика.

Таким образом, самый безопасный способ создания частных банков – это создание правительственных банков, если, конечно, правительству хватит на все сил и средств. Правительство может в зависимости от ситуации пойти на убытки, сознательно отказаться от части прибыли, в конце концов, именно правительство контролирует налогообложение, беда которого – неравномерное бремя – зачастую отнюдь не в пользу беднейших.

Конечно же, есть масса примеров того, как правительства ввиду необходимости, по незнанию или же неосознанно доводили свои монетарные системы до абсурда, как это, например, случилось с Ло и французскими ассигнациями. Но не надо путать просчеты в руководстве и неправильный подход в принципе. В первом случае правительство все-таки может исправить свои же ошибки, хоть и ценой больших потерь. Зло же, принесенное политикой частных банков, исправить никак нельзя, равно как нельзя у них внезапно отнять делегированную им власть. В такой ситуации, кстати, нет никакой гарантии, что и само правительство будет действовать благоразумно.

Как же все-таки шатко равновесие в обществе и как несокрушимо с другой стороны его устремление, всякий раз возникающее на руинах личного счастья отдельных людей! Мать-природа зачастую бывает сурова к нам, но мы обречены вопреки всему продолжать стремиться, вершить свою судьбу, преодолевая любую апатию.