Настроение: со льдом!

– Будут, – упрямо твердила я. – Я хочу поступать в школу туризма, я учу язык!.. – У меня было столько разных доводов, которые хотелось привести, родителей заинтересовать, но отец, в итоге, лишь махнул рукой.

– Поступай, как знаешь. Это твой выбор. Но не знаю, чем мы сможем тебе помочь, если ты не поступишь на бюджет. Хочешь в свой туризм, старайся.

Услышать эти слова от отца, было обидно. Я тогда застыла, очень стараясь не расплакаться, а Лялька подошла и обняла меня сзади за плечи.

– У тебя всё получится, ты обязательно поступишь, – сказала она мне, и улыбнулась.

Спасла бабушка. Бабушку я обожала, и обожаю до сих пор, хотя, её уже несколько лет нет с нами. Но бабушка всегда меня поддерживала. И я знаю, что ругала маму за такое разное отношение к детям. А мама каждый раз обижалась, и категорически отказывалась от подобных обвинений. Говорила матери, что та не права. Просто Ляля… это Ляля. Она более слабая, более беззащитная, ей требуется больше внимания и любви. А я, ребёнок, по натуре, замкнутый и самостоятельный. И всех отталкиваю.

– Конечно, отталкивает, – восклицала бабушка. Я даже помню один подобный разговор, я случайно оказалась за дверью и подслушала. – Раз у вас на неё времени нет! Что же ей, в углу сидеть, ждать, когда вы с идеальной куклой наиграетесь?

– Мама, что ты говоришь?

– То и говорю, – категорично заявляла бабушка. – Оплачу Томе обучение. Пусть поступает, куда хочет. Хоть, на археолога!

Я помню, что родители были не в восторге от выбранной мной профессии, от платы за обучение, мама пыталась уговорить меня передумать насчет вуза, и поступить в местный пединститут. Там ведь столько подходящих специальностей!

– Ты можешь стать учителем! – говорила она. – Того же английского языка. Или литературы.

– Мама, я не хочу быть учителем, – упрямилась я, и этим родителей всерьёз расстраивала. И в очередной раз отец махнул рукой и сказал:

– Решай сама. Наверное, лучше родителей знаешь. Всё уже решила.

И они снова сосредоточились на Ляле. Тогда я впервые всерьёз обиделась и психанула настолько, что на какое-то время уехала жить к бабушке. Готовилась к вступительным экзаменам под крышей бабушкиного дома, ела первую клубнику и разговаривала с бабушкиной живностью на английском. Ходила кормить кур и на английском озвучивала им меню. Меня саму это смешило. А ночами, лежа на бабушкиной пуховой перине, на терраске в одиночестве, пыталась найти оправдание родительскому равнодушию. И равнодушием их отношение не называла, мне казалось, что они на меня злятся, и, наверное, у них есть достаточный повод для этого, я ведь никогда не была идеальным ребёнком, а уж тем более подростком, как Ляля. До того момента, пока я не обозначила для себя цель, не определилась со своим будущим, я вела себя не слишком хорошо. Позже, немного повзрослев, я поняла, что это был тот самый подростковый протест, я всеми силами пыталась доказать что-то себе и родителям, в попытке обратить на себя внимание, но кроме возмущения и скорбно опущенных уголков маминых губ, ничего добиться не смогла. Была ли я плохой девочкой? По сравнению с Лялей, наверное, да. У нас был довольно дружный класс, весёлый и шабутной, мы любили собираться большой компанией, шумели и веселились. В определённом возрасте пробовали курить, мальчишки пробовали выпивать и жутко собой гордились из-за этого, а ещё мы разбивались на парочки, целовались и ходили по школе, держась за руки и обнимаясь со своими избранниками, чем возмущали учителей. Из-за этого родителей вызывали в школу, проводили профилактические беседы и всячески неразумных подростков обличали. Помню, в мои пятнадцать, мама, красная от речей учителя, после пыталась донеси до меня, что я ещё слишком молода и неопытна, чтобы иметь с мальчиками какие-то отношения. В то время мальчик у меня, на самом деле, был, я встречалась со своим одноклассником Борей Хороводой, но наши отношения были достаточно безобидны, и дальше поцелуев я заходить с ним не планировала. А плана я всегда придерживаюсь, это мой пунктик. Но мы с Борей отлично ладили, гуляли, проводили вечера вместе, учились целоваться, и не только целоваться. Мы были ровесниками, и очень много запретного попробовали вместе, чтобы не так страшно было. Мы с ним, скорее, были хорошими друзьями, знакомы с первого класса, чем влюблёнными, но в пятнадцать лет разницы особой не видели. Для всех и друг для друга, мы были парой, и отлично себя чувствовали. Мне хотелось бури чувств, эмоций, даже страданий. Чего-то, что отвлекло бы меня от семьи и душевного разочарования, от зависти к сестре, чувства, которое я в себе ненавидела, и за которое себя презирала. Поэтому, убегая с Борей вечерами в компанию друзей, мне было легче пережить собственное несовершенство. Я чувствовала себя плохой девочкой, а плохим людям можно быть завистливыми и разочарованными. Но, надо сказать, никаких ужасных действий я не совершала, и пропащей, как переживали родители, не стала. Наши посиделки с друзьями были лишь игрой во взрослую жизнь, но мы, в меру своей молодости, жутко гордились своими свободными, как нам казалось, нравами, гордились каждой выкуренной сигаретой и распитой на пять человек бутылкой пива. Кстати, с Борей мы до сих пор общаемся, если переписку в соцсетях время от времени можно назвать общением. Вспоминаем нашу юношескую «любовь» со смехом, и то, какими крутыми себя чувствовали. А сейчас Хоровода глубоко женатый человек и отец мальчишек-близнецов. Рулит небольшим автосервисом, но иногда любит удивить меня внезапным сообщением из разряда: «А помнишь, Томка, как мы к Гудакову на дачу ездили? Тебе всё ещё стыдно за те выходные?». Думаю, если бы его жена случайно прочитала это сообщение, у неё появилось бы немало вопросов и претензий к супругу. А тому пришлось бы объяснять, что дача у Лёшки Гудакова – это заброшенная сараюшка на участке в шесть соток, и что мы, заявившись туда компанией в десять человек, оказались без еды, и ходили ночью к соседям рвать зеленый крыжовник и морковь с грядки, потому что очень хотелось кушать. И за это мне, на самом деле, до сих пор было стыдно. Стыдно и смешно, потому что тогда, в окружении шести мальчишек-подростков, мне было жутко страшно рвать этот самый крыжовник.

Мы не были плохими, мы не были хулиганами, но наш класс славился непослушанием и чрезмерным свободолюбием, за что в школе нас не любили, и родительские собрания для наших родителей проходили куда чаще, чем в остальных классах. Мы с одноклассниками без конца влипали в какие-то истории, даже сами того не желая, и дома из-за этого мной были бесконечно недовольны. Родители никогда меня не наказывали, но в их взглядах и отношении было столько разочарования, что мне трудно это забыть. Я никогда не была и не буду идеальной для них, как Ляля. Меня даже никогда не ругали, во мне лишь разочаровывались и ставили Лялю в пример. Лялю, которая не убегает вечерами из дома. Лялю, которая никогда не грубит и хорошо учится. Лялю, которая растёт доброй, милой девочкой. И в любой ситуации похожа на принцессу, умеет себя вести и поговорить с человеком. А я злюсь и убегаю, потому что не хочу принимать критику и задуматься над своим поведением, а, главное, будущим. А когда задумалась, мне сообщили, что я не права. Правда, к моменту окончания школы, моя неправота в глазах родителей, уже не могла меня остановить. Я успела смириться с тем, что никогда не стану для них идеалом, как сестра. Просто потому, что я не идеал. Ну, не получается у меня. Я не добрая, не милая, не спокойная. У меня бывают дни, когда я не хочу, да и не могу улыбаться. Мне хочется кричать и топать ногами, потому что я злая и неуравновешенная. С Лялей подобных приступов не бывает, с ней легко и понятно.

В институт я поступила, на факультет, о котором мечтала. «Сервис, туризм и гостиничное дело», московский вуз с филиалом в нашем городе. Когда сообщила родителям, видела, как они переглянулись, явно недовольные, но затем коротко поздравили. Что ж, и на этом спасибо. Я заставила себя улыбнуться, поблагодарила за их короткое поздравление.

– Не обращай внимания, – посоветовала бабушка. – Учись, жизнь свою устраивай. – Вздохнула. – Что ж поделаешь, все люди разные. Насильно мил не будешь.

Это и было обиднее всего. Что мне всю жизнь приходилось прикладывать усилия, чтобы заинтересовать родителей собой. Всё детство и юность я была для родителей своего рода разочарованием. Хотя, не могу понять, что такого нехорошего делала. В чём ошибалась. Училась, старалась помогать, быть хорошей дочерью. Но до идеала не дотягивала. Наверное, потому, что идеал у них уже был. И после моего выпускного класса, родители сосредоточились на приближающемся окончании школы Лялей. Мама почему-то была уверена, что сестра закончит школу с медалью, если не с золотой, то с серебряной непременно. Хотя, никаких предпосылок к этому, кроме любви педагогов к Ляле, не было.

И только бабушка старалась меня настроить на позитивный лад. Хотя, она никогда не была человеком особо чутким и любвеобильным. И этим мы были с ней очень схожи. Не любили лишние признания, поцелуи и объятия, считали, что всего должно быть в меру.

– Ты взрослая, – говорила она, когда я училась на первом курсе. – Тебя вырастили, выучили, всё, что могли, дали. Больше тебе с родителей спросить нечего, а им с тебя. Живи, как можешь, только головы не теряй.

Не слишком душевно, правда? Но зато по делу, я эти бабушкины слова ещё тогда приняла к сведению, как бы горько мне в тот момент, всё-таки молодой девчонке, ни было. Поняла, что нужно всеми силами постараться отпустить детские обиды, ведь семья, родители у меня одни. И сестру я люблю, она ведь не виновата, что родилась на редкость замечательным человеком. Что-то такое в Ляльке есть, нечто гипнотическое, что приковывает к ней даже не внимание, а хорошее отношение людей. Значит, Бог ей дал. За что на неё злиться?

Я продолжила учиться, периодически уезжая в Москву на сессии или различные студенческие мероприятия, семинары и тренинги. Не пропускала ни единой возможности посетить столицу и познакомиться с людьми. Студентами, педагогами, иностранными гостями, лекторами и представителями разных сфер обучения и бизнеса. В Москве было огромное множество возможностей. Не скажу, что меня тянуло в столицу жить, что мне хотелось там остаться, скажу честно – не планировала. Но за годы учёбы у меня появилось много знакомых и друзей, москвичей и со временем осевших в столице студентов, и я могла позволить себе остаться у кого-то в гостях на неделю-другую. А по окончании третьего курса и вовсе устроилась на работу в один из отелей, на ресепшен, и провела в Москве всё лето. Скажу честно, уехав от родных, избавившись от бесконечного чувства вины и душевной неудовлетворённости, жить мне стало легче. Бабушка даже говорила, что я повеселела, стала смелее и увереннее в себе. Я перестала бояться жизни, окончательно уверившись в том, что не пропаду. Я работала в отеле, снимала со знакомой девочкой квартиру напополам, кормила и одевала себя, параллельно ездила на семинары и знакомилась там с новыми людьми. На одном из таких семинаров я и встретила ЕГО. Не знаю, почему обратила внимание, на вид он был обычным парнем, такой же студент, как и я, только следующий курс у него был последним, престижного московского ВУЗа. И завидным женихом он тоже не был. Ни богатых родителей, ни московской прописки, никакой подушки безопасности, сплошь перспективы на будущее, связанные с его светлой головой. Но я за богатством и пропиской никогда не гналась, да и, вообще, ни за кем не гналась, замуж не стремилась, даже о любви не мечтала. Была поглощена учёбой и работой, мне всё казалось безумно интересным. И вдруг та самая любовь нагрянула, совершенно неожиданно. Мне двадцать один, ему двадцать три, два провинциальных студента в Москве.

Мы познакомились совершенно банально. Нас представили друг другу какие-то общие знакомые, я даже не помню, кто именно. Просто ткнули пальцем и сказали:

– Это Тамара. А это Виталик.

Да, это был именно он. Будущий муж моей сестры. Его всегда называли Виталиком, даже его друзья мужского пола. Высокого, статного, широкоплечего сильного мужчину, а до того молодого человека, все вокруг называли детским именем Виталик, а его это нисколько не смущало, потому что по отношению к нему, имя не звучало глупо или по-детски. Оно звучало ласково и добродушно, и его хотелось повторять и повторять. По крайней мере, мне. Я даже не поняла, в какой момент я влюбилась. Просто в одно прекрасное утро проснулась с мыслями о нём, и поняла, что, засыпая думала о нём же. А это, по всей видимости, что-то значит. Ведь раньше со мной подобного не случалось.

Виталик был добрым, отзывчивым, улыбчивым и лёгким по характеру. Мы могли бродить с ним по Москве до глубокой ночи, разговаривая, держась за руки, обсуждая что-то, о чём я и представления никакого не имела. А он сыпал терминами, рассказывал о теориях создания мира, а я слушала его, открыв рот, понимая, что я никогда о подобном не задумывалась. А потом хохотала, когда Виталик подхватывал меня на руки и начинал кружить. Мне казалось, что я никогда не была так счастлива, как с ним. Я даже решила не возвращаться по осени домой, рискнув и дальше, в процессе учёбы, совмещать её с работой в отеле, лишь бы было чем платить за жильё, чтобы остаться в Москве на весь учебный год. Виталик тоже жил на съёмной квартире, делил её с двумя товарищами, и подрабатывал по будущей профессии, собираясь после получения диплома уехать по приглашению в Германию. Потенциальные работодатели были щедры на приглашения и посулы, и будущее нам виделось весьма красочным. Правда, как позже выяснилось, я для себя будущее рисовала буквально взрывными красками, успев напридумывать то, чего нет. В моих планах на будущее (в моих мечтах!) всё было очень красиво. Мы вдвоём, мы любим друг друга, ведь судьба свела нас в столице не просто так, двух провинциальных студентов. Мы должны были быть вместе, добиваться всего вместе, к тому же у нас обоих были весьма заманчивые перспективы. Но, наверное, у меня, на самом деле, закружилась голова от любви, ведь я ни разу не задумалась о том, чтобы сесть и обсудить с Виталиком эти самые планы на наше совместное будущее. Но наши отношения были настолько безукоризненны, настолько беспроблемны, что я ни разу не задумалась о том, что что-то может пойти не так, как я представляю. Глупая я, конечно, была. Ведь за девять месяцев отношений мы ни разу не поговорили о совместном проживании, нам хватало встреч и свиданий, а я считала, что всё будет после, как только Виталик защитит диплом. И вот тогда мы сразу станем планировать. Возможно, так бы и случилось. Возможно, и он об этом думал, и у него был какой-то план, ведь я, с его слов, была замечательной, красавицей, любимой девочкой, и у нас всё должно было продолжиться отлично. Мы говорили о его будущем, о моём будущем, радовались друг за друга, а всё остальное должно было получиться само, перетечь из одного в другое, в продолжение отношений.

Мы были прекрасной парой, и мне в голову не приходило чего-то бояться или сомневаться в его отношении ко мне. Мы вместе покоряли Москву, как Виталик любил говорить. Он сам приехал в столицу из Пскова, там жили его родители, и помимо Виталика, у них было ещё трое детей. Поэтому особой помощи и поддержки, по крайней мере, в финансовом плане, ему никто не оказывал. Но он на родных не обижался, и ничего от них не ждал. Как и я. Старались быть взрослыми, и родителей своими проблемами не напрягать и не расстраивать. Настолько, что за месяцы отношений не познакомили друг друга со своими родственниками. Правда, маме я рассказывала про то, что у меня появился молодой человек, и какой он замечательный, но в ответ дождалась лишь предостережений, в плане того, что я ещё достаточно молода, и нужно стараться не терять голову от любви. Лучше сосредоточиться на учебе, раз уж решилась уехать из дома в Москву.

– Не так уж я и молода, – сказала я тогда маме смехом. И напомнила: – В моём возрасте у тебя уже я была.

Мама замолкла, удивлённая, кажется, на самом деле, не подумала об этом, а после махнула рукой, упорствуя:

– Всё равно, Тома. Какой-то неизвестный парень…

– Они все поначалу неизвестные, – вздохнула я, но при этом смиренно опустила голову. Мне с трудом удавалось скрыть счастливую улыбку.

Лялька заканчивала одиннадцатый класс. Я приехала домой, окончив учебный год, потому что меня позвали на знаменательное событие. Вручение диплома (медали сестренка всё же не заслужила, как выяснилось, никакие выезды на концерты от школы не помогли) и на выпускной. Ляле сшили безумно красивое платье, небесно-голубое с пышной юбкой из тафты. Она выглядела в нём неземной красавицей. Я смотрела на младшую сестру во время примерки, стараясь не обращать внимания на то, как мама кружит вокруг неё, будто заботливая горлица, и старалась радоваться за неё. Я была рада, ободряюще улыбнулась Ляле, которая смотрела на меня восторженными глазами, будто примеряла свадебное платье, и оно решало всю её судьбу. Было заметно, что едва сдерживается, чтобы не начать подпрыгивать. Но портниха всё ещё втыкала в ткань иголки и булавки, и Ляля была стеснена в движениях. Только без конца спрашивала меня:

– Тома, тебе нравится? Правда, красивое?

– Очень, – честно ответила я, всё же почувствовав неприятный укол зависти к сестре. Вспомнился мой выпускной, в честь которого родители выдали мне определённую сумму денег и отправили в магазин за покупками. Моё платье нельзя было даже сравнить с тем, что я видела сейчас на Ляле. Но, если честно, в тот момент, выпускной меня не слишком интересовал, больше заботили предстоящие экзамены и факт поступления в институт, и я больше корпела над учебниками и без конца что-то бубнила себе под нос на английском. Всё, что видела, то и озвучивала, тренируя разговорную речь. Поэтому в моей памяти о дне выпускного остались довольно блеклые воспоминания. Помню только, что плакала, расставаясь со школьными друзьями. Мы все жили на одной улице, но было понятно, что вряд ли теперь станем видеться часто, жизнь всех разведёт в разные стороны. Так и случилось. А вот Ляле предстоял настоящий праздник. С поздравительной частью, в которой она, конечно же, будет участвовать, с банкетом в ресторане и развлечениями после.

– Моя дочь заканчивает школу, – вздыхал отец.

Напоминать ему о том, что для него это не первый опыт, я не стала. Сидела в сторонке и согласно кивала. У меня сейчас были поводы для переживаний посерьёзнее, чем Лялькин выпускной. В то время, пока я гостила у родителей, Виталик в Москве защищал диплом. Я специально уехала, решив дать ему возможность спокойно подготовиться, не отвлекаясь даже на меня. Но я переживала, звонила и любимого поддерживала. А он смеялся и говорил, что с такой поддержкой точно со всем справится.

Конечно, он справился. И я прыгала от радости по квартире после его звонка, и обнимала маму и Ляльку.

– Защитился, он защитился!

Ляля счастливо разулыбалась и обняла меня в ответ.

– Я так за тебя рада!

Я обняла её крепко-крепко, наверное, впервые за много лет. Поцеловала и поняла, насколько сильно люблю свою добрую, позитивную сестрёнку, которая видит в жизни и в людях только лучшее, и верит в хорошее.

– Может, твой молодой человек приедет ко мне на выпускной? – предложила она. – Ты ведь хочешь его видеть?

– А что родители скажут?

Ляля легко отмахнулась и рассмеялась над моей внезапной стеснительностью.

– Я их уговорю.

Конечно, Ляле они не отказали. Правда, особо довольными не выглядели, приезд незнакомого человека в дом был непривычен, но, видимо родители всё же решили лично познакомиться с Виталиком, думая о будущем. Я краем уха слышала, как они обсуждали это на кухне, да и бабушка настояла на его приезде. Сказала:

– Надо знать, кому мы ребёнка доверяем.

Прозвучало, конечно, немного абсурдно, но родители с ней согласились, и вот Виталик был приглашен в гости. Вначале он крайне удивился приглашению, я даже испугалась, что решит, будто я его на абордаж беру, и поэтому начала рассказывать про Лялькин выпускной, и насколько он для родителей важен. А Ляле будет приятно, если её поддержит больше знакомых и друзей.

– Для неё школа значила куда больше, чем для меня, – сказала я Виталику. – Для неё это целая жизнь. Поэтому всё так помпезно.

– Девочки любят наряжаться, – сказал Виталик в ответ и пообещал: – Я приеду.

Я так волновалась перед его приездом, так переживала. Ляля переживала из-за предстоящего выпускного, а я из-за Виталика. Если честно, не знала, как себя вести и с ним, и с родителями. Даже как представить его – не знала. Вдруг оказалось, что мы с ним очень многого не обсуждали, и я была не готова.