Оценить:
 Рейтинг: 0

Практическая политология. Пособие по контакту с реальностью

Год написания книги
2018
Теги
<< 1 2 3 4 5 >>
На страницу:
4 из 5
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Не успели мы в предыдущей публикации («Ведомости», 2.02.2015) заметить, что в научном смысле глупее политических исследований «ближнего круга» авторитарного лидера может быть только диагностирование его по телевизору, как такой диагноз немедленно появился. Газета USA Today опубликовала изложение доклада, сделанного в 2008 г. экспертной структурой при Пентагоне – Office of Net Assessment. Основываясь на некоем «анализе двигательных паттернов», авторы утверждают, что у Владимира Путина синдром Аспергера (разновидность высокофункционального аутизма), полученный в результате родовой или перинатальной травмы.

Этот доклад подтверждает универсальный закон: организация, стремящаяся к закрытости, всегда будет отрезана от сколько-нибудь качественной экспертизы и объективной научной аналитики.

В результате могущественная госслужба, в чьем распоряжении, казалось бы, все силы мировой науки, не в состоянии получить сведения, которые находит любой родитель, когда его начинает беспокоить развитие его ребенка. Чрезвычайно быстро и совершенно бесплатно ему становится известна вся радуга аутичного спектра, от Каннера до Аспергера, а также то, что ни один из этих синдромов не определяется «сканированием мозга», что связь между родовой травмой и аутизмом – чрезвычайно спорный вопрос и что картина аспергерской симптоматики похожа на Путина, которого мы видим по ТВ, примерно так же, как, например, дисморфофобический синдром.

Обнаружение у Путина неврологических расстройств практически не более ценно, чем именование его «политическим гением» в статье, появившейся примерно в то же время на одном из патриотических сайтов.

Действительно ли российский политический режим персоналистский (вождистского типа)? Обычно на этот вопрос отвечают утвердительно: да, в России режим личной власти лидера. Но есть одно важное различие, которое часто упускают из виду. Как известно, Макс Вебер различал три типа легитимации – причины, делающей власть законной для тех, кто ей подчиняется. Это легитимация традиционная, харизматическая и рационально-правовая (или, в менее возвышенных терминах, бюрократическая). Среди авторитарных лидеров много «революционных» – пришедших к власти в результате военных переворотов или народных восстаний (presidente proclamada), минуя выборную процедуру. Их тип легитимации – харизматический, они правят благодаря своим личным качествам. Устойчивость таких режимов сильно зависит от восприятия лидеров их окружением – сияет ли над ними магический нимб избранника судьбы (на русском уголовном наречии – «фарт») или он внезапно потух. Для революционных лидеров вероятность лишиться власти в результате, например, неудачной внешнеполитической авантюры куда выше, чем для избранных.

Лидеры с процедурным типом легитимации могут быть сколь угодно авторитарны, но основанием их власти является не личное обаяние, а пройденная ими выборная кампания. Например, Уго Чавес выигрывал выборы четырежды, в промежутке сильно подправив конституцию в свою пользу. После его смерти политический режим в Венесуэле, несмотря на глубочайший экономический кризис, не изменился. Как ни относись к операции «Преемник» 15-летней давности, но и добровольная отставка, и досрочные выборы – конституционные инструменты. Дальнейшая пролонгация власти происходила также посредством выборных процедур (оставим в стороне вопрос об их качестве). В России отсутствует такой признак персоналистического правления, как «указное право», – у нас основным правовым инструментом является федеральный закон (см., например: Томас Ремингтон. Presidential Decrees in Russia: A Comparative Perspective, 2014). Учитывая нынешнее состояние парламента, можно сказать, что федеральный закон есть форма президентского законотворчества. Однако прохождение через парламентскую процедуру распределяет политическую ответственность, делая ее коллективной. Нет в России толком и «культа личности» в идеологической сфере: желающие могут сравнить количество портретов главы государства у нас и, например, в Казахстане. Президент доминирует в медийном пространстве, но доминирует «по должности», а не в личном качестве.

Ситуация с легитимацией власти в России интересным образом поменялась после «рокировки», объявленной 23 сентября 2011 г. Обычно революционные вожди, если правление их оказывается устойчивым, стараются узаконить себя процедурным способом – проводят какие-никакие выборы, организуют парламент и тем самым избавляют себя от необходимости постоянно подтверждать свое харизматическое величие. В России произошло обратное: лидер, чье правление было стабильным и чья власть была укоренена в конституционной процедуре, на позднем этапе своего правления превратился в некоторое подобие революционного вождя. То, что «третий срок» был конституционно сомнительным, поставило его перед необходимостью сделаться харизматиком, каковым он, в сущности, до этого не был: совершать подвиги, проводить агрессивную внешнюю политику и ежедневно радовать граждан неожиданными новостями.

Однако сам факт «третьего срока» подтверждает, что природа политической власти в России бюрократическая. Формат «технического президента» и стоящего за его спиной «национального лидера» очень быстро оказался нереализуем: занимаемая должность наполняет любого инкумбента живой административной кровью. Российский политический режим – это режим личной власти, но эта власть принадлежит любому, кто занимает соответствующую должность.

16.02.2015

Неокремлинология и ее пределы

Намеки тонкие на то, чего не ведает никто

Недавно информагентство Bloomberg опубликовало статью о том, что ближайшее окружение президента Путина сузилось до нескольких руководителей силовых структур, а прежние его друзья-бизнесмены отстранены от прямого общения с ним и от влияния на процесс принятия решений. Им не доверяют, объясняет агентство, потому что у них есть финансовые связи с Западом. На декабрьской пресс-конференции агентство Reuters задало российскому президенту вопрос, есть ли у него «план на случай дворцового переворота». Радио «Свобода» организует беседу экспертов с обсуждением возможного влияния на российскую внутреннюю политику «шестой колонны» – бывших «системных либералов».

Профессор Нью-Йоркского университета и один из лучших специалистов по российским спецслужбам и организованной преступности Марк Галеотти предлагает понятие «седьмая колонна»: это часть окружения президента, манифестом которой он считает программную статью Евгения Примакова, опубликованную недавно в «Российской газете». Галеотти считает, что если и существует внутренняя угроза режиму, то исходить она будет не от пятой колонны – оппозиционной общественности, не от шестой – либералов-экономистов, а от седьмой, к которой он оптимистично причисляет «более рациональных силовиков», опасающихся разрастания конфликта со всем миром и ущерба, который может быть нанесен России в дальнейшем.

Эти люди, замечает Галеотти, не западники и не либералы, но они недовольны текущим положением вещей и направлением, в котором движется российская внешняя и внутренняя политика. Кто шагает в седьмой колонне, чье мнение предположительно выражает Евгений Примаков, говоря о необходимости сворачивать украинскую кампанию и проводить внутриполитические реформы? Профессор называет Сергея Шойгу, Владимира Колокольцева и Валерия Зорькина (который, строго говоря, не силовик, но уж точно не либерал). А кто в «списке узкого круга» от Bloomberg? Николай Патрушев, Александр Бортников, Михаил Фрадков тот же Сергей Шойгу.

Возвращение старой доброй кремлинологии, расчетов влиятельности того или иного лица в зависимости от его положения ошую и одесную генсека на Мавзолее, а также наблюдений типа «кто хоронит, тот и наследует» – плохой признак. На научной шкале ниже этого жанра придворной политологии стоит только психологическое диагностирование первого лица по ТВ и попытки проникнуть в голову человека, которого вы никогда не видели, с целью понять, что он «на самом деле думает». Эксперты занимаются такими вещами не от хорошей жизни. При прочих равных специалист всегда предпочтет оперировать открытыми данными и проверяемыми сведениями. Но если политическая система становится все более закрытой и механизм принятия решений переносится из легального поля в область неформальных договоренностей и частных отношений – тогда расстановка на трибуне может оказаться наиболее ценной из всей доступной информации.

Политическая наука изучает и заговоры, и военные перевороты, и политические убийства. На богатом материале, представленном в последние 50 лет странами Африки и Латинской Америки, сделаны занимательные и практически ценные выводы (см., например, книгу профессора Военно-воздушного колледжа Алабамы Наунихала Сингха «Захват власти: стратегическая логика военных переворотов»).

Вероятность военного переворота (например, заговора силовиков в отличие от, скажем, массового протеста, приводящего к смене власти) не связана с популярностью или непопулярностью лидера, против которого он направлен. Организаторы заговора живут в своей информационной среде и общаются с себе подобными. Их волнует не мнение народное, а то, смогут ли они собрать нужные военные и финансовые ресурсы. Если это удастся, поначалу переворот будет встречен населением одобрительно или нейтрально, и неважно, каковы были предшествующие результаты опросов.

Нет связи между наличием или отсутствием роста в национальной экономике и вероятностью внутриэлитного заговора. Элита существует в своем особом мире, для нее решающим фактором при приятии решения «Хватит это терпеть!» может стать вовсе не публикация очередной экономической статистики.

Перевороты с большей вероятностью происходят в год президентских выборов или перед ним, чем в любое другое время. Видимо, заговорщики не верят в желательный для себя результат выборов или не хотят его ждать. Учитывая предыдущее, это говорит о том, что силовому смещению вероятнее подвергнется популярный лидер, чем непопулярный: какой смысл устраивать рискованный заговор против того, кто через год сам отойдет от власти. Но этот вывод исходит из двух предпосылок: что заговорщики действуют, исходя из рациональных побуждений, и что выборы в стране предполагаемого заговора приводят к смене власти. Как нетрудно догадаться, и то и другое не гарантировано.

Серьезный удар по позициям заговорщиков всего мира нанесло введенное в начале 1990-х гг. титулом 22 Кодекса США правило, по которому финансовая помощь стране, где законная власть смещена силовым путем, не оказывается, пока там не проведены общенациональные выборы. Той же нормы придерживается и ЕС. С тех пор заговорщики всего мира стараются как можно быстрее устроить в своей стране выборы – в том, разумеется, случае, если они зависят от иностранной помощи или рассчитывают на нее. Военные перевороты по классической схеме происходят чаще в бедных странах – богатые страны уже организовали у себя устойчивую демократию или решают вопросы престолонаследия мирно, в семейном кругу, на манер Саудовской Аравии. Нестабильность при передаче власти – удел режимов промежуточного типа.

02.02.2015

Застенчивый авторитаризм

Почему в Петербурге нет улицы Путина

Место для памятника князю Владимиру москвичи будут выбирать высокотехнологичным способом: посредством голосования через приложение «Активный гражданин». Варианты предложены следующие: на Боровицкой площади, на набережной у парка «Зарядье» (где была гостиница «Россия») и на Лубянской площади. Есть еще две опции: «это должны решить специалисты» и «затрудняюсь ответить». Как нетрудно догадаться, обе сводятся к «пускай начальство решает», а напрашивающийся вариант «никуда его не надо ставить» отсутствует, что несколько напоминает мерцающую графу «Против всех», то появляющуюся, то исчезающую в бюллетенях на настоящих выборах.

Секретный Владимир и Екатерина с намеком

Итак, Владимира решено ставить, причем, судя по упоминанию среди вариантов его размещения на Лубянской площади, ставить вместо Дзержинского, в рамках популярной государственной пиар-стратегии «а могли бы и бритвой по глазам». Тысячелетие со дня смерти исторического деятеля отмечалось торжественным приемом в Кремле (указ президента из четырех пунктов, последние два – закрытые).

Рассмотрим другой официальный документ с подтекстом. 9 июля группа членов Совета Федерации внесла в Думу проект закона об установлении двух новых памятных дат: 19 апреля – День принятия Крыма, Тамани и Кубани в состав Российской империи (1783 год) и 9 сентября – День памяти воинов Крымской войны 1853–1856 годов. В пояснительной записке заботливо указано, что дата отражает «подлинные геополитические события, побудившие 19 (8) апреля 1783 года Великую императрицу Екатерину II подписать „Высочайший Манифест о принятии Крымского полуострова, острова Тамань и всея Кубанской стороны под державу Российскую“». И далее: «Именно принятие 19 (8) апреля 1783 года Крыма и его жителей, страдающих от набегов и войн, под защиту Российской империи, причем по их просьбе, стало легитимной формой вхождения Крыма в состав России».

Тут два ключевых понятия: «подлинность» (не фантазии какие-нибудь, а на самом деле так все и было) и «легитимность» (не силой взяли, по просьбе и для защиты от набегов). Ясно, что 1783 год следует читать как 2014-й, апрельская дата выбрана ради максимальной приближенности к крымской весне, а под «Великой императрицей Екатериной» подразумевается понятно кто.

Аналогично самое ценное во Владимире-2015 не то, что он замещает собой Дзержинского или удостаивается кремлевского приема на 400 человек. Всякому понятно, что князь Владимир – это на самом деле президент Владимир, которого очень хочется прославить торжественно и монументально, но напрямую сделать это нельзя.

А почему нельзя?

Потому же, почему невозможно поставить действующему президенту вращающийся монумент, как Туркменбаши, или переименовать Санкт-Петербургский университет в Университет Путина, как университет в Астане носит имя Назарбаева? Причем невозможность эту равно осознают как потенциальные инициаторы, так и те, кому такого рода инициативу пришлось бы рассматривать: пришедший подобной идеей будет воспринят бюрократической машиной не как радостный идиот, перестаравшийся по части лояльности, а как подозрительный провокатор.

Запрет этот, столь же трудноформулируемый, сколько и очевидный, можно объяснить несколькими способами.

Например, так: власть транслирует стилистику спецоперации, родную для победившего слоя правящей бюрократии – силового. Каждый пишет, как он дышит, и действует, как ему привычно – филологи на филологический лад, крестьяне по-крестьянски, а сотрудники спецслужб в своей неповторимой манере. Поэтому в процессе принятия решений приоритетом является тайна и внезапность, говорить на публике правду запрещено, даже когда это выгодно, а все карты должны быть напечатаны с ошибками, дабы потенциальный шпион заблудился.

По этой логике праздник присоединения Крыма уже существует, но называется День Сил специальных операций РФ (отмечается 27 февраля, установлен указом президента в 2015 году). Официальный печатный орган правительства РФ, «Российская газета», отвечая самой себе на вопрос, почему это Днем Сил специальных операций выбрано 27 февраля, тогда как соответствующее подразделение в составе МО было созданы совсем в другой день, пишет: «Вспомните, что и где происходило год назад. И чем тогда все завершилось».

Это наш с тобой секрет

Своеобразный модус подмигивания («мы же с вами понимаем»), довольно странно выглядящий в официальном контексте (бюрократическая манера выражаться может быть мутной, невнятной и прямо лживой, но лукавство и улыбки, прикрытые веером, в нее никак не вписываются), делает гражданина и государство сообщниками в разделяемом понимании чего-то, что нельзя назвать вслух. Это «что-то» не совсем законное, иначе зачем его скрывать. Объяснение этому дает концепция, выдвинутая, например, Максимом Трудолюбовым – «государство как диссидент»: «Россия сегодня – это в изображении медийных пропагандистов мировой Сахаров, издатель „Хроники текущих событий“ (RT), лишенный наград (выгнали из G8) и сосланный в Горький (запрет на выезд для отдельных чиновников)».

Действительно, манера говорить об одном, подразумевая другое, причем перед аудиторией созаговорщиков, – это прием полулегальной оппозиции: Чернышевский в «Современнике» («в комментариях к итальянским событиям он с долбящим упорством ставил в скобках чуть ли не после каждой второй фразы: Италия, в Италии, я говорю об Италии, – развращенный уже читатель знал, что речь о России и крестьянском вопросе»), Театр на Таганке, сатирик с анекдотом «про сферу обслуживания». Чуркин в Совбезе, добавит развращенный уже телезритель, – да, в наши дни этот тип поведения называется троллингом.

Намеки, непрямые высказывания и секретничанье – орудие слабых, и, когда к нему прибегает государство, вооруженное всей мощью армии, флота и репрессивного аппарата, это создает между ним и гражданами несколько извращенный, но сильный бондинг (как психологи выражаются).

Кому положен прижизненный монумент?

Кроме стилистического и психологического, авторитарной застенчивости есть и более общее объяснение – научное. Российский политический режим принято считать персоналистским, то есть построенным на власти лидера и его ближайшего окружения. «Режим личной власти» произносится как с упреком (нет бы опираться на закон и институты, а не на метод ручного управления!), так с гордостью (только богоданный вождь, только хардкор – такая уж у нас духовная скрепа) – но признается всеми. Барбара Геддес, современный классик политических исследований авторитаризма, называет Россию персоналистской автократией.

В рамках этой классификации, действительно, другие выявленные типы автократий – однопартийные и военные – явно не про нас.

У такого типа режимов есть ряд характерных черт: они менее живучи, чем однопартийные диктатуры (средняя продолжительность пребывания у власти – 15 лет против 23 лет у однопартийных и 9 – у военных). Они так же более чувствительны к экономическим и внешним шокам. Во-первых, потому, что богоданный лидер должен перманентно доказывать свою способность производить из ничего мед и манну – трудности приемлемы, но они должны быть временными. Во-вторых, что важнее, такого рода режимы держатся на подкупе элит – а когда окошечко, где выдают плату за лояльность, закрывается, очередь, которая только что стояла сплоченной фалангой, мгновенно растворяется в воздухе.

Малозаметное, но значимое внутреннее противоречие российского режима состоит в том, что если автократия у нас и вождистская (хотя на этот счет есть сомнения), то тип легитимации – процедурный. То есть власть приобретается и передается в результате выборов и различных толкований писаных законов. Хранителем ее является не революционная гвардия, а коллективная бюрократия.

Из этого не следует, что «власть соблюдает законы», но имитировать это соблюдение она обязана, а нарушает их именно в той степени, в какой сами законы это позволяют (они соответствующим образом написаны). Сама необходимость фальсифицировать выборы и выворачивать Конституцию наизнанку подтверждает это извращенным образом.

Легитимация процедурного типа для власти выгоднее всех прочих – она наименее подвержена эрозии из-за внешних и внутренних неудач. Для лидерства в такой системе не надо бесконечно источать персональное очарование, излечивать золотуху и исправлять курс национальной валюты наложением рук. Достаточно контролировать выборный процесс и прессу, а на все претензии отвечать «закон один для всех» и «не нравится – идите в суд».

Опасный момент наступает, когда режим такого типа исчерпывает свою рационально-правовую легитимность, то есть пропускает тот исторический момент, когда передача власти еще может произойти посредством ущербной, но внешне законной процедуры. После этого режим начинает морфировать – лидеру приходится вести себя как революционному вождю, им по сути не являясь, а именно – совершать подвиги, побеждать врагов, приращивать земли и извлекать сокровища со дна морского. Прагматическому лидеру персонального культа не положено, а харизматический вождь только им и держится, потому что больше никаких оснований для занятия своей должности у него нет.

03.08.2015

Зима близко

Как политический режим будет выживать в голодное время

Как будет выживать наша политическая система в условиях сокращения ресурсной базы? Если экономическая модель за прошедшие 15 лет становилась, насколько это возможно, все более примитивной – качаем углеводород, продаем, на полученный доход расширяем государственный аппарат, – то политический режим, напротив, достиг в своем развитии некоторой даже изысканности. Он имитировал демократические институты и тоталитарную риторику, без объяснений менял пропагандистские модели, в отношении потенциальных оппонентов сочетал точечные репрессии и точечную же кооптацию, заменял политическую конкуренцию соревнованием бюрократических кланов, а конституционную систему сдержек и противовесов – организацией административной биржи, где торгуют ресурсами, полномочиями, угрозами и обещаниями. Тем не менее экономическим фундаментом этого барочного палаццо все равно является покупка лояльности за деньги: как правящий класс, так и граждане наделяются своей долей распределенных доходов, а взамен от первых ожидается участие, от вторых – пассивность.

<< 1 2 3 4 5 >>
На страницу:
4 из 5