Лиса. Аркан пророчества

Глава 1

«Я ехал в Шерскую Косу, не надеясь ни на что, даже более того, отчаянно уверенный в провале. Свалившееся, презираемое мной наследство от умершего отца, за всю свою жизнь видевшего меня лишь единожды, казалось мне тогда отягощающим обстоятельством, с которым можно было только смириться, принять и жить дальше.

Пожалуй, все же нужно пояснить тебе. А потому начну с самого начала.

Рассказывали, что, когда я родился, отец, посмотрев на меня в тот самый единственный раз, скривил губы в своей фамильной гримасе и, кивнув помощнику, вышел. Он не был женат на моей матери, его женой, ассой Шерской была какая-то высокородная дама, приближенная ко двору Императора. Я не видел ее ни разу. И потому не питал к ней ни ненависти, ни любви. Она умерла в довольно немолодом возрасте, оставив отца без законного наследника. Отчего отец не женился вторично – кто теперь скажет? Да это и неважно. Я жил с матерью в поместье деда в Рамелии. Мой дед был не благородных кровей, но довольно зажиточным землевладельцем. Его маслобойня считалась лучшей во всей округе, даже глава уездного города не гнушался маслом нира Озерена. И мое детство проходило среди погонщиков, коров и добродушных доярок вполне безоблачно до тех пор, пока не проснулся дар.

Дед, словно ожидавший этого, отписал отцу о сем радостном событии и тот определил меня в Альдарскую Академию, решив тем самым мою судьбу на последующие пять лет. Училось мне довольно легко. Водная Стихия была ко мне благорасположена, да и преподаватели, не сказать, что слишком сурово обходились. Какое-то время я приноравливался существовать среди наследников высших альдарских родов, большей частью ужасных снобов и самодуров, но постепенно привык и к этому, найдя среди них вполне приличных, умных и доброжелательных персон. На третьем году обучения меня вместе с другими адептами отослали на практику к границе с самими северными княжествами. Почта ходила из рук вон плохо и потому известия о скоропостижной кончине моего деда, а следом и матери от легочного поветрия настигло меня лишь тогда, когда их остывшие тела уже были преданы огню, а пепел развеян по ветру. Оказавшись совершенно уничтоженным полученными известиями, я, стыдно признаться, хотел упиться вусмерть, чем и занимался какое-то время, прикрываемый товарищами по службе. Деньги тогда уже водились в моем кошеле, а достать пару бутылок на севере не составляло труда. И, вероятно, я спился бы, если бы не проснувшаяся во мне, не иначе как от горя, вторая Воздушная Стихия. Меня спешно переправили обратно в Академию и вместо практики определили на Воздушный факультет постигать новые науки. Там я и встретил его.

Асс Бартоломео Сарден, а в быту просто Барти был известным на всю Академию повесой, кутилой и зачинщиком всех каверз. В то же время являясь наследником древнего рода, служившим Императорской фамилии аж со времен Ратмира Хитрого, он успешно избегал суровых наказаний со стороны преподавателей и продолжал кутить до тех пор, пока его суровый батюшка не обнаружил жалобу ректора на собственном столе. Практики наследника лишили, оставив повесу в Академии на время ее продолжительности догонять упущенное за время бесчисленных кутежей. Так мы и познакомились. У Барти, несмотря на родовитость, была лишь одна Стихия, Воздушная, кою я постигал с самых азов, а потому на момент нашего знакомства он казался мне несравнимым, могущественным и всезнающим. Но, спустя время и некоторое количество, признаться довольно большое, совместно выпитых напитков, а также общими усилиями совершенных глупостей по части издевательств над первокурсниками и любовных похождений, я понял, что Барти по силе Стихии выше среднего, но отнюдь не самый сильный маг. Я превосходил его, но он, будучи тогда еще легкого нрава, нисколько на это не обижался и принимал мое первенство лишь как способ достать готовые задания.

Перейдя на четвертый курс, он добился того, чтобы на практику в Порту нас направили вместе. Его отец считал мое влияние на сына довольно положительным и потому ректор с легким сердцем дал нам направление в Портский Маготдел Следственного Управления. Работы для сопливых практикантов там было много, но по большей части она касалась бумаг, самой же практики не хватало. Преступлений в Порте, совершенных магами, было достаточно, но начальство не считало нужным пользоваться нашими услугами, и мы вынуждены были проводить кучу времени в местном архиве, разгребая бумаги давно минувших дней. В качестве руководителя практики над нами был поставлен старый маг-воздушник Тардор. Он долго присматривался к нам, слушая, о чем мы говорим, следил за тем, как тщательно мы убираем пыль со старых манускриптов и как лелеем амбициозные планы о будущем. Какими мы тогда были беспечными, в это даже сложно поверить.

Вначале мы считали, что сами его нашли, тот манускрипт. Он лежал среди сотен других, старых, покрытых пылью, хотя, если честно, я уже не помню, был ли он покрыт ею также, как остальные или в меньшей степени. Первым его взял в руки Барти. Я лишь услышал от него: «Смотри, Арви, кажется, я наконец-то нашел что-то стоящее». Стоящее. Он назвал его стоящим. Манускрипт содержал имена Темных богов. Тех, о ком не упоминали, а если и упоминали, то шепотом и с оглядкой. Здесь же было несколько листов, сплошь покрытых письменами, да на староимперском, но очень схожим с нашим языком, а потому смысл написанного был вполне понятен. В самый разгар нашего чтения явился старый Тардор. Мы спрятали манускрипт и забрали его с собой, чтобы той же ночью прочесть его полностью и до утра обсуждать правдивость написанного. Манускрипт был написан от имени жреца тех самых богов. В нем был изложен ритуал, благодаря которому они смогут вернуться в этот мир и властвовать наравне со Светлой. Для ритуала требовалось, помимо прочего, найти четыре священных перстня, принадлежавших Темным богам: Индре, Шуу, Таю и Мавараши. Где найти их, точно указано не было, но разве двух искателей приключений могло это остановить? Мы перерыли весь архив, все Управление, решив, что тот, кто спрятал манускрипт, возможно, спрятал и перстни. К концу третьей седмицы мы уже знали манускрипт наизусть, выискивая в словах о перстнях намеки на место их расположения, но все попытки оказались тщетными. Однажды, будучи увлеченными обсуждениями, мы совершенно забыли об осторожности и вспомнили о ней лишь услышав слова старого Тардора. «Кто ищет – тот всегда найдет. Но к чему вам эта находка и достойны ли вы ее?» Старая истина вкупе с вопросом прозвучала как гром посреди архивной тишины. После минутного потрясенного молчания Барти рассмеялся и сказал, что не стоит больше читать захватывающие приключенческие романы на ночь, а то кое-кто может подумать, что мы и впрямь обсуждаем поиски каких-то там сокровищ. Тардор покивал, улыбаясь. А вечером мы обнаружили в комнате, где жили во время практики, странную записку, предписывающую нам явиться в следующее полнолуние в час пополуночи на площадь перед Обителью и ожидать там знака.

Не стану утомлять тебя рассказом о том, как мы сомневались, как шли и как попали в саму Обитель. Все эти сомнения, а скорее жажда приключений и привели нас к тем, кто называл себя Орденом Истинного Света. Тардор, конечно, входил в их число. Орден был огромен и по количеству в него входящих, и по статусу верховных чинов и по разбегу между различными ступенями его иерархии. Это было государство в государстве. Тайное, но огромное. Вступление в Орден давало почти безмерную власть, потому как на высших должностях и постах в Империи стояли его последователи. В Империи, где Император теперь был лишь номинальным, правил Орден.

Мы не знали тогда какова на самом деле была численность последователей Ордена, но чувствовали, что входим во что-то несравнимо большее, чем кучка фанатиков. Меня подвела моя безудержная амбициозность, тогда мне казалось, что я мог добиться всего, добиться славы, признания, денег, власти. Добиться того, чего, мне мнилось, я был несправедливо лишен. Барти не слишком усердствовал в стремлении занять какое-то значимое место, оно и так ждало его в будущем. Его привлекал сам поиск артефактов. Он хотел обрести что-то, что возвысило бы его над всеми. Найти перстни – вот, что нас с ним сроднило. Идея, которой мы посвящали все свое время.

И мы нашли два из них. И в том, и в другом случае, пожалуй, лишь случайность сыграла нам на руку. Перстень Тая я нашел, копаясь в Университетском архиве. Это он, тот самый перстень, который теперь, я надеюсь, окольцовывает твой палец, Лиса. Его свойство уже знакомо тебе. В нужный час он стимулирует пробуждение скрытого дара. А Барти, Барти нашел перстень Мавараши в каком-то очередном кабаке, в городке у Южного моря. Он дал ему право владения «серыми тенями». И это изменило нашу жизнь.

Находки не терпели передачи в чужие руки. Оба перстня приняли по капле нашей крови и теперь полностью принадлежали нам. Орден, поняв, что изменить уже ничего нельзя, возвысил нас, даровав места в высшем своем отделе. В Магистерстве. Мое самолюбие, мои амбиции были удовлетворены. Я ликовал. Я добился, сам добился признания. Без помощи отца, деда и кого бы то ни было еще. Это ощущение пьянило лучше всех выпитых нами с Барти напитков. Теперь, нам казалось, жизнь устроена. Но мы ошибались. За славой приходит неизбежное. Разочарование. А высокая должность имеет и свою оборотную сторону. Ответственность. И жертвы. Не в смысле убитых людей, хотя многие и этим жертвуют. Но убийства части собственной души. Более того, жертвуя собственной душой, ты оправдываешь себя тем, что это неизбежно. Я не мог смириться с этим. Отдать должное моей совести, я сопротивлялся гораздо дольше Барти. Он принял это несравнимо легче, найдя для себя оправдание. Магистерство умело ломать и подминать под себя.

Все, что ты видишь, Лиса, все, что ты знаешь, это лишь то, что они показывают. То, что они хотят тебе внушить. Проработав в Магистерстве год, я понял эту простую истину. А потом последовало это задание, совпавшее и по месту, и по времени с кончиной моего отца. Уже тогда мне не хотелось выполнять поручение Ордена, но выбора у меня не было.

Задание было простым. Найти и уничтожить старое пророчество ведьмы Инеллы Отама, сожженной в Шерской Косе, а также уничтожить все и всех, кто был с этим пророчеством связан. Самого пророчества никто не читал, но Архимаг, стоявший во главе Ордена, был уверен в том, что оно препятствует возрождению Старых Богов, а Архимаг был не тем человеком, которому можно возражать».

Глава 2

Лиса оторвалась от чтения, потерла уставшие глаза и вновь посмотрела на желтые листы дорогой бумаги, лежавшие перед ней. Неровный свет от наполовину оплавленной свечки плясал на листах уродливыми тенями, лишь усиливая гнетущее ощущение от постепенно разматываемого клубка старых запутанных интриг. Образ отца, сначала отъявленного негодяя, бросившего свою беременную жену, после несчастного любящего мужа, вынужденного держаться от семьи вдалеке, обрел новые оттенки. Она, представлявшая его ранее лишь таким, каким видела в мертвецкой Управления, пожилым, но крепким мужчиной с тяжёлым подбородком и, наверняка, не менее твёрдым характером, теперь следовала за ним по следам его детства, юности, молодости, собирая образ родителя заново из клочков воспоминаний самого Арвилла Шерского, незаконнорожденного наследника древнего рода.

Девушка заправила непослушный локон за ухо и, поплотнее закутавшись в пуховый платок, подаренный ей Гасом, потерла немного саднящий большой палец на левой руке. Ранка от пореза острым кухонным ножом нира Мориса почти зажила, но краснота еще держалась, напоминая о собственном внезапном озарении и скоропалительном решении, приведшем к столь поразительным результатам. И ведь если бы не фраза зубрилы о странных пустых листах и его удивление столь малочисленной информацией, хранящейся в такой пухлой папке, Лиса бы никогда не подумала, что странные буквы незнакомого языка, которыми были исписаны те самые «пустые листы», были видны лишь ей. Тогда она, еще не знающая, как трактовать подобное решение отца, промолчала. И только ночью, осененная мыслью о том, что если символы видит только она, то бумаги могут открыться тоже ей одной, вскочила с едва нагретой телом постели в маленькой спаленке и отправилась на кухню. Что может являться лучшим подтверждением личности, как не кровь? И лучшим средством для получения этой крови показался нож.

Нир Морис, сохранивший свойственную ему черту преображать и перестраивать любое помещение, делая его похожим на «Трактир за углом», и здесь хранил ножи в шкафу под замком, справедливо полагая, что это его главная ценность после жены и детей. Но Лиса знала его манеру, а потому легко отыскала ключ от ящика с ножами в старой жестяной банке с надписью «Прогорклое масло», имевшей двойное дно и хранившей в своей нижней части что-то, по консистенции, действительно, походившее на масло, по крайней мере, булькало оно точно также. В верхней же части банки, на войлочной подстилке и лежал вожделенный ключ.

Порезав от души палец и вернув нож и ключ на свои места, Лиса тихонько вернулась в их с Юмой спальню и села на стул у крохотного стола. Бумаги она еще с вечера оставила на нем, не боясь, что кто-то позарится на это ее непонятное сокровище.

Мысль о светляке она отбросила, не желая вызвать очередной неконтролируемый всплеск стихии, а вот свечка была для этого в самый раз. В ее-то неровном свете девушка и увидела, как незнакомые символы начали преображаться, открывая спрятанный Арвиллом Шерским текст.

«Почему? – роились в голове Лисы мысли. – Почему он не рассказал мне об этом раньше? Почему нужно было скрывать, бегать, прятаться? Даже если я отказалась от встречи, почему он не прислал эти же бумаги письмом? Ведь они все равно были бы не видны для чужого взгляда? Страх. Да, страх. Он мог, конечно, повлиять на решение отца. Но кого он боялся? Архимага? Или Барти?»

Ей вдруг вспомнилась асса Сарден. Ее холеное личико, ручки в кружевных перчатках и обиженно-опущенные уголки губ. А ведь они могли были быть знакомы с самого детства. Возможно, дружили бы. И тогда она сама стала бы такой же? Капризной и разбалованной деньгами и положением отца? Возможно. И также любили бы одно и того же человека? А он? Он также любил бы ее одну?

Девушка сглотнула горький комок, вновь позволяя отчаянию затащить ее в свои мучительные объятия. Тоска, горькая и такая всеобъемлющая, будто охватила в эту секунду весь дом, весь мир, разлилась в душе, заставляя схватиться за горло, хоть так удерживая рвущийся изнутри вой. Чувство вины и какого-то предательства острыми иглами кололо, нашептывая: «Не виновата? Тогда почему ты не последовала за ним в тот самый миг, когда узнала, куда он уехал? Почему не развернулась и не поехала в пустыню, когда по пути на север услышала его голос? Почему сейчас ты сидишь здесь, вместо того чтобы мчаться и своими глазами убедиться в том, что он мертв?»

– Нет! – выкрикнула она, прерывая эту бесконечную какофонию жалящих вопросов. – Нет!

– Лиса? – сонно протянула Юма из темноты комнаты. – Что случилось?

Лиса обернулась к ней, не видя в темноте угол с кроватью Юмы, лишь угадывая съеденные ночью силуэты. Тишина, царившая до этого в комнате, нарушилась шорохом одеяла. Юма явно намеревалась встать.

Волнение от собственных переживаний наложились на внезапный испуг от голоса сестры – и вот уже по венам побежали искры Стихии, предвестники близкого всплеска.

– Ничего, – Лиса постаралась придать голосу обычный тон, но все ее усилия пропали даром, потому что пришлось вскочить и, торопливо собираясь, натянуть шубу прямо так, на сорочку. Босые ноги ее утонули в широких валенках, но и это уже не имело никакого значения. Потревоженное метаниями пламя свечи дрогнуло и погасло, вместе с белой струйкой дыма погружая комнату в темноту.

Лиса уже выбегала за дверь, когда вновь услышала встревоженный голос сестры, зовущий ее. Но медлить было нельзя. Она чувствовала приближающийся всплеск, а при этом никак нельзя было оставаться внутри дома. Да, ее теплый уголок становился в такие моменты скорее тюрьмой, нежели спасением.

Выбежав за дверь, она быстро преодолела оставшееся до угла дома расстояние и, завернув за него, столь же быстро пересекла задний двор с небольшим сараем. Поскальзываясь и почти теряя контроль, девушка отодвинула засов калитки и выбралась на пустырь. Стихия уже захватила ее тело, вздымаясь ледяными волнами на голых коленках. Лиса сбросила ставшую ненужной шубу и стянула валенки, все равно теперь не дающие ни грамма тепла. Ладони защипало, отнимая оставшиеся от него крохи, в предчувствии выброса. Девушка упала сначала на подкосившиеся колени, а после на ладони, не то с криком, не то со стоном выпуская Стихию на волю, вымораживая на пару десятков шагов все вокруг. Опустошение в душе после выброса ослабило и тело, безвольной тряпкой упавшее на твердый лед, в который превратился мягкий снежный ковер, обычно устилавший землю вокруг поселения. Ночное ясное небо с мигающими звездами закружилось над головой беглянки. Тишина, острая, настороженная, накрыла восточную околицу Хоранги и лишь вдалеке, от заледеневшего озера Рах послышался тоскливый волчий вой.

Город с его куполообразными ледяными домами раскинулся позади нее, сливаясь по цвету с белоснежным покрывалом. Но лишь здесь из-под снеговых пухлых шуб выглядывали крыши домов, потому что здесь селились «чужаки». Непривычные для них иглу почти не прижились в качестве жилища среди людей, заброшенных их судьбами в этот суровый край. Бесценную древесину привезли с Саманки. По крайней мере, нир Морис объяснил это так. Завезли по реке до Северных гор. А там на оленях с ветерком. И теперь шесть крепких низких одноэтажных домов, поставленных в круг, огораживали собственную территорию, дружелюбно приняв в свои «чужеродные» объятия пяток яранг и пару иглу.

Лиса лежала на льду, закрыв глаза от усталости. Тело еще ничего не чувствовало, но она уже ощущала близкую тряску. Так всегда было после выброса. Сначала онемение, потом трясучка, с помощью которой тело возвращало чувствительность. После жар. На сутки точно. И лишь потом она могла спокойно продолжать свое обычное существование. Как минимум дней на пять. Нужно было с этим что-то делать. Как-то выбираться из этого состояния. Но что и как? И у кого спросить, если со времени срыва она ни разу не смогла связаться ни с Эшем, ни с Василиной, ни даже с Янкой.

Мастер Таннаэнын, которого она избегала первое время, все же настоял на осмотре и долго водил руками над ее головой, поднося то один, то другой камень. Он называл их «диагностами», но ни один из них, видимо, не сказал мастеру ничего нового. Артефактор ушел, после приходил вновь и вновь, не прекращая попытки достучаться до ее болезни.

С тех пор, как Лиса переехала к Эйсам прошло уже полторы седмицы. Нельг жил у Атч-ытагына, порой оставаясь и вовсе в одиночестве, учитывая разъездной образ жизни каюра. Получив разрешение у артефактора, сказочник ежедневно навещал Гаса, мучая того изо дня в день, заставляя искать все новые рукописи, пусть и не в столь большом количестве, как в местном архиве, но все же имевшиеся у артефактора. Мастер Таннаэнын не возражал, даже настаивал на том, чтобы приобщить гостя к процессу поиска подходящего материала. Артефактора не отпускала мысль, что он уже читал или слышал о похожем на Лисино состояние, только вот никак не мог вспомнить где. Гас же, как приклеенный следовал за мастером, помогая тому в работе и тоже, в свою очередь, разыскивал что-то, что сможет помочь подруге.

За последние полторы седмицы сама собой сложилась традиция собираться по вечерам в доме Эйсов, являвшемся к тому же небольшой харчевней на целых три столика. Нир Морис не возражал, мастер Таннаэнын не покладая рук пробовал излечить его приемную дочь, а это дорогого стоило. Даже того, чтобы на время отложить свой нехитрый заработок. К тому же, что и говорить, в харчевню если и захаживали, то больше по утрам. Нирра Альма научилась печь замечательные лепешки из кукурузной муки и из нута и теперь они шли нарасхват. Юма шила льняные сорочки, обшивая их мехом по вороту и рукавам. Ее вышивка по низу подола так пришлась по нраву местным женщинам, что те нет-нет, да и заходили за заказом для своих родственников.

К делу привлекали и Лису. Она помогала то Юме, то нирре Альме, ни на минуту не оставлявших девушку в одиночестве. В эти дни она даже почувствовала себя почти как тогда, когда жила у Эйсов в Кресте на Саманке. Трейс, вытянувшийся под потолок за то время, пока они не виделись, перестал ее подначивать, лишь изредка стреляя встревоженными глазами из-под длинной челки. Его неуемный характер никуда не делся, но теперь он строил из себя вовсе взрослого, не обращая внимания на то, что в доме поселился маг. Местный охотник Эргын взял его себе в ученики и юноша, принося в дом очередную утку, гагу или пару-тройку яиц, ставил свой лук в угол с видом единственного кормильца в семье. Нир Морис же больше рыбачил с местными. До Северного моря было далеко, через всю Аниаху, но озеро Рах располагалось совсем неподалеку и рыбы в нем хватало для всех. Так они и жили эти странные длинные полторы седмицы.

Были ли ей рады вновь обретенные Эйсы? Лиса часто себя ловила на мысли, что присматривается к ним, ждет, что они вот-вот выдадут себя неосторожным словом или жестом. Особенно нир Морис, так не любивший магов прежде. Но никто из них так и не подтвердил ее подозрений, по-прежнему относясь к ней как к члену семьи, потерянному и вновь обретенному.

А ведь она была причиной их переезда из Креста на Саманке в эти суровые края. Она и никто больше. Ни странные посетители, появившиеся после ее отъезда в «Трактире за углом», вынюхивающие местонахождение приемной дочери трактирщика, ни еще более странный посланник из Магистерства, разыскивающий девушку по имени Лисавета Амато, ни Серая тень, убившая задержавшегося посетителя трактира прямо у входа на глазах побелевшего Валена, ни стражники, виновато прятавшие глаза от своего сослуживца, принесшие указ Начальника крепости о «добровольном» переселении семейства Эйс с щедрыми подъемными на новое место жительства, в Хорангу. Никто из них не был причиной всех этих несчастий. Никто. Только она.

Но нир Морис все также обнимал ее вслед за Юмой по утрам, а нирра Альма ласково гладила и одну, и вторую дочь по щеке и улыбалась, пусть не так ласково, как мама, но так, как умела. Переживала ли она вынужденную разлуку со старшим сыном, получившим разрешение остаться в Кресте на Саманке, продолжить службу и даже сохранить их трактир, лишь по той причине, что дочь капитана крепости согласилась выйти за Валена замуж? Переживала ли добрая мамина подруга о том, что вряд ли ей предстоит скоро увидеть своих возможных внуков? Конечно, переживала. Но ни разу не поставила это девушке в упрек. И Лиса, корившая себя и без их помощи, была благодарна им. Им, простившим, приютившим и обогревшим свою блудную дочь, так внезапно воскресшую из мертвых.

– Лиса! – голос Юмы вывел Лису из вязкого небытия с мрачными размышлениями под назойливый тоскливый волчий вой. – Лиса! Ну что же ты?

Сестра уже накидывала на Лису шубу и натягивала один за другим валенки на ее босые ноги, сопя от усилий. Лису била дрожь, проснувшаяся вместе с сознанием. Но она уже могла двигаться, пусть и слабо, немощно, словно ребенок. Юма подхватила ее под локоть, заставляя опереться на свое плечо, и обняла за талию, тяжело дыша на морозе.

– З-з-зря т-т-ты, – прохрипела в ответ Лиса, – от-т-тлежалась бы, и с-с-сама…

– Сама, сама. – Юма запыхалась, таща ее, еле волочащую ноги, на себе. Но потом не выдержала. – Чего сама-то? А? А я? Я не родная тебе, что ли? Мама, папа, Трейс, Вален – они тебе не родные? Что ж ты все дичишься-то?

Лиса попыталась засмеяться, но смешок сбился ее дрожью и Юма не заметила его.

– З-з-зря я в-в-выж-ж-жила. Д-д-да? —почти шепотом сказала она.

Юма остановилась и, повернув голову в ее сторону, шумно выдохнула, выпуская облачко пара. Глаза ее блеснули в темноте.

– Как ты можешь? – тоже прошептала она. – Как ты можешь так говорить? Да я…, да я…

Голос ее перехватило, и она громко шмыгнула носом, вытирая рукавом глаза, да так и не отняла руку, всхлипывая.

– Я думала, ты умерла, –ее глухой голос из-за руки, закрывшей лицо, не смог скрыть этого надрыва. Юма плакала, вновь переживая горе, и Лиса просто прижалась к ней, уткнувшись сестре в шею.

– Прости, – прошептала она.