Путь наверх. Бессмертная

Арию разбудила не то муха, не то жучишка какой-то, прополз по щеке, пощекотал. Она сморщилась, почесала щёку, согнала непрошеного гостя. Но сон не досмотрела, опять, на другую щёку села назойливая букашка, поползла вниз. Ария дёрнула головой, хлопнула себя по щеке. А муха уж и нос взялась щекотать.

Откуда мухи-то? Рано им ещё! Белые мухи ещё летают в воздухе, снег вон вчерась падал, мокрый, неторопливый.

Муха слетела с носа и уселась на губы. Ах, ты, поганка! Ария хлопнула по губам, всё так же не открывая глаз, и уже понимая, муха не отстанет, и поспать не даст. Но муха вдруг тихо засмеялась, таким знакомым за два дня смехом.

– Феано-о-ор! – через силу открывая глаза, недовольно протянула Ария.

– Утра доброго тебе, царица! – он сидел на краю её постели и держал в руке ветку вербы с распустившимися пушистыми серёжками.

Ария схватила эту ветку, взглянула на неё и всё поняла.

– Сейчас? – глаза её широко распахнулись, и голос подсел от волнения. Она вскочила с постели.

– Нет-нет, – успокоил её Феанор, мягким движением кладя ладони ей на плечи и усаживая обратно на кровать, – завтра.

Глаза его, с мелкими морщинками в уголках, от привычки прижмуриваться под бьющим в лицо морским ветром, уже не смеялись, смотрели на неё серьёзно и встревожено.

– Скажи, что я должна делать, царь? – спросила Ария.

– Сначала поцелуй меня на удачу! – он ни мига не мешкал с ответом.

И она уже потянулась навстречу, но опомнилась, ругнулась, толкнула его в грудь.

– Нашёл время для дуростей своих!

Феанор весело засмеялся, но Ария видела – тревогу прячет царь за напускным весельем. И увидев, как она смотрит на него, он замолчал, оборвал смех.

– Иди умойся, оденься, поешь, – велел, – и выходи на задний двор. Я мастера пришлю, он меня ещё обучал воинскому делу. Поработает с тобой.

– А ты? – спросила Ария. – Может, сразимся?

– Нет, – он решительно покачал головой, – я не могу. Не проси.

– Почему, Феанор? – не поняла обиженная его отказом девушка. – Мне это нужно! Завтра битва!

– Ты не понимаешь, что ли, ничего совсем? – в его голосе слышалась отчётливая злость. – Совсем дура, да? Я не могу с тобой ристаться, Ария! Не могу тебя ударить! – Феанор встал с постели и пошёл к двери. – Собирайся и выходи! – велел на пороге. – Я хорошего тебе мастера пришлю! И сам буду там же, смогу дать дельный совет! Давай, не теряй времени!

Ария послушалась. То, что Феанор переживал о грядущей битве, облегчало её задачу, вселяло уверенность. Ей хотелось думать, что не о том он радеет, чтобы сразила она Дагона, а о том, чтобы сама в битве той голову не сложила. Надо же, два всего дня прошло, ни любви не было между ними, и дружбы не вышло, а напротив, почти ясная вражда, а вот тепло ей было, что царь тревожится за неё.

Она посмотрела на рубин в кольце, которое носила, не снимая. То самое кольцо, что стащила с руки Феанора тогда, в начале зимы, как символ их помолвки. Ария никому и даже себе не в силах была объяснить, почему так дорог ей этот перстень. И сейчас, посмотрев на спокойным светом блиставший красный камень, ощутила уверенность в своих силах, и улыбнулась. Подышала на рубин, протёрла его краем рубашки, подняла руку, поймав в грани камня солнечный луч.

– Сила приносит свободу! – сказала Ария и пошла одеваться. Оставался всего один день до решающей битвы и – да помогут ей боги! – её блистательной победы.

День в тренировочных боях пролетел незаметно. Ария слушала военачальника да удары отрабатывала, а город погружался в траур.

Слишком сильным был страх перед Дагоном и обычай отдавать каждую весну дюжину лучших сыновей и дочерей острова, чтобы поверить в чудо избавления. Не верили островитяне пророчествам и уже оплакивали юную царицу. Разве выстоит она, разве способна сокрушить чудовище? Всё пройдёт, как каждую весну, только на одну душу больше примет в свою ненасытную глотку Дагон.

И вот уж приспущены флаги на башнях, не треплет ветер шёлковые полотнища с золотыми кистями. Чёрным крепом закрыты окна домов, чёрные ленты спускаются с башенных зубцов, в чёрные одежды облачаются горожане, и сдержанный плач плывёт над городом, утекая за каменные стены и растворяясь в зловещем шуме тяжело набегающих на берег волн.

Феанор ничего не сказал Арии о городе, одетом в траур. Весть о том, что люди не верят в её победу, подкосила бы её, лишила сил. Царице за весь день некогда было выйти за дворцовую стену, и спать она, уставшая в учебных битвах, пошла рано. Феанор, супротив обыкновения, не последовал за нею, и где провёл ночь, того она не ведала. Утром, ещё до рассвета пришёл, но ещё раньше Арию разбудил военачальник и помог одеться.

Она стояла посреди залитой серым сумраком комнаты, в тонкой лёгкой кольчуге поверх шерстяной рубахи, и кожаных штанах. В ножнах на поясе висел меч, и рука Арии привычно лежала на эфесе, готовая в любой миг обнажить грозное оружие.

Волосы, как в дни девичества, она заплела в две косы, и кожаный ремешок опоясывал голову, чтобы не падали вперёд косы, не мешали в битве.

Феанор подошёл к ней, окинул её внимательным взглядом, проверил крепость перевязи, удовлетворённо кивнул. Он тоже был в доспехах, алым платком покрыл голову, повязал его со лба назад. Царь даже не пытался скрыть своего волнения.

– Я не стану желать тебе победы, я лишь хочу, чтобы ты не проиграла, – сказал он.

– А разве это не одно и то же? В чём разница? – чёрные глаза Арии внимательно смотрели на него.

Она, в отличие от царя, не волновалась совсем. Была спокойна и готова к битве. Разве чуть мешали ей жжение и зуд под рёбрами, опять скребло там.

– Есть разница, – ответил Феанор. Крепко обнял её, до боли стиснул, и Ария почувствовала, что его просто трясёт, и испугалась. Не битвы грядущей, а того, как сильно тревожится о ней царь.

Феанор отстранил её от себя, торопливо обцеловал её лицо и опять крепко, до боли сжал в объятиях.

– Полно, государь, будет! – Ария высвободилась, подняла руку, коснулась его щеки, погладила. – Как ты сказал вчера утром? Поцелуй на удачу? – коснулась осторожно губами его губ, и, ощутив удивление его и оторопь, поцеловала смело, жарко и крепко. – На удачу! – сказала, отстраняясь. – Я готова, государь! Идём!

– Ох, девка! – Феанор дотронулся кончиком пальца до своих губ, будто желая убедиться, что она наяву поцеловала его. – Идём! Удачи тебе и попутного ветра!

До побережья доехали быстро. Многолюдно было на пристани, как каждый год. Горожане собрались принести жертву Дагону, оплакать невинные души, и в который уже раз воззвать к милости Посейдона. Но глух был к мольбам отчаявшихся сердец Бог Морей и Океанов.

На восходе солнца привели предназначенных в жертву мучеников, в белых длинных рубахах, в венках из золотых листьев на голове. Нынешняя ночь удалась тёплой, последний снег стаял, подул южный ветер. Уже пробивалась из-под земли первая молодая травка, и днём солнце светило совсем по-летнему.

Они шли колонной в три ряда. Впереди юноши, за ними следовали девушки. Солдаты шагали по обе стороны, и не пробиться было через стену больших тяжёлых щитов.

Обречённые держались стойко, не рыдали, молча шли. На глазах всего города, которому их смерть подарит ещё один спокойный год. Они смирились со своей судьбой. Есть то, что стоит выше всего над всеми страстями человеческими – это Закон и Долг.

И горожане, узрев это скорбное и величественное шествие, застыли, как каждый год бывало, и опустились на колени, склонили головы, прощаясь и благодаря.

– Ива! – страшный материнский крик вырвался из толпы, разорвав тишину. – Ивушка! – старуха, увидев идущую на заклание меньшую дочь свою, выбежала навстречу, преградила процессии путь.

– Матушка! – такой же отчаянный, полный смертной тоски, девичий голос рванулся ей навстречу.

Ряды распались. Солдат поймал светловолосую девушку, вернул обратно в строй, и шёл теперь рядом, крепко держа её за плечо. Она затравленно озиралась, ища мать, слёзы текли по её бледному лицу. Другой солдат оттеснил старуху, не грубо, не оттолкнул, просто отвёл бережно, крепко держал обезумевшую от горя женщину. Она билась в его руках, повторяла имя дочери, рыдала, потрясая кулаками, молила Кроноса забрать её, но оставить дочь, посылала проклятия Посейдону. Платок упал с её головы, седые волосы растрепались, безумен был взгляд выцветших глаз на худом морщинистом лице. На руках солдата остались кровоточащие царапины от её ногтей. Стоявшие в первых рядах горожане плакали.

– Государь! – увидев замыкающих процессию царя с царицею, старуха рванулась из рук солдата. – Доколе, государь? Скольких ещё наших детей пожрёт Дагон? Скольких ещё?

– Нисколько! – отрезала Ария.

Её негромкий голос был столь суров и холоден, звучал так уверенно, что стих плач горожан. И старуха не кричала больше, и солдат не держал её, отпустил. Она шагнула к юной государыне, взяла её руку и поднесла к своим губам, целуя, как целуют святыню.

– Останови его! – прошептала старуха. – Государыня! – прокричала она, и горные скалы эхом отразили боль, наполнившую её сердце. – Срази Дагона!

– Сотри слёзы с лица своего, женщина, – лицо Арии было бесстрастно, она лишь слегка побледнела, – сегодня никто не умрёт. Только Дагон.

Жрецы в синих тогах, с низко надвинутыми на лица капюшонами, шагали следом за избранными в жертву. В руках их пылали зажжёные ветки вербы. Верховный жрец, идущий впереди, нёс на золотом блюде кривой кинжал.