Большая книга ужасов – 72 (сборник)

– Ты остался таким же, каким был там, в горах, когда меня собой закрыл и мою пулю себе в сердце принял, – бормотал парень, комкая простыню на груди. – Ты меня тогда спас, Колян, а для чего? Лучше бы ты жив остался, а я бы погиб. Раз – и нет меня, и не будет меня заживо рак пожирать. Знаешь, сколько раз я тебя вспоминал, все думал: ну какой же смысл был в твоей смерти? Может быть, если бы ты выжил, ты жил бы счастливо, а я… а я мучился все эти два года. Знал бы ты, Колян, как я намучился! Вспоминаю вас всех, всех ребят из нашего взвода, кто в бою с той бандой полег, и каждому завидую: тебе, Вадьке Скобликову, Димке Кравченко, и старлею нашему завидую… А от меня, от Гошки Панова, которого вы Энерджайзером звали, остался живой труп. Ему давно в могилу пора, но никак он туда лечь не может.

Гошка Панов смотрел на Сашу, и в темных провалах его глаз что-то поблескивало.

«Это слезы, – понял Саша. – Он плачет! Как же он намучился, бедняга…»

– Колян, – вдруг слабо улыбнулся Гошка Панов, – я понял! Ты пришел меня спасти, да? Как тогда, в Дагестане? Колян, спаси меня от этих мучений! Забери меня с собой! Ты меня заберешь – и я снова буду с вами! Со всеми нашими ребятами!

Голос его вдруг прервался, губы приоткрылись, рука, нервно комкавшая простыню, соскользнула с кровати и повисла.

Сашка смотрел, смотрел на него… И вдруг понял: Гошка Панов уже ничего не видит. Он умер!

Тотчас Саша ощутил, что ноги отрываются от земли, будто какая-то сила подхватывает его, выносит из комнаты, поднимается ввысь, стремительно летит, взрезая воздух крыльями, над городом, снижается над парком – и неожиданно бросает вниз!

…Саша открыл глаза и обнаружил, что лежит на дорожке в парке Кулибина.

Вскочил, огляделся.

Он шел за блинчиками с творогом. Это помнил, но только это. А потом? Что было потом?

Слабо соображая, поднялся, побрел домой. Ни в какой магазин больше не хотелось, о еде и думать было тошно: желудок к горлу подпирало, как будто укачало на какой-нибудь бешеной карусели.

Какая-то жуть клубилась в воспоминаниях, но стоило сосредоточиться, как острой болью простреливало виски. Наконец Саша доплелся до дома и сразу рухнул спать.

* * *

Утром все тело снова так ломило, будто его палками били, и голова ужасно болела.

До невозможности хотелось с кем-нибудь поговорить и рассказать про все эти непонятки. Но с кем?! Мама занята больной бабушкой, а отец…

Неизвестно, чем или кем занят отец, только не своим брошенным сыном.

Он и злился на отца, и скучал по нему до нелепых девчачьих слез. А еще сильней злился на маму. Почему от нее ушел муж? Саше-то казалось, что она самая лучшая, но самых лучших мужья не бросают! Значит, она что-то делала не так…

А он сам, Сашка Денисов? Что он делал не так, если его бросил отец?! И кто мог подумать, что такое случится? Он думал, отец его любит! В марте, когда они на каникулах ездили на Крит и отправились на экскурсию на страшный остров Спиналонга, куда в прошлом веке отправляли прокаженных со всей Греции, отец держал Сашу за руку и от себя ни на шаг не отпускал. Особенно после того, как тот решил полазить по заброшенным каменным жилищам и чуть не сорвался с осыпавшейся лесенки. Саша ничуть не испугался – ведь там уже давным-давно не осталось ни следа бывших обитателей, ни самой проказы, и вообще, ее уже давно научились лечить, а остров пустой, туда только туристов на экскурсии возят, как в исторический музей. Он-то не испугался, а родители – ужас как. Особенно папа! Когда уже вернулись на корабль, он вдруг сказал: «Даже не знаю, как бы я пережил, если бы с моим ребенком что-нибудь случилось. У меня бы сердце разорвалось, наверное! Или с ума бы сошел…» Мама аж всплакнула тогда, а Саша ничего, он это воспринял как должное. Он, дурак, как должное воспринимал любовь отца… а выходит, что никакой любви и не было? Или она сдулась, эта любовь, как шарик? Лопнула, как мыльный пузырь?..

Желудок подвело от голода, но в холодильнике было пусто. Надо все же дойти до магазина.

Саша вышел на улицу. Через несколько минут он заметил, что не идет, как раньше ходил, быстро и легко, а бредет, будто бурлак в лямке. Но бурлаки тащили против течения пароход, а Саша везде тащит за собой свою тоску по отцу.

До чего же он устал от этой тоски! Чувствует себя словно отравленный горем. Нужно какое-то противоядие. Противопоставить горю можно только радость. Хочется чего-нибудь… такого! А какого именно?

Он растерянно оглядывался по сторонам, будто надеялся увидеть, как радость идет по улице и приветливо машет ему рукой: привет, мол, Сашок, вот и я! Еще бы знать, как эта самая радость выглядит…

И вдруг на глаза попался рекламный щит с надписью «Найди друга!». На щите была нарисована симпатичная, но грустная собачья физиономия. Это была реклама приюта для бездомных животных. И Саша внезапно понял, чего ему сейчас нужно, какой радости. Ему жизненно необходимо, чтобы его кто-нибудь любил, причем только его одного, все равно какого: троечника или отличника, грязнулю или аккуратиста, болтуна или молчуна – всякого! На такую любовь люди, наверное, неспособны, даже родители, которые вечно хотят сделать нас лучше, чем мы есть. На такую любовь способны только собаки! Вот сейчас Саша пойдет в этот приют: на рекламном щите указан адрес, Почаинский овраг – это совсем недалеко, туда можно и на маршрутке с площади Свободы доехать, и пешком добежать. Кстати, обратно точно пешком придется, потому что вряд ли пустят с собакой в маршрутку. Так, а интересно, в приюте дадут поводок? Ну, в крайнем случае можно взять пса на руки, чтобы не удрал, и принести домой, а потом уже заняться «снаряжением». Хотя нет, Саша ведь хочет большого пса, желательно лабрадора или ретривера. Голден ретривера! О такой романтичной и очаровательной собаке с золотистой шерстью они иногда мечтали с отцом, но мама не верила, что Саша сможет гулять с собакой утром и вечером – с его-то желанием подольше поспать! Она не хотела лишних хлопот с уборкой, то да се…

«Ну ничего! Придется маме смириться! – мстительно подумал Саша. – Сама виновата – оставила меня одного, забросила, можно сказать, отец вообще предал, а вот пес меня никогда не забросит и не предаст! Потому что я проявлю к нему милосердие! Я стану его спасителем! И он будет мне благодарен! Конечно, голден ретривера я в приюте вряд ли найду – ну а вдруг? Всякое бывает!»

Он размышлял, а ноги сами несли его через парк Кулибина, а значит, мимо ТЮЗа… Да ладно, чего ж теперь! Надо привыкать!

Саша свернул с асфальтированной дорожки и помчался по тропке, стараясь не смотреть на серое здание театра, как вдруг из кустов сбоку донесся треск, визг – и на тропу прямо перед Сашей буквально вывалился какой-то черный грязный комок.

Саша чуть не упал и даже машинально занес ногу, чтобы отшвырнуть от себя это невесть что, как вдруг комок развернулся, приподнялся – и Саша увидел, что это пес.

Зрелище он собой представлял самое жалкое. Тощий, облезлый, с обрывком веревки и кровавыми следами на шее, с куцым отростком вместо хвоста, с перебитой передней лапой, которую поджимал, еле держась на остальных трех, – так они дрожали. К тому же морда у него была какая-то перекошенная: один глаз заплыл кровью, другой нелепо косил… В общем, урод уродом, и если можно было найти пса, менее напоминающего романтичного и очаровательного голден ретривера, то он стоял перед Сашей. Но если можно было найти пса, который смотрел бы на человека с огромной мольбой, то он тоже стоял перед Сашей!

В кустах, из которых он вывалился, клубилась какая-то странная темнота, и оттуда доносилось не то глухое рычание, не то угрожающее ворчанье.

Что, еще одна собака? Нет… Что-то пугающее, что-то страшное!

Саша попятился было, но чуть не наступил на трехногого пса. Тот жалобно взвизгнул, и Саше стало стыдно.

– Эй! – крикнул он, вглядываясь в куст. – А ну пошел вон!

Он не знал, к кому обращается, но рычание на миг прекратилось, словно это неизвестное страшилище онемело от изумления. Однако тотчас оно взревело так, что Саша отшатнулся, поскользнулся и плюхнулся на траву. Схватил попавшийся под руку сук и швырнул в куст, однако рычание не утихало и сгусток тьмы словно бы подался вперед. Вот-вот выскочит из куста! Не оборачиваясь, боясь оторвать взгляд от этой надвигающейся тьмы, Саша пошарил сзади, надеясь, что попадется еще один сук, но только попусту хватался за траву.

И вдруг что-то подсунулось под руку. Саша покосился и увидел, что пес, который и так еле держался на трех лапах, решил помочь и подтащил к нему земляной ком, из которого торчит длинный стебель какого-то растения.

Это было смешно и глупо, но больше все равно обороняться было нечем. Саша неловко размахнулся, швырнул ком, с которого посыпались земля и какие-то крошечные синие цветочки, – и попал точно в середину куста! Раздался истерический писк, пошумела листва – и все стихло. Однако у Саши не исчезало ощущение, будто за ним наблюдают чьи-то недобрые глаза.

Захотелось как можно скорее убраться отсюда.

Он вскочил, бросился было бежать, но сзади раздался тихий визг, вернее стон, и Саша оглянулся.

Ах да, пес…

Тот, похоже, совсем обессилел: уже не скакал на трех лапах, а лежал на траве, часто, запаленно дыша.

Саша остановился.

Пес чуть повернул голову, и его единственный глаз уставился на Сашу.

Была в этом взгляде смертельная, безнадежная усталость. Даже мольбы в нем теперь не было – только усталость… «Я знаю, что я урод, – словно бы говорил пес. – Такой грязный, жалкий, что тебе противно даже подойти ко мне, не то что помочь. Я все это знаю… Просто умирать неохота, понимаешь?»

– Ох, – тихо сказал Саша, проглотив комок, вдруг вставший поперек горла, а потом вернулся, наклонился и взял пса на руки.

Тот был настолько истощен, что словно бы ничего не весил. Видимо, был уже на самом-самом пороге смерти. И это полумертвое существо только что помогло Саше спугнуть что-то ужасное, затаившееся в кустах! Не бросилось спасаться само, а из последних сил помогло!

Сухой, покрытый белым налетом язык вываливался из пасти. Пес был еще и обезвожен до последней степени.

Надо его напоить. Первым делом – напоить!

Саша вспомнил, что под лестницей, которая вела на внешнюю галерею ТЮЗа, есть водопроводный кран. К нему прикручивали шланг, когда поливали клумбы, окружавшие здание театра. Саша и сам сколько раз их поливал, а потом приходил в мастерскую к отцу – мокрый и чумазый с головы до ног. В таком виде, конечно, идти домой было невозможно, поэтому приходилось сушить рубашку и шорты на огромном ветродуе, которым отец обычно подсушивал краску и клей на декорациях…

Воспоминание мелькнуло и исчезло, не причинив обычной боли.

Сейчас было не до своих страданий! Сейчас надо спасти умирающего пса!

Саша кинулся к ТЮЗу прямо по газону, по еле заметной тропке. Забежав под лестницу, осторожно положил беднягу на траву и принялся откручивать вентиль крана. Кто-то закрыл его на совесть: Саша руки сбил в кровь, прежде чем вода наконец полилась. Рядом, конечно, не нашлось ни миски, ни банки, но Саша набрал воды в сложенные ковшиком ладони и подсунул к морде пса.