Нойды. Белая радуга

Промокнув глаза, девочка совсем растерялась, не зная, что делать теперь с платком. Вернуть? А вдруг ему будет противно, вон как шарахнулся от ее мокрой руки. Да что же такое, лучшая ученица всегда и во всем, а не знает самых элементарных вещей?! Где им обучают, скажите на милость? Или это особая мудрость, которая передается от матери к дочери?

– Я просто почему-то испугалась, когда ты спросил, не приемная ли я, – решила она все же объясниться, а то точно примет ее за дурочку. – Это было бы ужасно.

– Ну так только со стороны кажется, что ужасно, – ответил Платон. – Я вот, к примеру, приемный, и ничего.

– Да ты что? – поразилась Вика, сообразив, что в очередной раз сболтнула что-то бестактное. – Тебя усыновили?

Парень неопределенно пожал плечами:

– Ну не совсем так. Просто есть опекуны, которые забрали меня к себе из того учреждения, где я прежде жил. Они не считаются моими родителями, но очень сильно поддерживают меня. Перевели в выпускной класс в эту гимназию, чтобы я мог лучше подготовиться к поступлению в вуз. Я бы и сам всего добился, но все равно им благодарен.

Вика решила, что спрашивать о настоящих родителях сейчас точно не стоит, хоть ее и раздирало любопытство. Но, главное, они учатся в одной школе, значит, смогут еще увидеться. При условии, что он, выпускник, захочет с ней, восьмиклашкой, общаться.

Набравшись храбрости и действуя по наитию, что живет в крови каждой женщины, Вика сказала:

– Твой платок мне еще может пригодиться. Но обещаю вернуть его снова чистым и выглаженным. Не возражаешь?

Платон с задумчивой улыбкой покачал головой. И довольно ловко первым встал на ноги. Но ей руки не протянул, Вика поднялась сама. Зато спросил:

– Проводить до дома?

– Не нужно, спасибо! – Опять же интуиция подсказала ей, что для первого знакомства стоит уже закруглиться. – Увидимся.

И Вика первая зашагала прочь. Вышла на пешеходку, где было все так же многолюдно и кто-то, сидя прямо на тротуаре, выводил на саксофоне проникновенную мелодию из старого фильма. И от этого было светло и радостно, но и тревожно на душе. Хотелось бродить по городку, заглядывать в чужие лица и думать о своем.

Но Вика, даже не глядя на часы, чувствовала, что чересчур загулялась. Вдруг пришла в голову мысль: а не последовать ли с ходу интересному совету Платона – взять и вернуться домой совсем поздно, отругают ее родители или останутся традиционно холодны? А вдруг обнимут и скажут, что с ума сходили, не зная, куда она подевалась?

Она вспыхнула от радости – и тут же сникла. В век мобильных телефонов родители сперва звонят, а потом уж начинают волноваться. Вика на ходу достала мобильник, поглядела, не мигает ли зеленый огонек пропущенного сообщения, – нет, пусто. Ну и ладно, зато она познакомилась с Платоном, и теперь перед ее глазами неотрывно стояло лицо с теплыми глазами, выпуклым лбом и чуточку оттопыренными насмешливыми губами. Неужели она влюбилась? Неужели вот так оно и случается?

Вика почти не заметила, как дошла до дома, а войдя в квартиру и скинув обувь, не понеслась первым делом в родительскую комнату, чтобы отчитаться о возвращении и выплеснуть нарочито восторженные рассказы о прогулке, при этом стараясь не замечать холодного молчания матери. Нет, довольно! Она отправится прямиком к себе, а родителям, если у них возникнут вопросы, будет совсем не сложно ее найти.

В новой квартире комната Вики находилась в конце широкого коридора, после гостиной и комнаты родителей. Дверь в эту комнату сейчас была на ладонь приоткрыта, оттуда струился слабенький свет торшера, дополнительно завешенного платком, – мать не выносила яркого света. Проходя мимо на цыпочках, девочка услышала родительские голоса и чуточку притормозила у двери, желая удостовериться, что у них все в порядке. А потом уже намертво примерзла к полу, так испугали ее первые же услышанные слова матери.

– Я больше не могу. Толя, умоляю, давай прямо завтра положим этому конец.

Голос звучал ровно, почти спокойно, и это пугало больше всего.

– Родная, не говори так. – Голос отца был полон нежности. – Уже прошли две трети срока, мы терпели десять лет, неужели не потерпим еще немного?

– Смысл, Толя, какой в этом смысл? – продолжала мать словно на автомате. – Мы совершили страшную ошибку, пора это признать. Мы промолчали, когда нужно было бить во все колокола, обращаться в полицию, к журналистам. Тогда у нас еще было достаточно сил, чтобы бороться, почему мы не сделали этого?

Отец молчал. Мать помолчала немного, словно давая ему высказаться, не дождалась и снова заговорила сама.

– Мы были напуганы, и я – даже больше, чем ты. Я сама умоляла тебя не поднимать шум. Это моя вина. Но давай попытаемся сделать что-то прямо сейчас, прошу. По крайней мере, разрубим этот проклятый узел. Положим конец страшному ожиданию.

– А сможем ли мы жить дальше совсем без надежды? – после паузы тихо спросил отец.

Мать натужно и страшно рассмеялась:

– Надежда?! Я давно забыла смысл этого слова. Нашей дочери нет в живых!

У Вики подкосились колени. Она едва не бросилась в комнату с воплем: «Мамочка, я жива, я здесь», но прежде нее закричал отец:

– Не смей так говорить, Аня! Это единственное, о чем я когда-либо просил тебя: не отнимай надежду хотя бы у меня, даже если не веришь сама! Наша девочка жива, я знаю, я чувствую это!

– Тише ты, – шикнула мать. – Еще не хватало, чтобы она услышала.

– Она гуляет, – холодно уронил отец. – Как обычно, прибежит сюда, когда вернется.

Вика отпрянула от двери, оперлась обеими руками о противоположную стену. В голове шумело и темнело в глазах. Остался только страх, что сейчас отец выглянет и обнаружит ее. Сквозь шум и свист крови в висках снова пробились слова матери:

– Возможно, Толя, мы все сделали правильно. Если наша дочь жива, если кто-то растил ее все эти годы, то едва ли станет убивать теперь. Но надеяться не на что. Даже если мы однажды увидим ее, то это никому не принесет ни радости, ни облегчения. Время упущено.

Тишина. Потом голос отца:

– Я с самого начала говорил тебе, родная, давай попытаемся полюбить эту девочку. В конце концов, в ней нет ничего плохого, и она изо всех сил старается завоевать нашу любовь. Если бы мы приняли ее по-настоящему, как свою, то этим надежно защитили бы нашу дочь и себе оставили шанс жить, любить, радоваться жизни. Ты понимаешь меня?

Снова томительная пауза – и рубленые фразы матери:

– Ты говорил. А я всякий раз не верила своим ушам. Как мы можем принять эту после того, что случилось? Мы даже не знаем, что она такое. Человек ли она!

Кажется, на последней фразе мать попыталась привстать, скрипнула кровать, а потом послышался сдавленный стон, суетливые шажки и увещевания отца. Под эти звуки Виктория, почти не таясь, дошла до своей комнаты, боком повалилась на кровать и уткнула голову в колени. Думать она не могла и хотела в этот миг только одного: исчезнуть, испариться и чтобы все о ней забыли. И сама она больше ничего не помнила и не ощущала.

Пролежав так до позднего вечера, – никто так и не заглянул к ней – она встала и включила в комнате верхний свет. Выбрала из своей коллекции рюкзаков самый вместительный, для поездок, и начала аккуратно и методично складывать в него вещи.

* * *

Урок физики в седьмом «А» классе все никак не начинался, хотя шла уже шестая минута после звонка. Ученики в количестве двадцати человек занимались кто чем, но тишину блюли – преподаватель, он же директор гимназии, стоял в коридоре рядом с классом, положив крупную холеную кисть на ручку приоткрытой на четверть двери. Кисть нетерпеливо постукивала пальцами с отполированными до блеска ногтями. Директор Иван Сидорович Гайдай всегда старался четко отделять директорские дела от преподавания, поскольку любил свой предмет всей душой и не желал бросать уроки. Но случались иногда особо назойливые родители, а директор славился своей учтивостью и подчеркнутой доброжелательностью к этому суетливому племени. В конце концов, обучение в гимназии было платным и отнюдь не дешевым.

Парты в просторном светлом классе стояли по четыре в три ряда, последние в крайних рядах пустовали – директор подозрительно относился к желающим отсесть подальше и не выпускал их из поля зрения. Но задняя парта по центру была занята парочкой смельчаков – парень держал руку на плече своей подруги. При этом он не сводил глаз с двери, готовый отдернуть ладонь в любой момент, – нарываться на директорские подколки как-то не улыбалось. Девушка оглядывала класс с ленивым пренебрежением первой красавицы.

На самом деле красавицей она не была. Ее лицо, энергичное, яркое, с точеными мелкими чертами, тянуло разве что на звание интересного, в классе были девочки и посимпатичнее. Но никто не мог поспорить с Дашей Зиминой в умении поставить себя и заткнуть за пояс любую конкурентку. Она жила по принципу: «За любую обиду я отомщу втройне. Наказаны должны быть как обидчики, так и свидетели – в другой раз не будут просто таращиться, дебилы». Огорчало Дашу лишь то, что никто ее, в общем, не обижал, все блестящие планы мести пока что существовали лишь на страницах особого «блокнота памяти». Тем не менее бо?льшая часть одноклассников пусть по пустякам, но уже столкнулись с Дашиным нравом и теперь предпочитали держаться от нее подальше.

Сейчас Даша с особым тщанием сканировала класс после выходных: кто какую обновку приобрел, кто прическу изменил. Имея возможность получать все лучшее, она не выносила, когда кто-то оказывался более шустрым, первым покупал ультрамодный гаджет или делал необычную стрижку. Все это рассматривалось как обида и тоже заслуживало изысканной мести.

Сидящий рядом с Дашей парень был симпатичный, улыбчивый, обласканный и ухоженный, обладатель необыкновенно синих глаз. Он тоже привык получать от жизни лучшее, но умел быть за это благодарным и не замахивался на звезды с неба. Сейчас он был доволен тем, что без особых усилий получил возможность обнимать за плечи едва ли не самую популярную девушку в гимназии. Имя его вполне соответствовало внешности и жизнелюбивой натуре – Павел Майский.

Но вот дверь в класс начала открываться, в проеме возникла вся целиком директорская рука и пола его жемчужно-серого пиджака. Паша тут же оставил девичье плечо в покое, причесал пятерней густой пшеничный чуб и сел ровнее.

Иван Сидорович – для учеников Ивсид – нарисовался уже весь, и по лицу его легко читалось, что он чем-то не то раздосадован, не то обескуражен. В общем, настроение ему успели подпортить, но класс куда больше опасался директора, когда тот был весел и на подъеме, – такой Гайдай становился непредсказуем, свергал авторитеты и беспощадно рушил субординацию в классе. А сердитый – это не беда, значит, будет обращаться с учениками подчеркнуто корректно.

Следом за директором в класс неловко вошла девочка в форме их гимназии. Форма – юбка плиссе, серый жилет, белая рубашка – смотрелась на ней довольно нелепо, потому что новенькая оказалась толстой и какой-то несуразной. Сразу же шумно споткнулась о порог, едва не врезалась в парту и замерла, глядя поверх голов, – верный признак, что растеряна.

– Не вставайте! – рявкнул Ивсид на слабые попытки учеников отлипнуть от стульев. – Времени и так достаточно потеряли. Так, класс, это ваша новая ученица. Сама представишься? – Он оглянулся на толстушку.

Та медленно повела головой – нет.

– Ладно, тогда я скажу. Знакомьтесь, Татьяна Милич, ее семья только что переехала в наш город. Не хочу никого напрягать, лишь намекну, что Таня является победительницей бесчисленного количества олимпиад по – внимание! – всем предметам. Одним словом, прошу любить и жаловать!