Нойды. Белая радуга

– Заходи, заходи, Снежка! Как тебе тут? Простор, а? Не то что в Питере?

Отец всегда в ее обществе говорил много и как-то дробно, так что Вика всякий раз представляла горстку мелких камешков, уносимых потоком, как они перекатываются и стукаются друг о друга. А Снежкой он звал ее из-за светлых, почти белых волос. Снежкой, Снежинкой, Снежаной – и никогда просто Викой. Мать изредка и словно нехотя называла по имени – всегда только Виктория.

– Я тут уже была, – напомнила она тихим голосом.

– А-а… о… конечно, была. Ну мы тут подремонтировали старые стены, красоту навели, не так ли? А как мама? – вдруг напрягся он, голос сразу изменился, исчезла дробность. – Ей не стало хуже?

– Нет, папа. Я бы тебе тут же позвонила, если что.

– А, ну да, конечно, – расслабился он.

– Она отправила меня погулять и перекусить в городе. Ну чтобы дома готовку не разводить и ей не мешать. Уроки я уже сделала, – добавила она поспешно и тут же рассердилась на себя за эти слова. Вечно вставляет дурацкие уроки, как единственное свое достижение, будто кого-то это волнует. Вот и отец усмехнулся как-то странно, словно пытался скрыть раздражение.

– Ну конечно, сделала. Когда наша Снежинка забывала про свои обязанности?! Так, значит, велено выдать сумму на кафе и прочие непредвиденные траты?

– Нет, пап, у меня еще есть… – начала девочка, но отец уже отвернулся, прошел к шкафу у двери и скрылся весь за его дверцей. Судя по шороху и звяканью, порылся в кармане пиджака, а потом из-за дверцы шкафа вынырнула его рука со стопкой скомканных купюр.

– Слишком много! – запротестовала Виктория, но рука нетерпеливо качнулась, пришлось взять. Потом из-за дверцы появился и сам мужчина, кажется по новой натягивая на лицо приветливое и ласковое выражение. А она так и стояла с деньгами в руках, растерянная и почему-то униженная.

– Ну что же ты? – В голосе отца сквозила нотка нетерпения. – Беги, пока тучки не набежали.

Но она, насупившись, осталась стоять на месте, ощущая несвойственное ей желание спорить и препираться. Пусть даже по совсем уж странному поводу.

– Моим одноклассникам столько и в месяц не дают, сколько ты мне на кафе, – пробормотала, не поднимая головы.

– Ну, хвала небесам, твой папка может себе это позволить, – из последних сил улыбаясь, отчеканил отец.

Кажется, еще мгновение, и он возьмет ее за плечи и вытолкает из кабинета. Хотя нет, он так не поступит, поскольку вообще никогда не прикасается к дочери.

– Я учусь в платной гимназии, там многие могут, – напомнила девочка.

– Снеж, ну что ты, в самом деле? Много на кафе, зато хватит еще на платьице или туфельки. Или книжку. Или… не знаю на что, сама придумай.

– Ага, или вообще сбежать из дома и пожить пару месяцев в другом городе…

– Эй! – Отец стянул с носа очки, лицо без них стало совсем чужое, недоброе, так что Вика поспешила опустить глаза. – Что за разговоры такие? Но я знаю, что моя разумная девочка никогда так не поступит, потому что она всегда поступает правильно!

Тон сделался елейным, она ненавидела, когда отец так с ней говорил. Как с ребенком, но только с чужим и неприятным ребенком, которого нельзя пристукнуть, так что приходится как-то заговаривать ему зубы. Она вспомнила о принятом пару минут назад решении – а думала об этом много раз, даже лет – и выпалила:

– Папа, скажи, когда я была маленькая, я сделала что-то очень плохое?

Отец вытаращил на нее глаза, потом вспомнил про очки, ловким движением накинул их на нос и снова посмотрел. А затем отошел к белоснежному столу у окна и начал все подряд на нем переставлять, явно без всякой системы.

– Что за странные вопросы, Снежа? Посмотрела какой-то триллер? Хотя ты у нас больше по книжкам… Так что там у тебя за фантазия такая, делись.

– Это не фантазия, – помотала головой Вика и оперлась спиной о стену – у нее дрожали коленки. – Просто я много думала об этом. Мне кажется, когда-то у нас все было иначе, на старых фотках и видео мы все вместе, радуемся, и мама здорова. Я не помню ее такой, а ты никогда толком не рассказывал, почему она заболела. Вот я и подумала, ну, может, я убежала куда-то без спроса, потерялась. Вы за меня очень испугались, и у мамы началась ее болезнь. И теперь вы не можете меня простить…

Больше Вика ничего не смогла из себя выдавить. Наверное, зря она начала разговор. Плохая была идея! И отец так странно молчал, что Вике становилось с каждым мгновением все страшнее. Даже не смотрел на нее, только на свои руки, хватающие все подряд… Потом закашлялся и долго не мог остановиться. Снова снял очки и протер заслезившиеся глаза. Покачал головой и положил ладонь на лоб, демонстрируя, какой чушью ему показались слова дочери. Нарочито рассмеялся:

– И что только не залетает в эту головку, такую в целом светлую и умненькую! Страшно подумать, что же тогда в головах у бездельников и лоботрясов, которые и сравниться не могут с нашей Снежинкой. Милая, мы всегда любили и любим тебя одинаково. Конечно, болезнь мамы многое поменяла в нашей семье, и, само собой, не в лучшую сторону. Но ты должна понимать, что нельзя желать всего на свете. У тебя есть все, что нужно для девочки твоего возраста. Скажи, ты можешь припомнить, когда мы с матерью в чем-то ограничивали тебя? Были с тобой жестоки, грубы? Может, мы тебя наказывали, упаси бог, били? В чем конкретно ты нас обвиняешь, ну-ка, скажи своему папке?

Вика слушала, опустив голову, а изнутри медленно покрывалась коркой ужаса. Она слышала, как нарастает в голосе отца раздражение, но он пытается замаскировать его елейно-шутливым тоном. Кажется, она снова все сделала только хуже.

– Прости меня, папочка! – в отчаянии прошептала девочка. – Я спросила глупость, ужасную глупость!

И ринулась прочь из кабинета.

Она немного успокоилась и просушила слезы в каком-то чужом дворе, забившись под горку на детской площадке. Площадка пустовала, вероятно, по случаю хорошей погоды всех детей увели гулять в городской парк – он совсем рядом, лишь дорогу перейти. Но в парк Вику не тянуло, как и никуда, впрочем. Она все еще болезненно переживала дурацкий разговор в клинике. Отец разозлился, а если он еще и матери ее слова передаст, то та, пожалуй, совсем перестанет с ней разговаривать. Мать терпеть не может «всяких претензий», как она это называет.

Но все же яркое солнце, птичий щебет и теплынь понемногу вернули девочке хорошее расположение духа. А когда на площадке все же появилась пара малышей и немедленно начала вопить и бегать, Вика наскоро привела себя в порядок и с самым независимым видом отправилась знакомиться с городом. Ну и ладно, в конце концов, она сумела высказать главное: отношение родителей ей не кажется нормальным. Возможно, отец на досуге все обдумает, и потом они еще разок поговорят спокойно и по-доброму, как и положено родным людям.

В центре города на пешеходке она спросила кого-то насчет детского кафе и узнала, что оно давным-давно прекратило свое существование. Но место, где кафе было, показали: совсем маленький дворик с хилым газоном посередине. Вместо растительности из земли торчала вроде как арка из местного золотистого камня, которая никуда не вела. Ну и хорошо, что кафе превратилось в обувной магазин, – Вике совсем не хотелось туда идти. Просто сработала привычка быть послушной и всегда готовой на любой родительский вопрос дать самый подробный ответ.

Солнце скрыли низкие мохнатые тучки, и сразу стало парко, душно. По всем приметам, собиралась гроза. Посидеть в самом деле где-то хотелось, и девочка закинула голову, изучая вывески над дверями. На одной было написано:

«КОШАЧЬЕ АНТИКАФЕ “ЧЕТЫРЕ ЛАПКИ”».

И вокруг на желтом фоне – многочисленные отпечатки этих самых лапок.

Сердце Вики радостно подпрыгнуло – кошек она обожала. За вывеской скрывалось замечательное место, где жили кошки, и нужно было только заплатить за время, которое хочешь провести в их мурчащей компании. Там обязательно найдется чай, а в горле как раз пересохло. Она потянула на себя неподатливую дверь подъезда и по узкой лестнице взбежала на второй этаж, мимо двух каких-то фирмочек и пахучего секонд-хенда.

Зато в просторном помещении антикафе ничем плохим не пахло, только бергамотом и ароматическими свечками. Здесь было два просторных дивана с придвинутыми к ним столиками, полка с книгами и прилавок с чайником. И много кошачьих домиков, матрасиков и игрушек. Местные обитатели – коты всевозможных мастей – с вялым интересом покосились в сторону новой посетительницы, бо?льшая часть продолжила валяться на матрасиках, лишь трое встали и начали выразительно потягиваться, словно давали понять, что к контакту готовы, но просят не обременять их ласками и сюсюканьем – они и так уже отработали целый день.

– Проходи, милая, не стесняйся! – приветливо окликнула Вику молодая, очень загорелая женщина и тут же включила чайник.

На хозяйке антикафе был цветастый свитер с закатанными рукавами и светлые джинсы – наверное, чтобы на них меньше была заметна шерсть питомцев. Ее пушистые светло-рыжие волосы были забраны в высокий хвост.

Вика заплатила за час пребывания, взяла чашку с чаем, печенюшку из коробки и уселась на диван. Почти сразу к ней степенно приблизилась разноцветная кошка с большим животом, замерла у ног и возмущенно мяукнула, словно укорила: «Что, даже не поможешь мне в моем положении забраться на диван?»

– Ой, прости! – воскликнула Вика, тут же отставила чашку и со всеми предосторожностями подняла кису себе на колени. Та немного потопталась и аккуратно легла на бок, оберегая живот.

– А как тебя зовут? – спросила ее девочка, лаская шелковистую шерстку.

– Эта наша Нонграта, – весело сообщила женщина, подходя ближе. – Имя такое, потому что ее много откуда вытурили, к нам попала уже вот такая. Ждем пополнения на следующей неделе. Кстати, если хочешь котенка, то можем тебя записать в лист ожидания.

– Я бы хотела, – запинаясь от волнения, заговорила Вика. – У нас была кошка Мотька, но она… ей было уже очень-очень много лет. Я бы хотела котеночка, но не знаю…

– Понимаю, нужно сперва с родителями обсудить.

Девочка кивнула, хотя дело было не в родителях – они-то позволят, они всегда все ей позволяли. Вика сама не понимала, что ее смущает. А ведь как было бы здорово приходить сюда каждый день, ждать и однажды увидеть новорожденных котят. Потом выбрать своего, наблюдать, как он день ото дня набирается сил, все крепче стоит на лапках, открывает глаза. А дома тем временем готовить все необходимое для малыша. Но что-то мешало ей тут же записаться в очередь на котят. Лиза – так звали хозяйку антикафе – настаивать не стала.

Вика просидела еще полчаса, попивая чай и шушукаясь с дремлющей Нонгратой, но потом бросила взгляд в окно – небо расчистилось, налилось синевой, правда, уже меркнущей к закату, – и заторопилась домой. Она всегда боялась ненароком нарушить домашние правила.

Сбегая по лестнице, Виктория вдруг поняла, почему сомневается насчет котенка. А вдруг и он не будет ее любить? Кошки всегда выбирают в хозяева кого-то одного в семье. Их прежняя Мотька любила именно Вику, вечно ходила за ней по пятам, тосковала, когда девочка долго не появлялась дома. Эх, не нужно было Вике этим летом уезжать на несколько смен подряд в Артек! Новый котенок вполне мог выбрать на роль любимого хозяина отца или мать, это нормально. Но она, Вика, так истосковалась по любви, что не хотела получить еще один удар, лишнее доказательство, что есть в ней что-то скверное, дурное, еще прежде оттолкнувшее от нее родителей.

Настроение снова упало, и, когда дверь подъезда не поддалась с первого раза, девочка сердито распахнула ее ногой. Услышала, как кто-то сдавленно охнул, по инерции вывалилась наружу – и похолодела от испуга.

Парень, которого она сшибла дверью, сидел на дорожке и смотрел прямо на нее. Почти взрослый, старшеклассник, а может, студент. Не сообразив сразу юркнуть обратно в подъезд, Вика вжалась спиной в стену – сейчас он вскочит, возможно, толкнет ее или даже ударит, лучше уж заранее во что-то упереться. Но парень вскакивать не спешил, сидел на асфальте спокойно и невозмутимо, словно на пляже, и даже улыбнулся девочке. Потом обхватил левую ногу в районе колена и словно попытался подтащить к себе. Вика присмотрелась, и ей окончательно стало дурно от ужаса: совсем не летние ботинки на липучках подсказали, что она сбила хромоногого, калеку!