Молитвы человеческие

– Не только очи, – тихо ответил я, – но и сердце тоже.

– Сердце – это важнее всего. Оно никогда не обманывает.

Я мучился тем, что почувствовал в храме, и спросил об этом старика:

– Почему я ощутил свою веру, как религию лжи?

– Потому что в ней есть ненависть, – отвечал он, покачивая седой головой. – Вы ненавидите другие народы, других людей: тех, кто одет или думает иначе. А истинный Бог не может существовать там, где есть хоть капля ненависти.

– В моей вере много хорошего! – возразил я.

– Конечно, – согласился старик. – Но, Ахмет, если ты добавишь в котёл с красной краской немного чёрного цвета, что будет?

– Краска потемнеет, я испорчу весь котёл.

– Весь котёл… – посмотрел он на меня мудрым взором. – Ты сам сказал: весь котёл!

И я согласился.

– А Христос? – спросил я чуть погодя.

– Христос, как истинный Свет, повелевает нам любить всех: и злых, и добрых. Своих и чужих, ближних и дальних.

– Как я могу любить тех, кого не знаю?

– Сам ты не можешь, – улыбнулся старик, – но впусти Христа в своё сердце, и увидишь, как Он изменит его.

Мы говорили, и говорили, и говорили, а потом старик замолчал. Он долго сидел неподвижно, и мне показалось, что губы его повторяют моё имя: «Ахмет, Ахмет…» А затем, улыбнувшись, посмотрел так, будто видит что-то вдали, и сказал очень тихо: «Андрей!» Подумал и опять повторил: «Да, Андрей…»

«О чём это он?» – подумалось мне. Мог ли я предполагать, как далеко видят его духовные очи?..

Наутро он сказал:

– Иди в храм и посмотри. Я могу найти тысячи слов, но лучше, если ты сам увидишь Свет.

Я шёл по улице города и везде видел Его: Иисуса, которого распяли. Он был в воде, журчащей в фонтане, в движениях женщины, подставлявшей кувшин. Он был в смехе, прозвучавшем у меня за спиной, и в глазах юной девушки. И в том, как она сказала:

– Незнакомец!

Сердце моё трепетало. Никогда я не любил жизнь так сильно, как в те минуты. Словно все краски мира собрались в один яркий цвет, заставляя меня восторженно петь: «Слава, слава, слава!» В храме, замирая от блаженства, я вновь любовался Светом, давая ему проникнуть в то, чем в тот миг был я…

Да, старик сказал мне, что тело моё лежит в пустыне, засыпанное песком, и что мне придётся вернуться. Это меня пугало больше всего, как я не хотел!

Так прошёл день, или два, или три. Время перестало тревожить меня. Но старик сказал:

– Тебе пора возвращаться. Тело не может долго оставаться без еды и воды.

Помню своё отчаяние и грусть.

– Я вернусь сюда? – спросил.

– Вернёшься, если захочешь. Когда придёт время, Ахмет.

Очи слипались, я засыпал. Старик провёл рукой по моему лбу:

– Не забывай того, что видел, – и тихо добавил: – Иоанн моё имя.

Когда я очнулся, то всё так же лежал в ложбине. Песок покрывал меня всего, и только голова оказалась приподнятой. Это меня и спасло. Я встал, с трудом расправляя руки и ноги, и огляделся: пустыня сверкала всеми красками – видимо, недавно прошёл дождь. Нашёл небольшую лужу в камнях и хорошенько напился. А затем, осторожно ступая, двинулся в путь.

В доме моего дяди мне оказали ласковый приём, я смог отдохнуть и восстановить силы. Но меня тянуло в другое место, и, шагая по городу, я искал кресты. Наконец, нашёл храм: простой, невысокий; разувшись, вошёл. На меня смотрели с изумлением, не понимая, что делает здесь мусульманин, но, наверное, на моем лице виднелось что-то особенное, потому что никто не выгнал меня. Я с восторгом смотрел на иконы, облобызал крест. «Свет, свет, свет», – повторяли губы. Наконец, кто-то заговорил со мной, и я всё рассказал. Так я попал к христианам.

Дядя выгнал меня, когда узнал, но, уходя от него, я улыбался: «Наконец-то свободен!» В одной христианской семье меня приютили, а когда узнали, что я искусный красильщик, помогли найти работу.

Но душа хотела главного: стать христианином. И тогда меня начали готовить. Я посещал дом священника, который беседовал со мной, читал целые главы из книги, что называлась «Евангелие», а по вечерам сам перечитывал историю жизни Христа множество раз. И когда читал, меня касался тот же Свет…

На Литургиях мне разрешалось стоять лишь до тех пор, пока не звучал возглас: «Оглашённые, изыдите». Затем я уходил. То, что происходило потом, оставалось для меня тайной.

Так прошёл месяц, другой. Настал день моего крещения. Меня окунали в купель, священник читал молитвы, а я всё ждал: вот Свет коснётся меня. Да, я ждал трепетно и тревожно, боясь, что этого не произойдёт, и едва не упал от волнения, хотя был крепким мужчиной.

Но Свет вошёл в меня по-другому: радостью! Именно радость наполнила меня, когда я вышел из купели. Все поздравляли, я улыбался. Мне нарекли новое имя: Андрей.

Дни потекли: блаженные, ясные. Свет был вокруг, Свет был во мне. Теперь я оставался стоять, трепетно дожидаясь конца Литургии, и с величайшим благоговением принимал в себя маленькую часть Света, Тело и Кровь Христовы.

Прошло полгода. Я освоился, крепко стоял на ногах и, заняв некоторую сумму денег, собирался открыть свою лавку. И вот тогда я увидел её…

Она вошла в храм, накрывшись покрывалом, но по лёгкости движений я сразу понял: это – юная девушка. Не знаю почему, но всё во мне забурлило. Воспитанный в строгих законах, не позволявших мужчине пристально смотреть на женщину, я отвернулся, но думал только о ней. А когда молитва окончилась, спросил, кто она и как её зовут.

– О, – ответили мне, – даже не думай: тебе её не видать. Она – дочь священника!

Но разве мужчину остановит препятствие? Не прошло и недели, как я заслал друзей. Они вернулись ни с чем: отец отказался выдать дочь за новообращённого иноверца. И тогда я обратился к Свету. Я молился так горячо, что ничуть не сомневался: девушка будет моей! Изредка мне удавалось видеть её: только в храме, за Литургией. Она взглядывала на меня, и в её пристальном взоре я видел вопрос: «Кто ты? Какой ты?»

Мне удалось узнать, что вскоре у неё – день рождения. И я захотел придумать цвет, которого никогда не существовало. Я смешивал краски, погружая в них тонкую материю, сушил на ветру и вглядывался: то ли это, что нужно? Но дни шли за днями, а цвет не удавался. И тогда я опять стал молиться, призывая Свет, умоляя его дать моей ткани нечто неземное.

Настало утро, я взглянул на высохшую материю и засмеялся от радости: это был тот цвет! Тот, который я видел высоко в Небесном Храме.

Она пришла с подругами, и я набросил ей на плечи эту ткань, а затем подал зеркало.

– Взгляни, я придумал этот цвет для тебя.

Она любовалась своим отражением, затем перевела взгляд на меня:

– Ты приехал издалека?

– Да, но останусь надолго.

Она усмехнулась:

– В городе говорят, что ты – искусный красильщик. Другого такого нет…