Дары Солнца

Сын (хрипловатым голосом). А дальше?

Профессор. Дальше… Дальше были многочисленные эксперименты – в глубинке. Твоя мама ездила в диалектологические и фольклорные экспедиции, собирала материалы для словаря народных говоров, и я стал с нею ездить.

Сын. Я ничего об этом не знал. Почему ты раньше не рассказывал?

Профессор. Трудно сказать почему. Иногда нужно подходящее настроение, чтобы о чём-то рассказать. (Молчит.) Ну вот… Мы ездили по деревням, архангельским и вологодским, по Русскому Северу. Там такие люди… В ладах с собой и миром, настоящие дети природы, дети Солнца.

Сын. Какие они?

Профессор. Очень трудолюбивые. Встают ни свет ни заря, сразу делами занимаются: кто в поле, кто на луг траву косить, кто в лес по грибы, по ягоды, кто в огород, кто на реку рыбачить, кто за скотиной ухаживать… Работы в деревне много. Если не поработаешь, в рот нечего будет положить. (Воодушевляясь.) Время и пространство у них – целая система, где всё взаимосвязано, символично. Взять избу. Окна – это очи дома, вот их и украшали: снаружи – наличниками, внутри – занавесками.

Сын. Да, я, кажется, что-то такое читал.

Профессор. Ты читал, а я видел. Да, хорошие люди там были – работящие, самостоятельные, стойкие, талантливые. А речь какая – заслушаешься. (Посмеиваясь.) Правда, мне не всё понятно было, зато твоя мама – молодец, будто родилась среди них, так хорошо их понимала, умела разговорить. Сама сидит, вопросы задаёт, кивает, слушает, в блокнотике записывает, а я рядом сижу с магнитофоном.

Сын. С магнитофоном? Каким?

Профессор. Да был такой здоровый, тяжёлый бобинный магнитофон, «Маяк» назывался. Ох, потаскал я его… Килограммов двенадцать весил.

Сын. Вот это гроб…

Профессор (смеётся). Как ты его назвал?

Сын тоже смеётся.

Да, техника была не то, что сейчас, но, знаешь, надёжная. Мы с этим магнитофоном несколько лет ездили, народную речь записывали. Потом мама долго прослушивала записи, расшифровывала, сравнивала с тем, что у неё в блокнотах было. Кропотливая работа… (Молчит.) Да, вот там-то и я свои исследования проводил, только так, чтобы никто не догадался. Прибор у меня в рюкзаке был, я его заранее настраивал, когда никто не видел, потом садился рядом с кем-нибудь из мужиков, стариков, старух, разговаривал с ними, в глаза глядел. Это очень важно – какие у человека глаза.

Сын. Ну да, слышал: глаза – зеркало души.

Профессор. Ты слышал, но не веришь, для тебя это только красивые слова, а ведь это правда: в глазах отражается душа, и с возрастом это видно всё лучше. Мне было интересно проверить своё впечатление от человека с тем, что показывал мой прибор.

Сын. А что он показывал?

Профессор. Он показывал степень солнечности человека.

Сын. Чего?

Профессор. Я не хочу термины использовать, говорю так, чтобы тебе было понятно. Ты же гуманитарий.

Сын. Ну, юрист не гуманитарий.

Профессор. Знаю, но всё-таки ты очень далёк от точных наук. Что, мне объяснять все разделы физики, теорию света, теорию поля, теорию струн?

Сын. Нет, не надо.

Профессор. Давай я буду оперировать метафорами и простыми словами, всё равно суть останется. Итак, моя интуиция почти всегда подтверждалась: если я чувствовал, что человек хороший, правильный, чистый, думает о мире, о людях, о Боге, о душе, старается жить по правилам, писаным и неписаным, так, чтобы людям добро принести, то и мой прибор показывал высокую степень солнечности этого человека. Понимаешь?

Сын. Не совсем.

Профессор. Нравственная сущность человека имеет свою природу, физическую в том числе, только это очень тонкие материи.

Сын. Никогда не думал.

Профессор. А думать полезно. И интересно. Я вот всю жизнь размышляю над разными проблемами, и мне не надоело. (Помолчав.) После смерти мамы меня только работа и спасла. Да ещё ты.

Сын. Мне тогда казалось, что ты меня не замечаешь.

Профессор. Я просто старался меньше на тебя смотреть: ты так похож на свою маму… Мне было больно видеть в тебе её черты. Пойми это правильно.

Сын. Понимаю.

Профессор. Не обижайся.

Сын. Не обижаюсь. (Помолчав.) Отец…

Профессор. Да?

Сын. Ты столько лет потратил на свои исследования. К чему ты пришёл? Ты ведь не случайно заговорил об этом сегодня.

Профессор. Я пришёл к парадоксальному выводу: люди тоже воздействуют на Солнце.

Сын. Как?!

Профессор. Своими добрыми делами, душевным теплом, чистыми помыслами мы повышаем солнечность мира, отдаём Солнцу обратно его чистую лучистую энергию, и оно продолжает жить. Но в последнее время количества зла в мире критически выросло, оно искажает, коверкает души людей, разрушает всё изначально доброе, что в них есть. От нашего мира теперь исходит тьма, она ещё не видна глазами, она доступна только внутреннему зрению, но скоро… О, скоро будет катастрофа.

Сын. О чём ты, отец?!

Профессор. Солнце скоро погаснет.

Сын. Ты… Ты в своём уме?

Профессор. Я бы обиделся на тебя, если б не видел, как ты встревожен. Это хорошо, что ты неравнодушен.

Сын. Прости, я был резок. Но всё-таки я не пойму, ты меня пугаешь.

Профессор. Меня самого пугает моё открытие, но это так. Когда зло победит, когда всё страшное, дикое, звериное выйдет наружу, а остальные будут трусливо прятаться по углам, наш мир станет тусклым, он будет очень скудно освещаться, потому что мы убьём Солнце. Это взаимосвязано: чем Солнца будет меньше, тем меньше в людях останется человеческого. Грядёт хаос и смерть.

Сын (вздыхает). Ты берёшь на себя слишком много, отец. Ты ведь не пророк. А если ты прав, то что делать? Как жить, зная, что мы все обречены?

Профессор. Даже если бы я мог донести эту идею до всего человечества, даже если бы мне все поверили, и то вряд ли можно рассчитывать на положительный результат.

Сын. Почему?

Профессор. Да потому, что человек инертен, ленив, им управляют привычки и стереотипы, он меняется медленно, с трудом. А чтобы спасти человечество и Солнце, нужно измениться большинству, в идеале – всем.

Сын. Значит, мы обречены…

Профессор. Мы обречены на гибель нынешнего мира. Но, может быть (у меня теплится такая надежда), вслед за тёмными временами наступит Возрождение, Рассвет, Воссветление. Ведь человек не просто общественное животное. Муравьи вон тоже общественные – общественные насекомые, но мы же не муравьи. Чтобы жить по-настоящему, человеку нужно нечто большее, чем всем остальным живым существам. Ему нужна мечта, движение вперёд, к новому, неизведанному. Человек живёт в настоящем, но устремлён в будущее. Живёт в данный момент, но помнит о прошлом. Поверх реального мира наброшена, словно незримая сетка, система понятий и представлений о нём. Мы единственные из живых существ, кто способен осознать, что такое мир, а значит, мы можем разумно действовать. Иначе зачем нам дан разум?