Первый день. Я все еще сидел и ждал задание. Вчера мужчина, что выдавал мне форму от души посмеялся над моей комплекцией. Он говорил, что форм такого размера вообще не шьют, мол мне нужно было делать их на заказ или искать в детских магазинах. Меня не обидели его слова, видимо это был единственный веселый момент за весь его рабочий день. Он так смеялся, что казалось, его красная башка вот – вот лопнет. Однако форму он все – таки нашел, правда она оказалась немного не по размеру, была чуть широка в плечах. Я не понимал, к чему стоило устаивать этот цирк, может у санитаров было положено высмеивать новичков. Я беспорно уступал по телосложению тому полному мужчине, его рука была толще, чем две мои, а грудь была обвислой, как у пожилой женщины. Мне приказали сесть и ждать не понятно чего, просто ждать. Рядом было несколько кабинетов, где берут анализ крови. Люди заняли весь каридор, толкались и ругались с друг другом. Было слышно, как кричит чей – то ребенок. А я все еще ждал.
Честно сказать, я боялся крови, не то чтобы падал в обморок при ее виде, но эта субстанция вызывала у меня отвращение, она ассоциировалась с болью. Я помнил день из моего детства. Мне все еще семь. Мне нужно было вставать в школу. Будильник еще не зазвенел, но я чувствовал, что уже светло. Меня разбудили крики матери на кухне. Отец собирался на работу, а мать его бронила. Она кричала, что он должен бросить такую работу, что ей за него стыдно. Потом я услышал грохот. Я испугался и побежал на кухню, посмотреть в чем было дело. На полу была кровь, дорожка из капель алой крови. Мать стояла в углу с железным ковшиком в руке, отец рядом прикрывал лицо руками. – Что случилось? – тихо спросил я. Тогда отец подошел ко мне и наклонился. Все его лицо было в крови, на лбу была открытая рана, кровь из нее текла по лицу и из- за этого отец прикрыл левый глаз. Он взял меня за плечи и громко сказал:– Ты не должен этого запоминать, это невзаправду.
– Эй, мелкий, вставай, работка для тебя есть, – услышал я чей – то голос. – Ну, чего расселся? Здеь тебе не курорт!
Я поднял глаза. Лицо говорящего мужчины было мне незнакомо. Он был молод, или просто хорошо сохранился. Я поймал себя на мысли, что совершенно не следил за временем. Корридор опустел, слышен был лишь стук каблучков одной молодой медсестры, которая относила пробирки с кровью в лабороторию. Я понял, что прошло не меньше двух часов.
– Куда идти? – спосил я у незнакомого громилы.
– На шестой этаж, в пластическую хирургию, пациента нужно на каталку положить. Ох, черт! Ты хоть справишься, а? Уж больно ты хилый.
Мужчина нахмурил брови и старательно почесал затылок. Меня уже начинали донимать эти их шуточки. Они говорили со мной так, будто бы я был доходягой, которого не берут в армию из – за недовеса. Да уж, будь я очередным здоровяком без царя в голове, я отлично бы вписался в их среду.
– Я справлюсь, не беспокойся, – уверенно сказал я.
– Не понял, мы что вдруг стали приятелями? – удивился мужчина.
– Что?
– Ко мне нужно обращаться на Вы, я старше и выше в должности, проявляйте уважение!
– Хорошо, простите.
Мы шли по длинному коридору, я и мужик, которого я называл на вы, он шел впереди, изредка поглядывая не отстал ли я. Люди вокруг, как мазки разных красок, проносились мимо, не давая шанса запомнить их, только их цвет, лазурный для докторов, темно синий для санитаров и какой – то серый для больных. Все было живым, все были заняты работой. Я проходил по корридору и смотрел по сторонам: идентичные белые двери, похожие очереди, казалось этот коридор бесконечный. Интересно, изменится ли это когда – нибудь? Будет ли так, что я буду ходить на работу с радостью? Случится ли, что я буду опускать руку в карман пиджака и нащупывать там ключи от своей квартиры? Возможно ли, что я стану отвечать на телефонный звонок любимой женщины, которая звонит просто, чтобы спроситьг как у меня прошел день. Ох, ну и многого же я хотел! Хотя если уж выбирать, я бы выбрал третье. – Сюда, – говорит мой гид по здешним джунглям. Мы сворачиваем направо. Я удивился, что у лифта не было очереди. Наверное это просто был мой день.
– Нажми кнопку, – говорит верзила – санитар.
– Какую?
– Если что, пластичекая хирургия на шестом, – раздаженно говорит мой гид.
– Хорошо. Теперь я буду знать.
Я потянулся за кнопкой, не обдумывая тот факт, что здоровяку было бы куда проще нажать ее, ведь тот стоял рядом, а я нет. Ну чтож, субординация есть субординация! Пока мы поднимались на шестой, старший санитар смотрел на меня с укором, как учительница на первоклашку, которая никак не может запомнить сколько будет дважды два. Лифт пару раз останавливался, один раз на втором, где к нам присоединилась милое создание в больших очках, которая, поглазев на меня, вышла на четвертом. И вот он шестой. От того, что это было отделение пластической хирургии мне стало не по себе, я почему – то почувствовал себя больным, пришедшим сюда исправить себе нос или еще что – то. Просто поразительно, это отделение существенно отличалось от остальных. Все вокруг блестело от чистоты, видно было, что недавно был ремонт, в коридоре две уборщицы старательно натирали пол.
– Тебе в палату номер шесть, – проинструктировал меня мой так называемый начальник.
– Палата номер шесть, забавно! – произнес я.
– Только давай без иронии, – злобно произнес мой командир и нажал на кнопку вызова лифта.
Мне всегда было интересно, как все это делается, я пытался заглянуть в преоткрытые двери кабинетов, но так ничего и не уловил. Я услышал, как из какой – то палаты доносится раскатистый женский смех. Шестая палата, ну конечно.
Я даже не знал будет ли это правильно, если у меня когда – нибудь появится девушка, какая – нибудь наивная милашка влюбится в меня всем своим сердцем и будет помогать мне выбраться из этой затяжной ямы. Только вот я не хочу быть виноватым в чем – то, пусть я загубил свою жизнь, но себя мне ничуть не жаль. Я не из таких, кто обвиняет в своих бедах всех, кроме себя самого. Если бы я завел девушку, мне нечего было бы ей предложить, кроме разве что своей руки и сердца. Я бы сгубил еще одну душу так же, как сгубил свою, мы бы вдвоем старались найти хоть что – нибудь, чтобы не умереть от голода. Ужасно! А наш ребенок, который возможно вскоре появился бы на свет, носил бы в школу бывшую в употреблении одежду и завидовал бы одноклассникам, которые бы покупали дорогие тетрадки и учебники. Возможно переносить страдания легче, если делишься ими с кем – то. Не знаю, возможно. Однако, я буду нести свой крест в одиночку.
– Ты пришел за мной? – спрашивает девочка, сидящая на кровати. – Ой, что я говорю? Мне что – то вкалоли, вот, смотри! Она протянула мне правую руку.
– Я положу тебя на каталку, – говорю я. Слышно, как к палате подходят еще несколько человек.
– А ты красивый…
Она было такой юной. Я подумал, что ей не больше шестнадцати, но потом вспомнил, что запрещенно делать пластические операции несовершенолетним. Она была миловидной, с длинными, вьющимися, каштановыми волосами и красивыми скулами.
– Подойди ближе, – говорит девушка. Она пристально осматривает меня и повторяет: – Ты такой красивый, может быть мы могли бы… Ха, что я делаю, ты же санитар! Ой, извини! Не обижайся, ладно?
– Я не обижаюсь на правду.
– Я Маша. Хи, смешное имя.
– Нет, вполне красивое, и ты тоже красивая.
– Спасибо, – протяжно говорит она. После операции буду еще красивее.
Я услышал, как кто – то открыл дверь в палату.
– Как тебя зовут? – спрашивает пациентка.
– Женя.
– Женя… – протяжно произносит она, потом смеется.
Доктор, вошедший в палату говорит, что медикаменты уже подействовали. Я подкатываю каталку ближе к кровати и помогаю девушке спрятать ее волосы в шапочку. По пути в операционую она несколько раз произносила мое имя и потом заливалась громким смехом. Я смотрел на ее лицо, на тело, не было изьянов, некрасивостей, она была прекрасна, я не находил того, что нужно было бы исправить. Я выдохнул и сказал про себя: женщины…
Наверное, мы встаем на путь взросления, когда начинаем понимать все похабные шуточки в фильмах, когда видим, что девчонка, которая мила нашему сердцу, приходит в школу в бюстгалтере, когда мы обращаем на это внимание… Я не был, как все. В свои тринадцать я слушал рассказы знакомых мальчишек, но ни разу не побывал рассказчиком. Я помню, как видел двух своих лучших друзей, садящихся на велосипеды, наблюдал, как два их силуета становятся меньше и совсем изчезают за поворотом. Я знал, куда они ездили. У этого места не было своего названия. Ближе к вечеру мы собирались на лавочке возле моего дома и мальчишки рассказывали мне, что произошло в этот раз. Они говорили, что снова целовали девчонок, по – настоящему, по – взрослому, так, как это делают в фильмах. Один говорил, что в тот день было невероятное, девчонка показывала стриптиз, танцевала у костра и медленно снимала майку, еще они говорили, что у них были специальные ямы для какого – то дела. Я не спрашивал подробностей. Я думал, что еще не до конца созрел для обменивания слюной с женской рассой.
В один день, когда лето уже близилось к концу, один из моих друзей сообщил мне, что я нравлюсь одной девчонке, и она хочет поехать со мной в то секретное место. Поначалу я отбрыкивался, пока не узнал, что это была Та самая. Мальчишки говорили, что с первого раза не всегда хорошо выходит, наказали мне не открывать глаза во время поцелуя и обязательно почистить зубы. Я ужасно боялся, не знал толком, что и как делать. Я мчался на велосипеде к ее дому, подгоняя время, как только мог, дабы этот момент, наконец, пришел. Она села близко – близко ко мне, обнимала меня за живот и прижималась сзади, я ехал быстро и из – за боязни упасть, она все сильнее цеплялась за меня. Это и было наивысшим счастьем, я не желал большего, только бы она не отпускала руки.
Их тайное место оказалось всего лишь опушкой леса. Мы уселись на бревна, Та самая села рядом со мной и взяла меня за руку. Мальчишки достали из карманов сигареты и предложили девчонкам. Я ожидал, что Та самая откажется, но она взяла, подкурила с третьего раза отцовской зажигалкой и вдохнула. Другие кашляли, но не она. Было видно, что это далеко не первый ее раз. Компания о чем – то болтала, а я молчал и смотрел на нее, она больше не была ей, она не была Той самой, что – то вдруг изчезло. Девчонка тянулась к моим губам, но я отворачивался. Она сказала, что научит меня целоваться. Я чувствовал запах сигарет и еще алкоголя, я знал это, так же пахло от моего отца. Она просила потрогать ее грудь, хвасталась, что у нее больше всех в классе. Да, я хотел научиться целоваться, но не так, не с ней. Я увидел те ямы, про которые говорили друзья, теперь я понимал, для чего они им. Краем глаза я видел, что мои друзья не отворачивались от девчонок, как я. Наверное, для меня там не было места…
Я не мог понять, куда все пропадает. Куда изчезло то маленькое чудо, которое строило мне глазки на уроках труда? Где ее яркие и чистые голубые глаза? Их как будто бы сжег сигаретный дым.
– Эй, песик, хочешь возьму тебя домой? – услышал я женский голос.
– Нет, мне и здесь хорошо.
Будь она по – моложе и полегче килограмм на семдесят я бы еще подумал побыть ее собачкой, но а так, нет уж. Такая может и взаправду наложить еду в собачью миску и оставить спать на коврике в прихожей. Да, я снова спал на улице. До моей первой зарплаты было еще далеко, а погода была благосклонной. Я протяжно зевнул и попытался вспомнить конец истории. Но стоило ли? Дальше был мой побег только и всего. Мне нужно было не слабо напрячься, чтобы вспомнить ту, с которой это произошло в первый раз. Помню только, что прошло это около двух лет после той неудавшейся попытки. Да, вот так! Вот такой я залежалый фрукт, или, лучше сказать, поздний цветок.
Сон уже подходил ко мне на своих мягких лапах. Мне нужно было подумать о чем – то приятном на последок.
В детстве нас спрашивают, кого мы любим больше – маму или папу. Я всегда говорил, что папу. Мне наказывали, что так нельзя, нужно было говорить, что я люблю и маму и папу абсолютно равнозначно, одинаково. Но я стоял на своем, даже если бы у меня спросили это после смерти отца, я бы все ровно сказал, что люблю отца больше. Он был замечательным. Он сам построил дом, в котором мы жили. Я помню, как сильно я боялся звука бензопилы и мать отводила меня по – дальше во двор. Я противился. Я всего лишь хотел посмотреть, как отец орудует ей, как забивает гвозди с двух ударов. – Вот бы мне научиться так, – думал я. Еще помню, как во двор заходили соседи, некоторые шептались, другие говорили вслух. Они думали, что отцу не по силам построить дом, что он должен не выделываться и нанять бригаду стоителей. Однако он смог. Хотя даже мать не верила в него, и все вемя корила, что тот ее не слушает, зато я верил, этого было достаточно. Дом вышел просто сказочный, я не видел негде в округе таких. А соседи приходили снова и говорили, что они всегда верили, что у отца все получиться. Люди… Они порой мало чем отличаются от стада баранов. Они даже хуже. Бараны ведь не притязают на уважение, не говорят, что каждый из них неповторимая личность.
Отец говорил: – Не обои, а обе! Обои в спальне на стенках! Я повернулся, а мой палец все еще показывал направо. Мы с отцом были в новом магазине, и я положил глаз на яркую куртку с копюшоном. Отец говорил, что я могу выбирать все, что захочу, в тот день у него была зарплата, и он мог позволить себе немного раскошелиться. Я все никак не мог выбрать, мне нравились сразу две куртки: синяя и красная. Отец обнял меня и сказал, что купит мне обе. Моей радости тогда не было предела. Отец подошел к продавцу и отдал ему несколько бумажек. Я уже знал, что такое деньги, но еще не знал их цены. Я думал, что это ничего, ведь у отца в кошельке остались еще такие же бумажки, значит нам было, на что жить. Я бежал к матери, чтобы та порадовалась за меня, но она почему – то нахмурила брови. Она все переспрашивала у отца, сколько он заплатил, она ходила по комнате и махала руками. Мне было всего шесть, я просто не знал, что отец отдал за те куртки половину зарплаты. Мать начала кричать на отца, но я знал, что виноват был я, это я сказал, что не могу выбрать. Я покаился матери. Та молчала и злостно сжимала губы. Отец поднял меня на руки и понес в мою комнату, по дороге он сказал, что отдал бы все, что у него есть, только бы я еще раз почувствовал себя, таким же счастливым. Смех ребенка безценен.
Я всегда отлично высыпался, когда спал на улице, да и не только там, в общем, привык уже спать где придется, есть что придется или вообще не есть. В больнице ничего не менялось, все тот же вызывающий у меня рвоту запах, такие – же очереди день за днем, медсестра из продцедурного кабинета все так же ходила с косой и розовой резинкой. Я работал, передвигал что – то или кого – то, что – то приносил. В тот день у меня почти не было времени, чтобы посидеть и повспоминать события прошлого, как я это обычно делал. Я познакомился с другими санитарами, они были более дружелюбны, чем те, которых я встретил в свой первый день. Я даже удивился, эти двое были намного худее чем я, один был в больших очках, а у другого были волосы до плеч, которые кстати нуждались в мытье. Я знал, что главный санитар лукавил, когда говорил, что невозможно было найти форму моего размера. Еще я заметил, что одна медсестра флиртует со мной. Я все думал, не мерещится ли это мне. Она носила склянки с анализами кала и мочи и все время поглядовала на меня, улыбалась и преподнимала левую бровь. В целом она была симпатичной, только вот, не знаю даже, не очень – то воодушевлял меня этот образ.
Я желал, чтобы мой рабочий день был поскорее закончен, когда я заходил в эти большие двери, я уже думал о том, как по – быстрее скоротать время. Но когда работа была закончена, я не знал, что делать дальше. Даже хотелось еще поработать, сделать хоть что – нибудь. Вчера я нашел отличное место, место, где я смог бы продержаться несколько ночей. Это был старый склад, куда выбрасывали сломанные шкафы и кровати. Они не закрыли его на ключ, может подумали, что там нечего было воровать. Я расположился на кровати у левой стены, другие были либо совсем в плачебном состоянии, либо дорогу к ним перекрывали громоские шкафы. Правда на той кровати были сломаны две задние ножки, но это было лучше, чем скамья в парке. Где – то в куче рухляти я выискал старое, порванное одеяло и матрац с дырой посередине. Этого более чем хватало, главное, что мне было тепло, остальное было неважно. Я унес с подоконника чей – то недоеденный обед в пластиковой тарелке, мне повезло, что уборщица не успела его выкинуть. Теперь у меня было и пропитание и кров.
Рано утром, разбуженный шумом кипящей жизнью больницы, я спешил покинуть свое временное жилище. Сначала я боялся, что кто – то заметит меня, но потом понял, что никому не было дела до этого места. Уже неделю с потолка капала вода и никто не приходил починить протечку. Я делал вид, что спешу сделать очередное задание, здоровался в коридоре со Стасом и Славой, теперь уже знакомыми санитарами, я спешил в уборную. Хоть я и был бродягой без определенного места жительства, но я всегда старался следить за своим внешним видом. Мне даже было не чуждо чувство стиля, просто не было денег, чтобы выразить его. Я почистил зубы своей пастой, котороя кстати была самой дешевой и как на зло заканчивалась, умылся и был готов выполнять их сегодняшние поручения.
Мысли быдто бы сами лезли в голову, словно бы напоминая мне, что я все еще человек, я не должен был прекращать мыслить. Я шел к лифтам, чтобы подняться на пятый этаж, но там была слишком большая очередь. Нужно было торопиться и пришлось бы наверное подниматься по лестнице. И опять эти мысли… Он был единственной светлой частичкой, единственным стимулом, разрешением. Мой отец, мой родитель, мой Ангел. Я так жалел, что у меня не было его фотографии, ни единой, я не мог сравнить его с собой, найти общие черты, вспомнить его. Я помнил только его усы, его вьющиеся волосы, его улыбку… Я не знал почему, да и боюсь никто не знает, почему бог одаривает одних людей многими талантами, а других обделяет вовсе. Я был бездарью, а мой отец был творцом, мастером, все, чего он касался преображалось. Взять хотя бы наш дом с резными вставнями или тот кассетный магнитофон, который он собрал из кем – то выбрашенных деталей. Я поражался, насколько крепка была его сила воли. Он все время проводил, творя что – то, чинил телевизоры и радио у нас в кладовой, даже не взяв за это деньги, вырезал из дерева дощечки для резки, ровно и аккуратно делал из кирпичей печи, и все это безвозмездно. Еще он писал стихи. Я до сих пор помню ту маленькую, коричневую тетрадку, которую он всегда носил с собой, чтобы не пропустить моменты вдохновения. Я не помнил его стихов, они были о любви, женщинах, о детях, о счастье в общем. Перед сном я просил папу прочесть мне парочку. Мой любимый был о сыне, отец никогда не признавался, но я знал, что он посвятил его мне. Тогда я помнил первое четверостишье наизусть. Сейчас уже нет. Только это: И был у него единственный сын…
Я, наконец, дождался, когда очередь к лифтам поредеет. Я не очень то и хотел, чтобы он приехал. Я так погрузился в мысли об отце, они были настолько приятными, что мне не хотелось всплывать на поверхность.
Он умер, когда мне было семь. Это был цироз печени, это была моя безпринципная мать. Я никогда в жизни не винил его за его пристастие к алкоголю. Напротив даже, как – то пытался оправдать. Он просто топил в стакане всю ту мерзость, что ему приходилось слышать, весь ее гнев. Для нее все, что он делал было поводом для истерики: его работа на лесопилке, его стихи, как трата времени, его добрые дела, что оставались без оплаты и ее загубленная жизнь. Она не устроила похороны, это сделала семья отца, она даже не удосужилась на них прийти, хотя и собиралась. Мы вышли в коридор и я начал одевать свои сандали. Они были старыми и маленькими. Я сказал ей, что мне в них больно, и я хочу надеть другие. Мать снова начала размахивать руками, кричала, что я ничтожество. Она сняла пояс с платья и закинула его на балку у потолка. Она кричала, что ее окружают одни слабаки, и мой отец такой и я тоже. Она обвязывала пояс вокруг шеи. Это был первый раз. С тех пор я много раз снимал ее с петли.
Двери лифта, наконец, распахнулись. Вышла толпа разношерстных людей, кто – то из них безстрашно толкнул меня и побежал вперед. Я даже не обернулся. Моя голова была занята совсем другим, хотя мысли и перестали быть приятными. Через пару дней после похорон к нам приехал брат отца. Я не видел его до этого. Он выражал свои соболезнования за столом на кухне, а потом на полу с матерью, когда я случайно застал их. Он будто бы стукал ее. Я не знал, что они делали, но понял, что это было что – то гнилое. Все, что касалось моей матери было таким. После уезда моего дяди, она ничего не делала, кроме как смотрела на стену, не отзывалась, когда я звал ее. Потом, она нашла в кухонном шкафу запасы отца и сама пристрастилась к его пагубной привычке. Был конец осени и наша печь уже давно нуждалась в дровах. Те, что наколол отец ушли очень быстро. Когда я приходил со школы то чувствовал тепло, мать растапливала печь книгами отца.
И вот я уже нажимал кнопку с цифрой семь. Далеко же мне сегодня придется забраться. Я надеелся, что им не пришло в голову попросить меня принести оттуда шкаф на первый этаж. Маленькая коричневая тетрадка была моей единсвенной отрадой. Я перечитыал ее перед сном и мне становилось легче, я каждый день перелистовал ее, пока в один день не увидел, как она догорает в печке. У этой женщины не было ничего святого, слово ответственность было для нее лишь пустым звуком, не важо было, что будет есть семилетний ребенок, пусть хоть вообще ходит голодный. Я пытался разжегать печь, и много раз обжигался, я ловил кур и отрезал им головы, я дружил с соседской девчонкой, но родители более не разрешали ей дружить с сыном пьяницы. Мать могла уйти из дома на три или четыре дня, могла возвратиться с каким – нибудь мужчиной. Она повторяла, что я ничтожество, копия отца, она не должна была с таким общаться. Она натянула на дверной касяк толстое покрывало и таким образом определила где чье владение.
В лифт ринулась толпа спешащих куда – то людей. Медсестра с какими – то склянками прижалась к стенке, отец с двумя близницами устроился посредине, последним вошел плотник, с трудом затащивший в лифт две большие белые балки. Какой – то мужчина попросил меня нажать на кнопку третьего этажа. Как же долго все это! – думал я про себя.
Так и текла наша жизнь, я ловил соседских кур и воровал из чужих огородов овощи, собирал в лесу ветки для того, чтобы топить печь. Мать редко выходила из комнаты, только, если к ней приходили мужчины, они всегда приносили еду и алкоголь. Она говорила, что я уже взрослый и сам должен уметь прокормиться. Мне было всего девять…
Лифт остановился на третьем. Плотник с большими усилиями выпихнул из лифта злосчастные балки и побрел восвояси. Горели кнопки четыре и пять. Путешевствие было долгое.
Когда мне стукнуло десять, я приобщился к сбору ягод и грибов. Рядом с деревней проходила трасса и то, что я собирал хорошо раскупалось. В двенадцать я начал следить за огородом, получалось посадить совсем немного, но мне одному вполне хватало. Я пытался готовить, с первых попыток выходило что – то горелое, но дальше было то, что оказывалось вполне сьестным, да и выбора не было. Мать все так же пряталась под покрывалом. Она говорила, что ей от меня ничего не нужно, даже тепла в доме, ведь дрова приносил я. Мне редко удавалось увидеть ее. Она была укутана в фуфайки и шали, похожая на старуху, с опущенными веками и вечно перепутанными волосами.
Вот и загорелась кнопка семь. Я любил вспоминать отца, но только не мать. Для меня она была не более, чем женщиной, что дала мне жизнь, и жизнь, надо сказать, невеселую, она просто женщина в шали, старая, сгорбленная женьщина.
Как же хорошо, что мои слова разнились с действительностью. Мне не пришлось перетаскивать шкаф с седьмого этажа, однако, то, что меня попросили сделать было ничуть не лучше. «Эй, парень, отвези – ка этих покойничков в морг!» Ничего себе просьбочка! Я проглотил огромный комок в горле и положил руки на каталку. Я никогда не чувсвовал похожего. Я будто бы могильщик, делаю свое темное дело. Я шел по коридору, пару раз пришлось спрашивать дорогу, потому как я до этого не бывал в этой комнате с коротким названием. Почему – то никто не горел желанием дать мне подсказку или показать дорогу, все шарахались от меня, словно от прокаженного. Я старался не смотреть на то, что скрывала в себе белая больничная простынь. Какая мне разница, что за несчастный там на каталке? Я уже ничем не смогу ему помочь. Только вот это был не несчастный. Два небольших бугорка и красивый маникюр на пальцах маленьких ног… несчастная.
По коже пробежал мороз. Кругом были одни ящики, железные ящики, сколько же тут было мертвых. Я словно бы был в аду, хотя нет, в аду должно быть жарко. Может это было чистилище? Вдруг как раз сейчас чья – то неупокоенная душа покидает бренное тело? Мне не было сказанно, куда поставить каталку, поэтому я просто оставил ее у стены. Она катнулась вперед и ударилась об стол, простынь слегка сползла и показала белокурые локоны. Бедняжка, она должно быть была совсем юная. Отчего – то мне жутко захотелось поднять ту простынь и посмотреть на нее. С чего бы? Я сам не знал. Будто бы это было мне нужно. Один шаг, два шага, я протянул руку… Нет, я был просто трус.