Восемнадцать ступенек. роман

Восемнадцать ступенек. роман
Елена Константиновна Есина

В каких случаях женщина решается на измену законному супругу? Разочарование, обида, страсть, вожделение – бесспорно! Внезапно вспыхнувшие чувства – закономерно! Но Инне Барцевой, талантливой художнице-самоучке кажется, что ею движет исключительно страх. Роман «Восемнадцать ступенек» поднимает извечные вопросы верности, морали, доверия. Это история одной девушки, адресованная её любовнику.А вы бы смогли поведать о себе всё без утайки?

Восемнадцать ступенек

роман

Елена Константиновна Есина

© Елена Константиновна Есина, 2018

ISBN 978-5-4493-4663-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

В комнате с белым потолком,

С правом на надежду…

Nautilus Pompilius

От моего дома до твоего три остановки на маршрутке, если ехать от храма и четыре, если сесть в автобус у пруда.

Утренний общественный транспорт пахнет духами, гречневой кашей, ваксой и мятной жевательной резинкой. Тепло, тесно, закашляли, надышали.

Триста шагов – путь из А в В, от железной подножки маршрутки до твоего подъезда. Примерно пять минут ходьбы в обычном темпе, и на две минуты больше, если плестись, как снулая черепаха, когда становится совсем уж невмоготу. Ведь правда, бывает такое, что ноги не несут?

Промзона. Трубы котельной, стыдливо притаившиеся за березовыми стволами. Восемь часов сорок минут по московскому времени. Свежо. Тропинка средь берез – полоска выщербленного асфальта. Голуби, галки, пожилые собачники. Чувствую на себе косые взгляды прохожих, невольно поеживаюсь, брезгливо морщусь. Социопатия с каждым днем все плотнее, все ощутимее, словно еще немного – и она обретет физическую форму, воплотится, окутает меня слоем резиновой массы, и я исчезну.

Подъезд. Типовое здание пятиэтажного общежития. Код решетка – сорок два – тридцать. Повернуть в левое крыло. Подняться на пандус – повернуть направо – девять ступенек, еще раз повернуть и снова девять. Восемнадцать гребаных ступенек, если считать все вместе. Серая железная дверь от этажа смачно лязгает, нешироко распахивается. Ты меня встречаешь с настороженностью в глазах, в сланцах на босу ногу и с каплями воды на обнаженном торсе. Надеюсь, под твоими домашними штанами сегодня хотя бы есть нижнее белье. Преодолеваю последнюю пару ступенек. Отстраненно гляжу сверху вниз на носы своих ботинок. Словно не я это, а кто-то другой, совсем другой человек поднимается по пыльной лестнице, мимо мутного оконца с серым от времени подоконником, на который некто выложил стопку весьма почитанных бульварных романов в ярких обложках.

Пока я не перешагнула порог, что за певучей железной дверью, мир полон звуков, красок, запахов. Ощущения привычно царапают собой каждый мой орган чувств. Но вот дверь снова щелкает – теперь уже за спиной. Запахи щей, моющих средств, корвалола и табака смешиваясь, образуют воистину странное амбре. Так пахнут людские жилища: бедностью, надеждой, жизнью.

Спотыкаюсь о чей-то забытый самокат без одного колеса в длинном извилистом коридоре. Налетаю плечом о бесхозный деревянный стеллаж.

Так начинает еще один бесславный день.

По утрам разум одновременно трагически чист и сонлив. Бормочу какую-то ерунду, пока ты вешаешь мое пальто в шкаф, попутно соглашаюсь на чай. Да, черный. Два сахара. Сажусь на кровать, подобрав про себя ноги, шарю в сумке в поисках сигарет.

Почему мне в твоем присутствии до чертиков, до голодной слюны, отчаянно хочется курить? Словно нечто во мне просит передышки.

Дым плывет, его впитывают мои волосы, стены, шторы. Хочется спать. И рыдать. А еще хочется встать и уйти, вернее, убежать на воздух, в утро, где ветер, собаки и уютный городской гомон, слиться с толпой, которой нет дела до дыры, что растет в моем сердце минуту за минутой.

Чай готов. Ты вальяжно опускаешься на подушки, притягивая меня к себе. Закрываю глаза, пытаясь представить себя ящеркой, обычной ящеркой на теплом камне. Душно, накурено, натоплено до ломоты в висках. Твое дыхание на моих веках, твои руки скользят по моему телу. Снова перестаю чувствовать себя единой со своим организмом. Словно не я лежу распластанная и без штанов под крупным мужчиной, словно не мои руки цепляются то за покрывало, то за подушку, и как будто не мои волосы растрепались и противно лезут в глаза и в нос. Чудится, что это такое кино, жалкое и неинтересное, однако в лучших традициях хоум видео. Во рту становится кисло, как от несвежего пива. На секунду возвращаюсь в бренное тело. Ты наваливаешься на меня, страдальчески бормоча: «Ну, пожалуйста, не делай ты такое лицо!» Мышцы в паху предательски ноют, растягиваясь, в промежности саднит. Мне жарко и внезапно стыдно – стыдно за бледную кожу, за предательские складки на животе и на спине – следствие ночных прогулок к холодильнику и малоподвижного образа жизни. Мне неловко за незрелый прыщ на левой груди и за лёгкую щетинку на голенях. Мне кажется, что от меня дурно пахнет. Потолок над нами грязно бел, словно плохо выстиранная простынь,

Ты переворачиваешь меня на живот, хлопаешь по ягодицам и ускоряешься. Кровать лихо прыгает под нашими телами как норовистая стиральная машинка в стадии отжима. Тянешь меня за волосы, хрипло вскрикиваешь, стонешь и впечатываешь пальцы в бока. Всё. Теперь можно убрать спутавшиеся пряди с лица, завернуться в покрывало и еще раз закурить. Хочется в душ, но абсолютно не радует перспектива разгуливать по общему коридору после того, что только что происходило. Кажется, что подробности сего отстраненно-меланхолического полового акта написаны у меня на лице.

А теперь, наверное, надо к сути. Меня зовут Инна, и я изменяю мужу. Мне 33 года, и я не знаю, доживу ли до 34.

Порой я просыпаюсь утром, выходной день сочится блеклым пасмурным воздухом в окно со старорежимными деревянными рамами. Подушка пахнет свежестью, подле нахально щурится любимый полосатый котяра, сзади спит муж, в соседней комнате дочь деловито учит уроки или не менее увлечённо строит кукольные домики в «Симс». Мне на мгновенье кажется, что всё хорошо и правильно. Что я сейчас встану, умоюсь, сварю геркулесовую кашу, заплету Катьке косы, и жизнь потечёт спокойно и размеренно, как мечталось когда-то.

Но между первой утренней дозой никотина и проверкой электронной почты я понимаю, что мир сдвинулся, сдвинулся окончательно. Мало того, он неуклонно продолжает головокружительное скольжение, тихое, но уже отчетливо заметное. Чтобы отмахнутся от этого чувства, наполняю утро привычными бытовыми заботами: завтрак, свежезаваренный чай, стирка косы, уборка, глажка. Привычно стукаюсь правым бедром о мольберт, хранящийся в коридоре. Бужу мужа, заправляю постель, и, взяв в союзники чашку кофе, заныриваю в соцсети. Чувство щекочущей раздвоенности не покидает меня все чаще и чаще. И опять я как сторонний наблюдатель фокусирую взгляд на том, как мои руки нарезают батон, споласкивают тарелку, ловко переплетают светлые гладкие пряди. Прижимаюсь щекой к дочкиному затылку, вдыхая родной запах, возвращаюсь в берега тела, которое, как кажется, теперь мне едва ли принадлежит хотя бы на треть.

Запираюсь в ванной, в тщетном стремлении отгородиться от мира за выкрашенной белой краской дешевенькой дверью. В голове пульсирует: « Мне 33 года. Моей дочери 11 лет. Я пишу забавные акварели, и даже стала лауреатом нескольких конкурсов. Я не умею варить пельмени. Я не закончила университет. Я работаю кладовщиком в магазине мало кому нужных спорттоваров. Я могу сносно изъясняться по-английски. Я не выхожу из дома без пузырька валерьянки и пластинки супрастина. За плечами 12 лет брака. Моя мать живет за 1000 км отсюда. Мой отец ушел из семьи, когда мне было 13. Я способна составить претензию о ненадлежащем оказании услуг. В детстве я вела личный дневник. Я однажды целовалась с девушкой. Я неплохо разбираюсь в трудовом праве. Я три года пахала как проклятая и заработала в итоге лишь обязательства по трем кредиткам. Я люблю фантастику и тяжелую музыку. Я знаю, как приготовить идеальный бисквит. В детстве я мечтала стать великим путешественником. Я упустила почти всех друзей из виду за последние годы. Я сплю с человеком старше меня на 16 лет. У меня зубы в скверном состоянии, небольшой гормональный сбой и невралгия тройничного нерва. Я могу выпить бутылку виски и не захмелеть. Я никогда не была на море. Я ничего не достигла в жизни. Я не знаю, как жить дальше. Мне кажется, у меня налицо симптомы биполярного расстройства. Только где уж выпускнице сельского техникума с квалификацией юриста судить о состоянии собственной психики, если не знать, какие именно признаки могут свидетельствовать о неполадках? Или я вся – одна сплошная неполадка?»

Больно дышать. Включаю воду, и некоторое время бесцельно грею руки под теплыми струями. Как бы я хотела, чтобы теперешняя реальность однажды оказалась всего лишь сном…

Чтобы обозначить светлые места на рисунке, художник добавляет белила в темные тона. Чтобы подчеркнуть тень, подмешивает черную краску.

Так как же случилось, что все яркие пигменты на холсте моей жизни постепенно уходят под флер всё сильнее сгущающейся тени?

Часть I

Акварельная быль

Глава 1

Она читала мир как роман,

А он оказался повестью.

Соседи по подъезду —

Парни с прыщавой совестью.

Прогулка в парке без дога

Может стать тебе слишком дорого.

Мать учит наизусть телефон морга,

Когда ее нет дома слишком долго.

«Nautilus Pompilius».

С определенной долей иронии могу сказать, что меня сгубило то, что читать я научилась в четыре года. Лет до двенадцати читала запоем всё, что только попадало под руку – от «Волшебника изумрудного города» до родительских учебников по анатомии и психиатрии. Мимоходом проглатывая Чехова, Бунина и Гончарова, книги из «Советской библиотеки пионера». На закуску же листала толстенные подшивки журналов «Здоровье» и «Работница». В неполные восемь лет я замахнулась на «Капитал», но не осилила. В 10 добралась до верхней полки в отцовской библиотеке, выудила «Философию будуара» Маркиза де Сада, задохнулась, скривилась и впредь устремила свой взор исключительно на антологию американской фантастики, Майн Рида и Фенимора Купера. Дюма-отец и О. Генри были прочитаны от корки до корки и уже успели порядком прискучить.

Насколько ловко я управлялась с печатным словом, настолько тяжело давалось мне общение со сверстниками. В школе была у меня парочка подруг, во дворе же я одно время дружила исключительно с ребятами младше меня на пару лет, ибо бдительная бабушка не разрешала уходить далеко от двора. Подростки постарше превесело играли в казаки-разбойники по всему району и даже ездили купаться на реку в особо жаркие летние деньки. Благодаря такой свободе они поглядывали на меня с видимым превосходством, и, я одно время отчаянно огорчалась этому, а потом смирилась. Я коротала дни в тенистом дворе, чаще всего с очередным толстым томом на руках, играла с младшими подружками и рассказывала им между делом выдуманные истории, мастерила кукол из спичек и цветов мальвы и одуванчиков.

Иногда мы покушались на пышные клумбы, разбитые трудолюбивыми соседками в огромных колесах в поисках более изысканных цветов. Колеса (или вернее сказать – покрышки?) эти были выкрашены во все цвета радуги и населены многоцветным буйством цветущих и плетущихся растений. Благодаря растрепанным подшивкам журналов «Цветоводство» и «Приусадебное хозяйство» я могла дать определение практически любому цветку: мирабилис, эшшольция, львиный зев, гиацинты, лилейник, флоксы.

Теплые летние деньки сменялись школьными буднями. Учиться, кстати, мне было до смешного просто. Приготовление уроков не занимало много времени, и очень часто мне приходилось скучать. Впрочем, городская библиотека всегда была в моем распоряжении, как и три канала по телевизору, и прогулки, и какие-то школьные мероприятия. Если оглянуться на пятый, шестой, седьмой классы – неплохое было время. Выходные я старалась проводить у бабушки с дедом, родители меня особо не напрягали, потому что я не доставляла им особых хлопот, но и многого не позволяли. Ну, или мне так казалось. Периодически загоралась какой-либо идеей, записывалась в различные кружки – театральный, художественный, аэробика, вязание крючком, но быстро к ним охладевала. Ведь у меня были книги, множество заколок с яркими камешками и стаканчик мороженого почти каждый день.

А потом всё как-то резко переменилось. Запил и начал чудить отец. Умерла прабабушка, едва отпраздновав девяностошестилетие. Поменялись деньги – количество нулей на купюрах уменьшилось на три. Я внезапно выросла из всех вещей буквально за несколько месяцев. В мою трещащую по всем швам жизнь неожиданно вошла рок-музыка, чтобы поселиться в ней навсегда. Меня стало бесить собственное отражение в зеркале. Родители развелись, и я вдруг поняла, что совсем не представляю, как жить вдвоем с мамой под одной крышей. А еще вдобавок я безответно влюбилась в мальчика из параллельного класса и неожиданно стала весьма сносно писать акварелью и даже сотрудничать с паршивенькой районной газетенкой, которая периодически печатала мои картинки и доверяла делать иллюстрации к сиропным рубрикам типа «Проба пера» и «Голубые родники».

Я уже говорила, что с печатным словом мои отношения складывались не в пример лучше, нежели с живыми людьми?