Какая же ты бездна – человек!

– А теперь двести тактов тишины, – произнёс Стив Якоби и взмахнул дирижёрской палочкой.

Недоумение, помноженное на безмолвие, вызвала у оркестрантов команда дирижёра. Никто из них прежде не играл тишину такого объёма. Поэтому все замерли и про себя стали считать такты. Конечно, шагами считать легче. Один такт – один шаг. Но для этого надо было покинуть своё место и шагать по сцене. Какая уж тут тишина! Она не будет похожа на застывшую музыку.

Дирижёр внимательно вглядывался в незнакомые ему лица оркестрантов. Они были разными – одни хмурые, другие улыбчивые.

«С этими людьми я должен стать единым целым или расстаться и отправиться на поиски другого оркестра, чтобы услышать звон колокольчика в полной тишине», – подумал Стив.

Пронзительный взгляд дирижёра вызывал у оркестрантов разные мысли, возникшие как-то вдруг.

Первый скрипач Алекс вдруг осознал, что надо обязательно извиниться перед женой за повышенный тон, каким он с ней разговаривал утром.

А Густава вдруг осенило, что в неприязненном отношении к нему сына виноват он сам, поэтому ему первым следует сделать шаг к примирению.

Даже Андрей вдруг подумал, что все его неприятности от чрезмерной болтливости и надо бы поскорее излечиться от словесного поноса.

Когда чужие мысли были прочитаны, а свои только зарождались, чтобы успеть сформироваться до конца паузы, до которой оставалось несколько тактов, Стив услышал звон колокольчика. И, хотя он его воспринимал внутренним слухом и слышать мог только он один, это было чудо, которого он ждал всю свою творческую жизнь. То ли от долгого ожидания, то ли от напряжения чувств, но из души дирижёра выплеснулась радость и скатилась прозрачной слезой по щеке. Наконец-то он нашёл оркестрантов, которые могут одинаково с ним чувствовать и вместе дышать. Улыбка осветила лицо Стива, отчего оно перестало походить на маску. Он был рад, что оркестранты выдержали испытание тишиной. За двести тактов они стали мудрее и добрее.

– А он симпатичный, – заметила вдруг Луиза, повернув голову к своей подруге Марии, такой же скрипачке, как и она сама.

– Да, – подтвердила та. – Как же мы раньше не заметили?

Дирижёр с укоризной взглянул на девушек и покачал головой.

– Венгерский танец номер пять Иоганнеса Брамса. Первая скрипка солирует, – громко объявил он и взглянул на Алекса.

Алекс улыбнулся в ответ и коснулся смычком струн своей волшебной скрипки.

Такого исполнения широко известного музыкального произведения Брамса залу ещё не доводилось слышать за всю историю существования провинциального театра. Звуки музыки взлетали ввысь к потолку, затем, скользнув по стенам, рикошетом вонзались в сердца и души слушателей, коих в зале собралось около сотни человек: посмотреть на нового дирижёра пришли рабочие театра и артисты, не занятые в вечернем спектакле, а также их друзья и знакомые, любители классической музыки.

В первом ряду сидел сам директор театра и с задумчивым лицом слушал «фа-диез минор», как он называл «Венгерский танец» Брамса под номером пять. Когда в зале наступила тишина, которая спустя несколько секунд (столько времени потребовалось онемевшим от восторга слушателям) взорвалась криками и громкими аплодисментами, директор встал и направился к сцене. Подойдя к Стиву Якоби, он крепко пожал ему руку и поздравил с успехом.

– Объясните мне, пожалуйста, – спросил он, обращаясь к оркестрантам, – как удалось так гениально сыграть без единой репетиции?

– Спросите об этом двести тактов тишины, – ответил старый Густав и рассмеялся.

Вслед за ним засмеялись и другие музыканты.

– Да ну вас! – пробурчал директор. – Сказали бы уж, что двести тактов смеха.

– А что? Это мысль! – воскликнул Стив Якоби и взмахнул дирижёрской палочкой.

Константин Шабалдин

Точковщик

Моим друзьям – Антону Безбородову и

Виталию Рыбальченко.

Историк поспешно отвернулся от микрофона и откашлялся, в горле першило. От всех этих недавно пробудившихся, как всегда, невыносимо воняло плесенью и ацетоном. Он продолжил:

– Сначала было стрёмно. Все шугались. Потом как-то уже пообвыклись и стали присматриваться. Вспоминать. Но долго ещё называли друг друга по номерам криокамер. Кстати, придумать себе новое имя не такая уж и простая задача, попробуйте как-нибудь на досуге. Это же не псевдоним взять, это навсегда. Я вот так и не смог, все называют меня просто «Историк». И вот Четыре Пятёрки, Двойка тоже не смогла, хотя и была в первой партии проснувшихся. Так что пока будете под номерами.

Федя Рефератов переглянулся с Двойкой, и они пошли на выход из огромного зала, который Историк уже давно нарёк «Историческим». Для них, проснувшихся первыми, посещение уроков истории было необязательным. Но всё равно ходили. И Вася Бонапарт ходил, и Брэд Афанасьевич Пит, и даже Маргарита Львовна Будённая, хотя у этой старухи, как ни странно, с памятью было лучше всех. Остальные время от времени начинали «плыть», забывали элементарные вещи, путались в словах. Федя, например, регулярно забывал, как завязывать шнурки. А уроки Историка вносили ясность в мутные мозги, помогали удержать в сознании короткую историю Пробуждения. Вот и ходили невзирая на статус ветеранов и тяжёлый липкий смрад, уже въевшийся в стены Исторического.

– Имена, – ехидно усмехнулась Двойка. – Подумаешь, имена. А как чуть с голоду не подохли, как тот мужик с ума сошёл, как думали, что все мы подопытные и за нами наблюдают?

– Ну всё же хорошо теперь, – пробубнил Федя. – Как банки консервов открывать вспомнили и Большой Мозг нашли.

– Ты нашёл.

– Я.

– И он умирает.

– Но сидят же возле него. Записывают. Кто помнит как.

– Ха. Ты бы видел, что они записывают. И о чём спрашивают. Дебилы.

– Двойка, ты несправедлива. Работают же люди. Ночей не спят.

– Зато Историк поспать не дурак и жрёт за троих. Это справедливо?

– С едой проблем больше нет, – пожал плечами Федя. – Мы нашли склад, пищевые синтезаторы.

– Тогда почему недавно пробудившиеся получают ограниченную пайку и живут впроголодь?

– Историк полагает, что им нужен стимул. Для скорейшей адаптации.

Двойка суматошно затопала ногами и замахала руками. Она всегда так делала, когда сердилась.

– Историк, Историк, Историк! Куда ни плюнь – везде Историк. Историк сказал, Историк решил, Историк распорядился… А с какой стати? Кто его уполномочил? В чём его легитимность?!

Федя с большим удивлением отметил, что понял значения слов «полномочия» и «легитимность». «Может, я депутатом был? Или юристом каким-нибудь?» – с тоской подумал Федя и спросил:

– Ты говорила, что смутно начинаешь вспоминать, кем была до потери памяти.

Двойка смутилась.

– Неважно это, – теперь она засунула руки в карманы комбинезона и ссутулилась. – Ложные воспоминания. Бред взбудораженной совести.

Последняя фраза тоже показалась Феде знакомой. Он сказал:

– Ты бы нашла себе дело. И имя придумала. Так легче. Не думать, что это за корабль, кто мы и куда летим. И зачем.

Двойка усмехнулась.

Послышалось низкое, на пределе слышимости, гудение, и сильная вибрация сотрясла переборки. Это означало, что начинают прибывать «гробы» с просыпающимися. Вибрация происходила из-за того, что «торсионный двигатель пошёл вразнос и скоро кирдыкнется». Так сказал Большой Мозг. Когда у него уточнили, когда же наступит это самое «скоро», он ответил: «Когда спящий взорвётся». И больше к этому вопросу не возвращался.