«Крутится-вертится шар голубой»

Чтобы отвлечься от разъедающих душу мыслей, он понес ставшую вдруг ненужной и бессмысленной клубнику на кухню, переложил ягоды в дуршлаг, подставил под струю воды и стал смотреть, как красные потоки закружили в раковине; затем закрыл кран, механически распахнул шкафчик с посудой, уставился на стопку тарелок и стоял так какое-то время. Наконец взгляд зацепился за яркую пиалу, которую он недавно подарил ей по какому-то случаю и которая ей вроде бы понравился. В прошлый раз этот подарок вызвал у нее положительный эмоции, значит надо положить клубнику в пиалу и предпринять новую попытку. Клубника плюс пиала – вдруг это поможет, со свойственной рациональностью рассуждал он.

Диана благосклонно посмотрела на его подношение, даже улыбнулась – ему ли? Взяла самую крупную ягоду и положила в рот. По подбородку потекла кровавая дорожка сока, но она этого не заметила. Тогда он ладонью поспешил остановить струйку и, пытаясь навести порядок, стал неловко размазывать сок по ее подбородку.

– Я сама, – опять улыбнулась она, но при этом ничего не сделала. Он поколебался, и еще несколько раз провел рукой по ее подбородку, добившись, с его точки зрения, достаточной чистоты. Решив, что свой покладистостью она подала ему знак, он немного осмелел, взял из салатника ягоду и поднес к ее губам. Ее улыбка уже не исчезла, она осторожно приняла ягоду полуоткрытым ртом и блаженно принялась перекатывать ее во рту.

– Очень вкусно! Спасибо!

Он просиял и стал перекладывать ей в рот ягоды одну за другой. Чтобы закрепить успех, он оживленно рассказывал, как ходил утром на рынок, что погода сегодня замечательная для прогулки, что на рынке изобилие, надо ли чего-нибудь купить, никого из знакомых не встретил, а вчера встретил Сергея Афанасьевича из второго подъезда, у него еще жена на почте работает, дворник опять мусор смел под скамейку, что эту клубнику он купил специально для нее, потому что сегодня такой день, о котором он всегда помнит.

– А ты помнишь?

Вопрос застал Диану врасплох. Лоб слегка нахмурился, но при этом она продолжала есть клубнику.

Он подумал, что пора вновь, в который раз, признаться ей в любви, сказать, как он счастлив быть с ней рядом, видеть ее каждый день, что он не представляет своей жизни без нее. Но все эти слова представлялись ему слишком банальными, застревали у него в горле и дальше не шли. Других же слов он придумать не мог. Все это напоминало ему их первые свидания. И сейчас у них тоже свидание: он такой же робкий, нерешительный, а она неприступная, гордая.

– Сегодня день нашего знакомства! – наконец объявил он и поднес к ее губам очередную клубнику.

Ее глаза вдруг сузились, губы намертво сомкнулись, отвергая ягоду, лицо закаменело. Она резко оттолкнула его руку.

– Я знаю, что ты хочешь! Ты опять задумал что-то нехорошее и не говоришь мне об этом. Я все знаю! У тебя ничего не выйдет, я все ему расскажу!

Диана отвернулась к стене, словно не желая видеть ни его, ни все то, что ее окружает.

Он покорно поднял выпавшую из рук ягоду, положил ее в пиалу и вновь отошел к окну. Окно было его отдушиной – оно открывало ему другой мир, где ходили люди, эти люди жили своей жизнью, в этой жизни у них были свои важные задачи, и им не было никакого дела до него, до нее, до них…

Как недолго длилось это их свидание, как мало ей от него надо. Но он и этому был рад. Он даже не расстроился, когда она закапризничала и разорвала тонкую нить, которая начала вновь соединять их. Пусть лучше она отталкивает его, как сделала это сейчас, пусть проявляет любые эмоции. Это дает ему хоть малую, но надежду – надежду, на то, что все может еще измениться, что ее равнодушие пройдет, и она вновь будет его любить. Он был готов на любые чувства по отношению к себе, он даже не претендовал на ее прежнюю любовь – только бы она не смотрела сквозь него, не воспринимала его как случайную вещь в этой комнате.

Пусть прогонит его, он поймет и примет это, он не будет больше докучать ей своим вниманием и требовать внимания от нее. Он просто останется рядом невидимкой и будет выполнять все ее желания и капризы. А вдруг она уйдет от него? ….

…. как ушла ТА, другая, которая была в его жизни, была для него всем, понимала и жалела его, принимала и прощала, потому что он был – ее.

Их очередная, последняя, встреча на этот раз затянулась и была самой долгой и счастливой, несмотря ни на что. В эти месяцы они были близки, как никогда. Они словно понимали, что продолжения не будет и старались узнать друг друга лучше, узнать то, чего они еще не успели узнать, запомнить это и унести с собой в вечность…

– Милый! – позвала Диана. – Куда мы сегодня с тобой пойдем?

Он резко обернулся и непроизвольно отступил от окна. В груди затрепетало, екнуло; он пытался разгадать, что заставило ее сменить гнев на милость, но мысли не давались, разлетались, рассыпались, мысли о том, когда же они по-настоящему были вместе в последний раз. Нет, не как сейчас, в одной комнате, а вместе и душой, и телом, когда они стремились друг к другу, понимали друг друга без слов, смотрели в одну сторону и жили жизнью – одной на двоих.

В памяти, как кадры из старого фильма, замелькали обрывки прежних дней, когда она была другой, любящей, заботилась о нем, снимала с его губ невысказанные слова, читала его желания. Тогда он воспринимал свое счастье как раз и навсегда данное, счастье, которое никогда не кончится, которое они будут вместе черпать полной ложкой… Когда это было? Он никак не мог сосредоточиться и вернуть память об этих днях, об этих минутах, которые, казалось, он переживал еще вчера…

…Последние мгновения, когда он был с ТОЙ, другой, врезались в память и остались с ним навсегда. Он видел их в ночных снах, он видел их наяву, он видел их и тогда, когда не хотел видеть. Эти воспоминания приносили ему неимоверные страдания. Вновь и вновь в голове стучало: он мог что-то сделать, на что-то повлиять, что-то изменить. Он мог остаться с ней! Мог ли …?

Она притянула его к себе и крепко обняла в последний раз, затем поцеловала, заглянула в глаза, словно стремясь запомнить надолго, и тихо, но твердо сказала:

– Тебе пора.

– Я останусь с тобой!

– Нет, ты уедешь. Так надо.

– Я хочу остаться с тобой!

– Ты знаешь, что это невозможно! Иди. Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю. Очень.

– Я знаю. Обещай, что не попытаешься вернуться.

– Обещаю. Мы ведь еще увидимся? Да? Мы будем жить вместе?

Она через силу оторвалась, отстранилась от него и оттолкнула в сторону ожидающей машины:

– Конечно, мой милый, разве может быть иначе?

Оказалось, что может….

– Милый! Куда мы сегодня с тобой пойдем? – вырвал его из прошлого голос Дианы.

Куда они сегодня с ней пойдут? Куда они могут пойти?

Они уже два года никуда не ходят.

Она уже два года не может никуда ходить.

Она вообще не может ходить.

Она не может думать.

Она ничего не помнит.

Она не может выразить свои мысли.

Она не может обслуживать себя.

Она даже не может любить его!

Она не может НИЧЕГО.

Под конец девятого десятка к его жене пришел Альцгеймер и забрал ее у него. На шестидесятом году их совместной жизни ее тело было с ним, но ее самой рядом не было. Альцгеймер забрал ее всю, без остатка – ее мысли и чувства, ее радости и печали, жизнелюбие и активность, ее любовь к нему. Осталась одна лишь дряхлая оболочка.

И с этим он никак не мог смириться.

Он помнил и хотел ее прежнюю, хотел, чтобы она разговаривала с ним, чтобы они вместе гуляли по утрам в парке, готовили обед, за вечерним чаем обсуждали недавний концерт, который видели по телевизору, разговаривали по телефону с детьми и по скайпу с внуками и правнуками. Все это и есть любовь, которой ему так не хватало.

Он все время пытался вернуть ее прежнюю – ведь чудеса бывают! Он воспринимал ее, как ту, с которой познакомился совсем недавно – конечно, не вчера, не на прошлой неделе, но явно прошло не так много времени, поскольку он помнил этот день до мельчайших подробностей.

Он ловил ее потухший, запавший взгляд, подернутый мутной пеленой, бессмысленно уставившийся в никуда, и видел прекрасные, чуть прищуренные глаза, над которыми разлетались в неповторимой дуге брови; он смотрел на ее пожухшее, испещренное старческими морщинами и пятнами лицо, но видел гладкую упругую кожу, завораживающую матовым сиянием; он скользил взглядом по ее редким седым волосам, сиротливо торчащим в разные стороны, и представлял непокорные густые локоны, скользящие по плечам; он касался ее изуродованных артрозом скрюченных пальцев, с растрескавшимися от старости ногтями, но перед его взором представала великолепная, совершенная рука, с утонченными пальцами с бледно-розовыми ногтями идеальной формы.

Он любил свою Диану как прежде: она была для него всем, целым миром. Он жил для нее и ради нее. Он жалел и принимал ее без всяких условий, просто потому, что она есть, просто потому, что она – его.