Нет, наверняка ночью мне будет легче, если он будет рядом. Спокойнее точно будет. Но нельзя, я это давно поняла. Дед – это праздник. Все праздники кончаются, и тогда наступают будни, когда ты должна справляться сама. А я еще очень плохо справляюсь сама. Дед этого не понимает.
…И еще он приказывает. Он всегда приказывает. Это кого хочешь взбесит.
Вдох, раз-два, выдох.
Гнев плохой советчик. Сто сорок пять умножить на двести тринадцать… Тридцать тысяч восемьсот восемьдесят пять.
Хотелось, минуты три хотелось рявкнуть «Фиг тебе!» и вцепиться руками в стол, чтобы никуда не увели. Но надо быть умнее.
Я захлопнула учебник и приготовилась отвечать.
Вдох, раз-два, выдох.
Я представляла море, корабль и себя на борту. Я заступаю на вахту, может быть первую в жизни, и немного волнуюсь. Я прошу вахтенного помощника: «Разрешите стать на руль!» – «Становитесь!» – отвечает он почему-то голосом биологички из моей московской школы. Я проверяю, горят ли сигнальные огни на бортах, чтобы корабль было видно в темноте, потому что уже смеркается, и подхожу к рулевому матросу. Сперва я долго пытаю его про гирокомпас, магнитный компас, градусы… Он подробно докладывает. Наверное, мы оба несем чушь, потому что в училище мы все это еще не проходили, а у рулевого матроса совершенно ошалевшее лицо моего дядьки, оставшегося в Зеленограде. Вытаращив глаза, дядька рапортует: «Курс по какому-то компасу сколько-то градусов сдал!» Я принимаю курс и, прежде чем стать на руль, смотрю в небо, где уже видна полная луна. Встаю. Дожидаюсь, пока уйдет матрос-дядька, которого я сменила… И бегу к шлюпкам, оставив вахту! Или так за борт прыгаю – еще лучше…А потому что боюсь быть одна в тяжелые ночи! Спасибо дедушке, вырастил неженку!
Моя воображаемая луна ушла за облака, и корабль пропал вместе с морем. Вместо всего этого я увидела широченный офицерский ремень с огромной пряжкой. У деда вроде такого не было, но выглядел ремень весьма доходчиво. Прямо над ним возвышалась угрюмая дедова физиономия:
– По правому борту зеленые огни, по левому – красные, двоечница!
Я аж глаза открыла. Ну как с ним ладить?!
…А вахта, кстати, длится четыре, ну шесть часов. Как я сменяться-то буду, красивая, а? Этак придет мне на смену матрос и умрет обалдевшим. Значит, придется хитрить, гипнозить, подделывать графики, чтобы в полнолуние меня ставили на вахту только днем. Осталось 2682 дня. Не хочу больше об этом думать! Собачья жизнь!
За окном рябила серая река. На столе передо мной так и лежал раскрытый учебник с неправильными глаголами. Я бросила его в сумку, добавила зубную щетку и всякую дребедень, какая могла понадобиться в выходные, и спустилась во двор.
Машина деда стояла далеко за воротами. Он считал непедагогичным подвозить меня на глазах у всех.
Во дворе я наткнулась на Кильку. Она шла с камбуза, жуя, и прижимала к себе здоровенный пакет с песочными «кольцами».
– Куда столько?
– Захошелось ошень…
По моим прикидкам, в пакете было штук двадцать «колец». Лопнет Килька, и я буду виновата. Должно быть, я накосячила в тот момент, когда представила эти «кольца» на подносе горочкой. Вот такую горочку Килька и сгребла на глазах у изумленной публики. М-да. Кому-то еще работать и работать.
– Ты домой собираешься?
Килька кивнула, не переставая жевать. Потом помахала мне, да и пошла дальше в общажный корпус. Мне было паршиво на это смотреть, как на всякую свою ошибку. Хорошо хоть Килька не знала. Надеюсь, она забудет этот эпизод. В противном случае будет долго гадать, что это на нее тогда нашло, не подозревая, что стала жертвой гипнотизера-недоучки.
27 сентября (вечер)
Из открытого окна тянуло вечерней сыростью. Той, какая бывает лишь в больших городах: с привкусом пыли, бензина и опавшей листвы. Дождь кончился. Я сидела на кухонном столе, чтобы видеть и двор, и подъезд, и наслаждалась пятницей. За окном стучал мяч и с плеском рассекалась вода в луже под колесами проезжающих машин.
Я слушала. Дворовые футболисты играли, не жалея легких. Самому старшему было под сорок, и он пыхтел так, что у меня у самой сбивалось дыхание. Так нельзя. Дыхательные упражнения – наше все.
Вдох, раз-два, выдох.
…У того футболиста еще порвался носок, и края дырки больно резали торчащий большой палец. Мяч отобрали юркие старшеклассники, и старичок выругался. Кажется, все-таки вслух… Вдох. Ему еще молока купить надо и не забыть переслать – не поняла кому. Выдох. Пить хочется.
Перед моим мысленным взором тут же встала дедова кружка с горячим чаем и еще не залитый кипятком пакетик китайской лапши. Дед! Ну не сейчас, дед!
Вот удивительное дело: чтобы услышать его мысленный приказ, мне не нужны ни дыхательные упражнения, ни подстройки-настройки! Когда я хочу поймать мысли кого-нибудь незнакомого за окном, приходится битый час сидеть и настраиваться, – и не факт, что получится. Иногда мне удается выловить обрывки чьих-то мыслей, летающие в эфире, даже не знаю чьих, потому что носителей не видно. Я это так и называю: вечерняя радиопередача. А с дедом все четко, как в армии: он послал сигнал – я поймала. Это, конечно, здорово, но…
С того самого дня, как мы познакомились, он устроил мне настоящую дедовщину. Угадайте, кто, повинуясь мысленному приказанию, теперь прибирается в его квартире, готовит ему на неделю и сейчас же пойдет делать чай? Нет, мне нетрудно. Но я тут немножко занята.
Я представила себе картинку из какого-то старого детского фильма, где дети в лохмотьях крутят огромное колесо под присмотром надзирателя с хлыстом. Хлыст щелкает, дети плачут и работают на этого упыря. Колесо тяжеленное…
В ответ мне тут же прилетела картинка с будущей присяги: набережная у «Авроры», мы стоим по стойке «смирно» и мерзнем в парадной форме. Лица у всех кисловато-серьезные, потому что присяга, а еще моросит и холодно. Река серая, как всегда в пасмурную погоду, ветер свистит, и почему-то все молчат, говорю только я:
– Клянусь чтить традиции Российского флота и всегда подавать дедушке чай!
Строй ржет, и я вместе с ним. Как на деда можно злиться!
Встала, включила чайник, успела расслышать, как старичок из футбольной команды дорвался до мяча, ударил, и волна радости накатила на него: гол! За окном взревели дворовые болельщики, уже вслух, и связь пропала. Я быстренько сделала чай, достала пакетик лапши (заливать кипятком не надо, мы с дедом так грызем) и потащила в комнату.
Дед валялся на диване с книжкой. Увидев меня, протянул за чашкой руку, взял и осушил в два глотка, будто неделю не пил:
– Спасибо. У тебя уже лучше получается. Только не торопись и про дыхание не забывай. Спокойнее, Ирина, спокойнее. Ты злишься – и собственным сердцебиением сбиваешь картинку. Сказать тебе, что я увидел?
– Думать об этом не хочу! Между прочим, у меня получалось бы лучше, если бы кто-то не отвлекал, когда я занимаюсь.
– Не отвлекаю, не отвлекаю! – Дед поднял руки, будто сдается. – Иди.
– Поздна-а! – Я с размаху плюхнулась на диван, чтобы деда подбросило, и впилась ногтями себе в ладонь. Когда о чем-то просишь, первое дело – расширить зрачки. Надо подумать о чем-нибудь классном или, наоборот, ущипнуть себя хорошенечко. Глаза от этого становятся как у кота из «Шрека»: мир не устоит. – Погуляем ночью, а? Не хочу дома стекла бить, хочу как в кино: бегать по улицам, высунув язык, и любоваться городским пейзажем!
– Халтуришь, Ирина. Делаешь большие зрачки – ногти не отпускай.
Я сильнее впилась ногтями в ладонь и ущипнула себя для надежности.
– Вот теперь верю, прямо олененок. Только гримасу спрячь.
Я поспешно разгладила лицо:
– Мм?
– Погуляем-погуляем. А то вдвоем в запертой квартире можем и поссориться ненароком. Про кабинетный синдром слышала?
Слышала. С первого дня ненавижу Кильку.
– Ура! Ура! Ура! Или моряки как-то по-другому выражают коллективную радость?
– Ох, волнуюсь я, как ты учиться-то дальше будешь…
– Напоминаю – это была твоя идея.
– Не моя, а твоей матери. Она думает, что мореходка тебя дисциплинирует.
– И заодно сплавит подальше от дома.