Колокольный звон. Повесть

Когда они были вместе, ими словно управлял незримый кукловод, и им ничего не оставалось, как подчиняться ему, – ни замечания, уговоры и крики учителей, ни вызовы родителей в школу, ни строгие красные записи в дневниках о плохом поведении, ни отправления в кабинет директора не останавливали их.

Невидимый кукловод, связав их ниточки вместе, в одну единую петлю, дёргал за неё – и они исполняли его волю, что бы он им ни приказывал.

И ни директор, ни учителя, ни родители не могли оборвать, обрезать эти невидимые нити и разорвать прочную петлю, которой были связаны все они – кроме Веры.

VI

По какому-то неведомому замыслу к ней кукловод не привязал нитей и не присоединил её к единой петле, так освободив её от своей власти.

Одноклассники будто бы чуяли то, что нитей кукловода у Веры нет.

Вера не желала присоединяться к общей петле кукловода – его незримое, но очень сильное покровительство, под которым находились одноклассники, настораживало и отвращало её.

Бездумный, ошалелый кукловод, словно в какой-то агонии дёргающий их за петлю, носил очень короткое имя – «мы», а Вера привыкла жить и действовать под покровительством иного властителя, которого звали «я», и имя кукловода для неё всегда звучало иначе – «они».

Школьные устои словно вторили кукловоду, и везде в школе – на стендах, праздничных плакатах, объявлениях, речи учителей, репликах одноклассников, – пестрело имя кукловода: «Мы пойдём на экскурсию…», «Мы отметим выходные…», «Мы начинаем новую тему…», «Мы придём на линейку первого сентября…». Вера всё это слышала и читала иначе – «они пойдут на экскурсию, они начинают новую тему».

Имя кукловода трансформировалось, и тогда писалось и звучало как «наш»: «наши учителя, наша школа, наши успехи», а Вера слышала и читала – «их», как велел ей её незримый покровитель – противник кукловода во всём.

Даже на общих классных фотографиях Вера никогда не улыбалась и стояла ото всех в сторонке, сбегала с чаепитий, уборок, экскурсий и субботников, лишь бы не чувствовать себя под игом мерзкого невидимки-кукловода по имени «мы».

Временами одноклассники встречались Вере поодиночке, вдвоём, втроём – на дополнительных занятиях, во время тех больших перемен, когда все разбредались: кому-то делали в медицинском кабинете прививки, кто-то гонял украденный из спортзала мяч, кто-то обедал в столовой, кто-то просто сидел в классном кабинете – когда невидимый кукловод ненадолго оставлял их, ослаблял петлю.

В ослабленной петле они – его куклы, его игрушки и члены шалого, агонического братства, были просто серыми, тусклыми человекоподобными фигурами, которые не орали, не визжали, не дрались, не швырялись апельсинами и не трогали Веру.

Но стоило только им собраться в компанию из десяти и больше членов негласного братства – как кукловод по имени «мы» тут же дёргал за нити каждую куклу и общую петлю, и словно после антракта начиналось очередное, неизвестно какое по счёту, действие в какофонической, бессмысленной, шумной постановке.

В ней невольно приходилось участвовать и Вере – ведь гадких кукол невидимого кукловода было множество.

И не представлялось возможным оторвать им головы, руки и ноги и отшвырнуть их – так она поступала в годы дошкольного детства с искусственными куклами.

А эти куклы, которые учились – или делали вид, что учились, – с Верой в одном классе, считались людьми и выглядели почти как люди, поэтому с ними приходилось куда труднее.

Но Вера мало-помалу училась бороться и против этих – больших, подвижных и разнообразных кукол.

Среди них была одна маленькая фигурка – писклявого, уродливого, щуплого карлика – Вера часто представляла, как бы ему доставалось от прочих одноклассников, если бы на нём, как и на ней, не было незримых нитей кукловода по имени «мы».

Но он был прочно привязан к общей петле, поэтому его без оговорок принимали в негласное братство, и он комично дополнял карикатурную, орущую труппу «кукольного театра» одноклассников.

VII

Вере порой казалось, что невидимый кукловод имя «мы» откуда-то украл – оттуда, где «мы» – это не бездумная сила, не единогласная агония человекоподобных фигур, а всего лишь мирное обозначение множественного числа тех людей, которым покровительствует имя «я».

Во всяком случае, так говорилось в учебнике русского языка – «я» во множественном числе – это «мы».

А полусумасшедший, злобный кукловод вмешался и всё испортил, забрал себе имя «мы» и создал отвратительное, шальное общество – братство кукол.

Вера искала подтверждения, что её догадки насчёт «мы» не беспочвенны – и находила его в тех немногих учителях, которые смотрели на одноклассников не как на единую бестолковую мешанину, но которые в этой мешанине – труппе кукловода «мы», искали тех учеников, кому покровительствовало имя «я».

Такой оказалась учительница русского языка и литературы – Василиса Алексеевна, которая стала вести уроки у пятого класса – сразу после того, как закончились четыре года начальной школы, – и заметила Веру среди безглазой кукольной труппы.

Прежде всего Василиса Алексеевна разглядела в Вере недюжинные способности к литературе и русскому языку.

Она восхищалась Вериными сочинениями и её тончайшим грамматическим чутьём – Вера могла сразу, без запинки, сказать, как правильно пишется то или иное слово, не думая, почему же оно так пишется.

Но откуда-то она это знала, хотя порой у неё бывали сомнения в правильности написания.

Тогда она, обходя правила грамматики, писала на черновике верный и неверный вариант слова, в котором сомневалась, а потом из этих двух вариантов безошибочно выбирала верный.

А однажды её словно что-то осенило – это случилось в первом классе, светлым февральским днём, на уроке письма, когда она в прописях обводила аккуратный контур каллиграфических букв короткого стихотворения о зиме.

«А ведь я тоже могу так, – подумала про себя Вера, обведя всё стихотворение. – Это ж запросто…»

Вера отвлеклась от прописей и тут же, на вырванном из тетради листке, написала своё маленькое стихотворение о весне, быстро подобрав рифму.

С того дня она начала писать – коротенькие стишки, четверостишия, рассказики и, в конце концов, такие сочинения, которыми восхищались учителя.

Василиса Алексеевна была ясноглазой, светловолосой, средних лет дамой в бело-голубых, золотисто-персиковых, искусно повязанных на шее полупрозрачных шалях, в парчовых костюмах с греческими волнами, словно сошедшая с полотен Боровиковского или прибывшая из какой-то сказки.

Вера удивлялась, как эту чудесную даму угораздило оказаться в столь скверном месте – в этой школе-темнице с тусклыми коридорами, тошнотворно, до слёз в глазах, смердящей столовкой, пыльными окнами, замусоренными лестничными пролётами, постоянным шумом, визгом и матерными выкриками.

Василиса Алексеевна представлялась Вере волшебницей, а её аккуратный, тихий, светло-голубой кабинет, обставленный стеклянными полками с красочными книжными корешками и цветами в горшках – чудесной лабораторией, откуда на переменах выгонялись все ученики с объяснением: «Вы отдыхаете после урока, и мне надо отдохнуть от вас».

А Вере думалось, что Василиса Алексеевна на переменах не отдыхает, а листает в своей лаборатории волшебные книги, вырезает магические жезлы и, может быть даже, выпускает из рукавов лебедей.

VIII

В то же самое время, когда начала преподавать русский язык и литературу Василиса Алексеевна, пришёл в класс и он – бледный, худой, черноволосый, с кристально-чистыми, серебристо-аквамариновыми глазами, и не кукольными, а человеческими.

Вера, когда увидела его на линейке первого сентября, подумала, что он тонкостью и хрупкостью конечностей похож на фарфорового юношу из композиционной статуэтки «кадриль», что стоит на бабушкином серванте.

Серебристый несмелый взгляд на какую-то долю секунды соприкоснулся с янтарно-карим, упрямым взором стоящей среди одноклассниц Веры.

Вера чуть вздрогнула и тут же уставилась себе под ноги – она почему-то не выдержала кристальный отсвет этого взгляда.

Одноклассники, конечно, сразу почуяли, что нет на новичке нитей невидимого кукловода, и – набросились на него, как обычно бросались на Веру во время очередного действия бессмысленной постановки.

Это действие, когда хохочущие человекоподобные куклы с жутковато-тупыми физиономиями потешались над человеком, выглядело так – они обступали его кольцом плотно и тесно, чтобы он не мог выбраться, и каждая кукла старалась ударить его кулаком или ногой.

Вера, правда, всегда вырывалась, отбивалась и выскакивала из кольца – или же прижималась спиной к стене, чтоб куклы не могли бить сзади и чтоб наносить ответные удары, хоть и с частыми промахами.

А новичок не мог вырваться из кольца распалённых, взбешённых кукол, поэтому они, шалея от ощущения дурной силы, которой, дёргая петлю, наделял их невидимка-кукловод, ударяли его до тех пор, пока им это не надоедало.

Он выходил из их круга, и от него почти осязаемо веяло страданием – оно скрывалось в горестной мимике тёмных складок его свитера, свободно повисавшего на хрупком, тощем теле, в разболтанных, грустно поблёскивающих застёжках стоптанных сандалий, в сгорбленной спине и – в кристально-серебристых с бирюзовым отливом глазах.

По всем кабинетам вместо футбольного мяча летал его портфель; временами из него вытряхивалось всё содержимое, растаптывалось и разбрасывалось повсюду.

А он, нагибаясь и часто моргая, собирал свои карандаши, учебники и тетради, и в это время кто-нибудь из кукол изо всех сил ударял его под зад ногой.