Доктор Торн

– Одно время мы прочили мисс Данстейбл Порлоку, – наивно призналась графиня, – но, когда узнали о величине ее состояния, идея утратила привлекательность.

Таким образом, отсюда следовало, что благородная кровь Де Курси могла быть подвергнута осквернению только на самых выгодных условиях.

Августе поручили немедленно разыскать брата и прислать в малую гостиную для беседы с графиней. Здесь она планировала выпить чаю отдельно от простолюдинов и здесь же собиралась без помех преподать племяннику важный урок.

Августа нашла брата, причем обнаружила его в наихудшей из всех возможных компаний – по крайней мере, так бы решили суровые судьи из замка Курси. Старый мистер Бейтсон со своей гувернанткой, мистер Эвербири с испорченной поварихой кровью, готовая для революций почва – все эти жуткие образы возникли в сознании сестры, едва она увидела брата в обществе Мэри Торн, причем в чрезмерной близости.

Совершенно непонятно, как Фрэнку удалось так быстро расстаться со старой любовью и тут же встретиться с новой, а точнее – расстаться с новой и вернуться к старой. Если бы леди Арабелла действительно разбиралась в сердечных делах сына и представляла, насколько тот близок к безнравственности старого мистера Бейтса и глупости мистера Эвербири, то наверняка поспешила бы отправить мальчика в замок Курси, к мисс Данстейбл. За несколько дней до начала нашей истории молодой Фрэнк в здравом уме и твердой памяти – во всяком случае, в том, что считал таковыми, – поклялся, что любит Мэри Торн так страстно, что глубину его чувства описать словами невозможно. Любовь никогда не умрет, не потускнеет, не ослабнет, выдержит все испытания, преодолеет все препятствия и даже равнодушие избранницы. Он хочет, может, должен и готов жениться на мисс Торн, а если она скажет, что не любит его, тогда…

– О, Мэри! Любишь ли ты меня? Неужели не любишь? Но ведь полюбишь? Скажи, что полюбишь! Ах, Мэри, дражайшая Мэри! Да? Нет? Да или нет? Ответь же, ты имеешь полное право дать мне честный ответ.

Столь красноречиво наследник Грешемсбери, в ту пору еще не достигший совершеннолетия, пытался добиться взаимности племянницы сельского доктора, а уже спустя три дня был готов флиртовать с мисс Ориел.

Если человек так легкомысленно ведет себя в юности, что же будет в зрелые годы?

И какой же ответ дала Мэри Торн, услышав страстные признания в любви? Они с Фрэнком были почти ровесниками, но, как говорят, женщины растут на солнечной стороне. Если Фрэнк все еще так и был мальчишкой, то Мэри успела стать почти девушкой. Ему было позволено, не подвергаясь суровым упрекам, воплотить душу и сердце в пламенном признании в наваждении, которое считал истинной любовью, а вот Мэри следовало держаться скромнее и благоразумнее. Она должна отдавать себе отчет в различии положений, с осторожностью относиться как к своим чувствам, так и к чувствам поклонника.

И все же Мэри Торн не могла отказать Фрэнку Грешему резко и бесповоротно. Очень редко, когда юноша – конечно, если он не навеселе – позволяет себе предосудительную фамильярность с малознакомой девушкой, но если к моменту признания знакомство успело стать близким, то более вольные отношения возникают естественным образом. В детстве и отрочестве, во время каникул Фрэнка, они с Мэри так много времени проводили вместе, так тесно общались, что он не ведал с ней того глубинного страха, который так часто лишает молодого человека дара речи. Она же, в свою очередь, до такой степени привыкла к добродушию, юмору и веселью приятеля, настолько искренне полюбила и его самого, и его чудачества, что с трудом смогла бы четко определить, когда его к ней отношение переросло в иное чувство.

Беатрис лишь подлила масла в огонь. Обладая живым нравом, болезненно не совпадавшим с ледяным высокомерием благородных родственников, она нередко подшучивала над отношениями Мэри и Фрэнка. Да, она их дразнила, хотя инстинктивно сдерживалась в присутствии матушки и сестры, чем невольно превратила их троих – себя, брата и подругу – в заговорщиков, как будто речь действительно шла о чем-то серьезном. Конечно, наивная Беатрис вовсе ни о чем таком не думала. Она просто была не очень умной, легкомысленной и совершенно непохожей на своих родственниц из семьи Де Курси. Да, поведение девушки резко отличалось от поведения молодых леди из замка Курси, но все же и ей было присуще благоговение перед голубой кровью. Более того: к чувствам Де Курси добавились чувства Грешемов. Леди Амелия больше всего на свете боялась испортить родословную, но при этом считала, что золото всегда остается золотом. А вот Беатрис стыдилась предстоящего брака сестры и в душе не раз повторяла, что даже самые веские практические соображения не заставили бы ее выйти замуж за мистера Моффата.

Она поделилась мыслями с Мэри, и та согласилась, потому что тоже гордилась наличием благородных кровей, пусть и по линии дядюшки, и подруги с горячей девичьей откровенностью принялись обсуждать великие достоинства семейных традиций и чести. Беатрис говорила в полном неведении относительно обстоятельств рождения Мэри, а бедная Мэри рассуждала в равном неведении, но не без грозного подозрения, что какой-нибудь печальный день принесет пугающую правду.

В одном Мэри не сомневалась: ни богатство, ни мирское превосходство не могли поставить кого-то выше ее. Если бы она родилась благородной леди, то смогла бы выйти замуж за любого джентльмена, и если бы самый богатый человек Европы положил к ее ногам все свое состояние, при желании она была бы готова дать взамен еще больше, но никакие драгоценности не заставили бы ослабить оборону сердца, нарушить защиту души, утратить присутствие духа хотя бы на долю секунды.

О, если бы она родилась благородной леди! Возникли странные вопросы: что делает благородным мужчину? Что делает благородной женщину? В чем заключается внутренняя сущность, духовная квинтэссенция той привилегии в обществе, которую мужчины называют положением, которая заставляет тысячи и сотни тысяч людей склонять головы перед немногими избранными? Что дает, может дать или должно дать эту привилегию?

Мэри нашла ответ на вопрос: только абсолютное, осознанное внутреннее достоинство способно принести привилегию ее обладателю, позволить ему оставаться самим собой. Дух демократизма владел ее душой. Помимо единственно верного способа привилегия могла достаться по наследству, из вторых или двадцать вторых рук, – так проявлялся дух аристократизма. Можно представить, что всем этим сложным понятиям еще в детстве научил Мэри дядюшка, и теперь она всеми силами старалась передать их любимой подруге Беатрис.

Заявив, что Мэри имеет право дать ответ, Фрэнк подразумевал, что сам он имеет право его получить. Мэри признала за ним это право и начала:

– Мистер Грешем…

– О, Мэри! Что еще за «мистер Грешем»!

– Да, мистер Грешем: отныне будет только так, и, более того, только «мисс Торн».

– Но, Мэри, я не вынесу лицемерной отстраненности!

– Нет, я, конечно, не умру, если станем обращаться друг к другу по-прежнему, меня просто выдворят из Грешемсбери.

– Ты имеешь в виду мою матушку?

– Честно говоря, нет, вовсе не ее светлость, – возразила Мэри и взглянула на него так, что Фрэнк поежился. – Речь о вас. Я нисколько не боюсь хозяйки дома, а вот вас боюсь.

– Боишься меня, Мэри? – Фрэнк отказывался что-либо понимать.

– «Мисс Торн». Умоляю, запомните. Только «мисс Торн» и никак иначе. Не выгоняйте меня из Грешемсбери, не разлучайте с Беатрис. Только в вашей власти закрыть передо мной двери этого дома, и больше ни в чьей. Противостоять вашей матушке я смогу – чувствую, что смогу, – но не смогу противостоять вам, если будете относиться ко мне иначе, чем… чем…

– Иначе, чем к кому? Хочу относиться к вам как к девушке, которую раз и навсегда выбрал себе в жены.

– Жаль, что вы так рано сочли необходимым сделать окончательный выбор. Поверьте, мистер Грешем, сейчас недопустимо шутить на столь болезненную тему. Уверена, что вы не станете обижать меня преднамеренно, но если снова заговорите со мной или обо мне на столь неуместную тему, то глубоко раните. Мне придется ради самозащиты покинуть Грешемсбери. Надеюсь, вы не столь жестоки, чтобы вынудить меня это сделать.

На этом разговор закончился. Фрэнк, конечно, поднялся к себе, чтобы проверить, готовы ли к действию новые карманные пистолеты – вычищены ли, заряжены ли и снабжены ли надежными предохранителями. Инспекция потребовалась на тот случай, если ближайшие дни докажут невыносимость дальнейшего существования.

Дней не понадобилось: Грешему-младшему хватило и нескольких часов, чтобы благополучно пережить последующий период (вне всякого сомнения, чтобы не разочаровать гостей отца).

Глава 7

Сад доктора Торна

Благодаря необыкновенной сдержанности Мэри удалось охладить пыл поклонника. Теперь предстояла задача более сложная: успокоиться самой. Как правило, молодые леди в той же степени подвластны бурным чувствам, что и молодые джентльмены. Фрэнк Грешем был красив, обходителен, умен, добр и благороден, а как сын мистера Грешема из Грешемсбери, еще и настоящий джентльмен, так что Мэри выросла с любовью в сердце и восхищением в глазах. Если бы, не приведи господь, с Фрэнком что-нибудь приключилось, она бы горько плакала, как о брате, поэтому не следует даже предполагать, что, когда младший мистер Грешем признался в любви, она выслушала это с полным равнодушием.

Возможно, признание прозвучало не столь безупречно, как бы того хотелось: ребячество Фрэнка не позволило Мэри принять его слова всерьез и задуматься над их смыслом. Его бессвязные восклицания: «Да? Нет? Да или нет?» – не похожи на поэтические излияния вдохновленного любовью поклонника. И все же сбивчивый монолог не был лишен искренности, а потому не звучал отталкивающе, и гнев Мэри – гнев? Нет, скорее вулкан чувств – вряд ли стал результатом неудачно выбранного стиля изложения.

Мы склонны полагать, что сердечные дела далеко не всегда обсуждаются простыми смертными в той поэтично-страстной фразеологии, которая считается уместной для описания любовных сцен. Автор не может убедительно передать то, чего никогда не видел и не слышал, но конкретные слова и действия во время одной такой сцены сохранились в его памяти. Эти двое были ни в коем случае не плебейского происхождения и не ниже общепринятого стандарта благородного рождения и воспитания. Красивые молодые люди жили среди образованных, далеко не глупых родственников, были вежливы и обходительны, так что жизненно важный разговор прошел в соответствующем ключе. Страстная сцена разыгралась осенью на морском берегу, во время про-гулки.

– Итак, мисс, суть дела заключается вот в чем: я здесь, и вы вольны принять меня или отвергнуть, – заявил джентльмен.

– Конечно, я знаю, что все это глупости, – царапая зонтиком канавку в песке, чтобы соленая вода могла стечь из одной ямки в другую, ответила леди.

– Глупости? Ради всего святого, это вовсе не глупости! Право, Джейн, вот он я. Во всяком случае, вы можете что-нибудь сказать, – возразил джентльмен.

– Да, пожалуй, могу.

– Итак, что же? Принимаете меня или отвергаете?

– Ну, не могу сказать наверняка, что намерена вам отказать, – очень медленно, едва слышно, в то же самое время расширяя границы инженерных работ, ответила леди.

Таким образом, все решилось: решилось в высшей степени прилично и к всеобщему удовлетворению. Впоследствии и леди, и джентльмен подумали – если вообще дали себе труд подумать, – что важнейший и счастливейший миг жизни был овеян поэзией, призванной освящать минуты высшего счастья.

Должным образом усмирив Фрэнка, чье предложение любви в данный период жизни звучало абсурдно, Мэри сочла необходимым усмирить и себя тоже. Разве существует на земле счастье более полное, чем обладание любовью великолепного мужчины, если бы обладание принадлежало ей по праву? Разве живет на свете кто-то более достойный обожания, чем тот, кто непременно вырастет из этого мальчика? И разве она не любит его уже сейчас, не дожидаясь неведомых перемен? Разве не чувствует, что и в нем, и в ней самой присутствует нечто такое, что способно связать две жизни в одну? До чего же было бы чудесно стать сестрой милой Беатрис, дочерью доброго сквайра и неотъемлемой частью Грешемсбери!

Такие мысли порой приходили в голову мисс Торн, и, хоть не могла запретить им вольно парить, Мэри ни на секунду не подумала принять предложение Фрэнка всерьез: он до сих пор оставался мальчиком. Прежде чем обустроиться на постоянном месте, ему предстояло повидать мир, а прежде чем жениться, набраться опыта и не раз изменить мнение о женщинах. Более того, пусть она и прохладно относилась к леди Арабелле, но чувствовала, что должна быть благодарна хозяйке дома если не за доброту, то хотя бы за терпение, и не сомневалась, что поступит дурно – общество сочтет поступок дурным, – если попытается воспользоваться признанием в собственных интересах.

Ничуть не сомневаясь, Мэри даже на мгновение не сочла возможным стать миссис Грешем только потому, что Фрэнк предложил руку и сердце, и все же не могла не думать о том, что произошло, – думать, возможно, намного больше, чем сам Фрэнк.

Пару дней спустя, вечером накануне дня рождения Фрэнка, прогуливаясь с дядюшкой по саду, Мэри решила спросить, какой предмет изучения следовало бы выбрать, если бы происхождение позволило стать женой кого-то вроде Фрэнка Грешема. Летними вечерами, когда доктор Торн оставался дома, они любили выйти вдвоем в сад. Случалось это нечасто, поскольку рабочее время доктора значительно превышало общепринятые среди профессионалов часы между завтраком и обедом, но те минуты, которые они проводили вместе, доктор считал, возможно, самыми счастливыми в жизни.

– Дядюшка, что ты думаешь о предстоящем замужестве мисс Грешем? – после недолгого молчания спросила Мэри.

– Видишь ли, Минни, – так ласково называл доктор свою любимицу, – не могу сказать, что много об этом думаю. Впрочем, как и все остальные.

– Но она-то должна думать, да и жених тоже.

– Вовсе не уверен. Многие так и не вступили бы в брак, если бы дали себе труд всерьез задуматься.

– Наверное, поэтому ты до сих пор не женат?