Евангельские идеалы и исторические реалии церковного пути

“Иоанн нигде не говорит о себе ни в первом лице, ни в третьем. Автор же Апокалипсиса сразу, в самом начале, выдвигает себя вперед: Откровение Иисуса Христа, которое Он дал, чтобы показать рабам своим вскоре. И Он показал, послав через ангела Своего рабу Своему Иоанну, который свидетельствовал Слово Божие и свидетельство его, и что он видел (Откр. 1, 1–2). Дальше он пишет письмо: Иоанн семи церквам в Асии: благодать и мир с вами (Откр. 1, 4). Евангелист же не поставил своего имени во главе соборного послания, но начал, избегая всего лишнего, прямо с Божественного откровения тайны: О том, что было от начала… (1 Ин. 1, 1). За такое откровение и Господь объявил блаженным Петра: Блажен ты. Симон, сын Ионии (Мф. 16, 17). Ни во втором, ни в третьем Посланиях, которые считают Иоанновыми, хотя они и кратки, Иоанн не называет себя по имени, а пишет, как о безымянном: старец. Этот же, счел недостаточным, однажды назвавшись, приняться за рассказ, а начал вновь:

Я, Иоанн брат ваш, соучастник в скорби и в царствии, и в терпении Иисуса, был на острове Патмос за слово Божие и за свидетельство Иисуса (Откр. 1, 9). И под конец добавляет: Блажен, соблюдающий слова пророчества этой книги, и я – Иоанн, видевший и слышавший это (Откр. 22, 7–8).

Следует верить словам Иоанна, что написал это именно он. Но кто он, – это неясно. Он не сказал, что он тот самый, который, как это неоднократно упоминается в Евангелии, был любимым учеником Господа и возлежал у Него на груди, что он брат Иакова, что он сам видел и слышал Господа. Если бы он хотел точно указать, кто он, он сослался бы на что-нибудь из вышесказанного. Ничего подобного нет: он называет себя нашим братом и соучастником, свидетелем Иисусовым и блаженным, ибо видел и слышал откровение.

Я думаю, что у апостола Иоанна много тезок. Любовь к нему, восхищение им, желание быть таким же возлюбленным от Господа – все это делало его имя дорогим: так в семьях верующих часто называют мальчиков именем Петра или Павла. В Деяниях есть и другой Иоанн, прозванный Марком, которого Павел и Варнава взяли с собой… Он ли написал это Откровение? Вряд ли. И того ведь не написано, что он отправился вместе с ними в Асию…

Я думаю, что автором был кто-то другой, тем более что в Ефесе, говорят, есть две гробницы и каждая называется Иоанновой. Судя по мыслям и подбору слов и построению предложений, догадываешься, что автор Откровения и евангелист Иоанн – разные лица. Евангелие и Послание согласуются между собой, и даже начинаются одинаково; в одном: Вначале было Слово, в другом: Он, Который был вначале. В одном: И слово стало плотью и обитало с нами, В другом – то же самое с незначительными изменениями: Что мы слышали, что видели глазами своими, что рассматривали, и что осязали руки наши, о Слове жизни, – ибо жизнь явилась. Так начинает он, решив опровергнуть, как тут же выясняется, тех, кто утверждает, будто Господь пришел не во плоти. Поэтому он осмотрительно и добавляет: о том, что мы видели, свидетельствуем и возвещаем вам, об этой вечной жизни, которая была у Отца и явилась нам. О том, что мы видели и слышали, и возвещаем вам. Он последователен и не уклоняется от поставленной цели, развивает свою мысль, настаивая на тех же основных мыслях, пользуясь теми же словами; некоторые из них мы вкратце упомянем. Внимательный читатель найдет, что в обоих произведениях многократно упоминаются жизнь, свет, отгоняющий мрак – и постоянно: истина, благодать, радость, Тело и Кровь Господа, суд, отпущение грехов, любовь Божия к нам, заповедь о взаимной любви, о том, что надлежит соблюдать все заповеди, изобличение мира, дьявола, антихриста, обещание Духа Святого, богосыновство, неизменное требование веры, везде – Отец и Сын. Отмечая всюду отличительные черты, видишь, что Евангелие и Послание имеют один и тот же образ речи.

Апокалипсис и эти книги не совместимы: между ними никакой связи, никакой близости, нет, как говорится, общей буквы. Послание ничего не знает об Апокалипсисе (оставим в стороне Евангелие). Апокалипсис не упоминает Послание и не имеет мысли о нем, хотя Павел в Посланиях и приоткрыл кое-что из откровений, ему бывших, о которых особо он не писал.

Можно отметить также разницу между стилем Евангелия и Послания и стилем Апокалипсиса. В первых – безупречный греческий язык, они красноречивы, убедительны в рассуждениях, хорошо построены, в них не найдешь ни иностранного слова, ни ошибок в языке, ни новых придуманных слов; видно, что Господь одарил их автора двойным даром: даром знания и даром слова.

Что автору Откровения даны были и ведение, и знание, и дар пророчества, я не спорю, но вижу, что пишет он по-гречески неправильно, пользуется иностранными словами и делает ошибки в языке. Составлять их список необходимости нет. Я говорю это не в насмешку (да никто так не подумает), но для того, чтобы ясно показать разницу этих произведений”.

    (Евсевий Памфил. Церковная история, кн. 7, гл. 25).

Итак, перед нами размышление древнего исследователя Библии, которое сразу задает основные направления для размышления.

Во-первых, являются ли авторы Евангелия (далее Евангелист) и Апокалипсиса (далее Тайнозритель) одним лицом?

Во-вторых, о чем могут говорить особенности языка Апокалипсиса?

В-третьих, есть ли ключ к недоступным для Дионисия мыслям – в свете современной библеистики?

Соображениями св. Дионисия руководствовались в его время и позже многие христиане, не принимавшие книгу Апокалипсиса и, тем не менее, не относившиеся к каким-либо еретическим и сектантским движениям. Изначально Апокалипсис отсутствовал в сирийской Библии (Пешито), его никогда не использовали ни св. Иоанн Златоуст, ни другие учители Антиохийской богословской школы. Сироязычные христиане, вообще говоря, составляли очень значительную часть вселенской церкви вплоть до несторианского раскола в V веке, после которого Антиохийская и Эдесская школы, по сути, были вытеснены из общения и пошли своими путями.

Не признавали Апокалипсис ни в древней Армянской, ни в Грузинской церкви (вплоть до X века). В Александрии после Дионисия Апокалипсис признавали вслед за св. Афанасием. В Западной половине империи эту книгу признавали практически изначально, и на Востоке утверждалась она не без связи с тем уважением, которым пользовалась там Римская кафедра. Даже к 414 г в одном из писем бл. Иероним свидетельствует: «латиняне не числят его (послание к Евреям) среди канонических писаний, но греки не принимают Апокалипсис Иоанна» (письмо 124, цит. по [3] стр. 232).

Отсюда понятно, почему в церквах всего Востока Апокалипсис не стал литургической книгой, он никогда не читался за богослужением и не входил в богослужебные издания Апостольских писаний – единственным среди 27 книг Нового Завета. Один только этот факт ясно свидетельствует об особом статусе Откровения в новозаветном каноне. На Востоке никто не брался и за толкование этой книги вплоть до Андрея Кесарийского в VII веке. Похоже, что книгу уважительно обходили стороной по примеру св. Дионисия, как мы только что видели в его рассуждении. Таким же путем шел и цитировавший его историк Евсевий.

Здесь выражено не иное что, как общий голос всех восточных церквей, который не следует игнорировать. Если такая историческая тенденция прослеживается столь обширно и долго, то этому должны быть какие-то причины внутреннего характера. Апокалипсис чем-то смущал читателей именно по своему существу, а не по каким-то формальным или дисциплинарным соображениям. Даже формальное его принятие в канон на Востоке (очевидно, невозможно было, прибегая к помощи Рима по любому догматическому вопросу, иметь с Римской церковью разный состав священных книг!) не сделало книгу уважаемой и читаемой. И причины тому, конечно, существуют.

Дилемма прочтения

Но прежде чем рассматривать книгу по существу, необходимо определиться с ее адресатами. Это вопрос не внешней исагогики, его невозможно решить формально, а от его решения зависит все наше дальнейшее прочтение.

Итак, кому адресована книга?

Понятно, что каким-то христианам времен Тайнозрителя, скорее всего, из тех самых семи Азийских церквей, о которых там идет речь. Но это лишь внешнее решение. Более серьезный вопрос следовало бы поставить так: имел ли в виду Тайнозритель лишь своего современника, или вкладывал (передавал) некие общие и вечные истины на некое неопределенное будущее (в конце времен)?

Более того: имел ли он вообще в мыслях, что какое-то будущее еще будет?

Если мы выбираем первый вариант (послание современникам), то нам необходимо будет сопоставить содержание книги, со всей ее символикой и образностью, с тем, как понимали этот язык современники Тайнозрителя. Нам необходимо будет образы Апокалипсиса сравнить с политическим контекстом его времени. И большая работа в этом

направлении уже проделана до нас, ничего принципиально нового мы здесь не откроем.

Если же мы выбираем второй вариант (послание потомкам), то нам необходимо будет постараться примирить Тайнозрителя с его непосредственными читателями, которых он, если вещи назвать своими именами, в таком случае просто обманул, сказавши им то, что к ним не относилось, а отстояло от них еще минимум на две тысячи лет исторического процесса.

Имеется ли у нас некий третий вариант ответа на вопрос, кому это написано, кроме, разве что комбинации первого и второго вариантов? Мне такого встретить в литературе не довелось. По-видимому, все-таки речь может идти или о непосредственных слушателях, или об их неведомо насколько отдаленных потомках, или о тех и других вместе.

Рассмотрим оба варианта последовательно.

Апокалипсис для политического контекста I века

Апокалипсис написан языком образов, и в этом смысле книга уникальна среди всех документов Нового Завета, но следует помнить, что образы эти достаточно раскрываемые и читаемые для непосредственных слушателей и читателей книги. Если образы коней, печатей и труб еще могут пониматься достаточно произвольно, как указания на некие природные катастрофы, то имеется еще несколько образов, совершенно очевидных, растолкованных в библеистике и прописанных в самых общих комментариях к книге для самых начинающих читателей.

И современники Тайнозрителя, и современные исследователи согласно понимают, что Жена, облеченная в солнце – это Церковь, что зверь – это римская империя, а блудница на его спине – это сама столица, город Рим. Впрочем, Тайнозритель разъясняет это и прямым текстом: Жена же, которую ты видел, есть великий город, царствующий над земными царями (Откр. 17, 18). Яснее сказать просто невозможно. Подобно тому, как Иерусалим в Библии постоянно именуется Дщерью Сиона, носит такой аллегорический женский образ, так и вражеская столица для Тайнозрителя получает аналогичный же образ женщины. Только женщины скверной, блудницы.

Итак, вот перед нами и узнаваемый, однозначно толкуемый образ, и связанное с ним пророчество. От 17 и до начала 19 главы описывается быстрая и полная, конечная погибель блудницы – города Рима. Сопоставим это с реальной историей, может быть, удастся найти нечто общее?

К римской церкви обращены слова Тайнозрителя: выйди от нее, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее (Откр. 18, 4). В исторической реальности христианская община никогда не покидала Рим. И что интересно, уже к концу I века столичная церковь почиталась «первенствующей в любви» среди всех церквей империи. Это дало дерзновение св. Клименту, епископу Римскому в 90-е годы написать письмо в Коринф с братским увещанием. Кроме того, св. Игнатий Богоносец в начале II века (примерно 107 год), идя на казнь, обращает Римской церкви послание, в котором совершенно особо выделяет ее авторитет среди всех церквей [4].

Что же касается пророчествуемой катастрофы, то она не свершилась над Римом в предсказанном объеме практически никогда в его длинной истории. По крайней мере, город стоит до сих пор, не обратившись в руины и не придя в упадок. Половиной христиан планеты он до сих пор признается мировой христианской столицей. Так что если сопоставлять 18 главу Откровения с реальной историей первого, второго, третьего века, то мы ползшим полное несовпадение.

Более того. Апокалипсис претендует на некую большую точность в прогнозе по времени. Некий ум, имеющий мудрость (Откр. 17, 9) призывается к тому, чтобы вычислить сроки по числу римских царей. Оказывается, семь голов суть семь гор (явный признак Рима – Т.) и семь царей, из которых пять пали, один есть, а другой еще не пришел, и когда придет, не долго ему быть. И зверь, который был, и которого нет, есть восьмой и из числа семи, и пойдет в погибель (Откр. 17, 9-11).

Известный комментатор архим. Ианнуарий Ивлиев на этом месте начинает счислять римских императоров, чтобы получить «магическое» число 7. Но при любом насилии над историей это число не получается никак. Римских императоров I века история знает очень хорошо, благодаря историкам-современникам Светонию и Тациту. Тайнозритель жил предположительно в царство Домициана, после кончины Тита в 82 году. Имена кесарей известны: Юлий Цезарь (можно, допустим, его пропустить, как «не вполне» монарха). Далее идут: Август, Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон. Всего пятеро плюс сам Цезарь. После Нерона идут Гальба, Вителий и Отон, царствовавшие слишком мало, чтобы их считать, по нескольку месяцев каждый. Пропускаем их. Затем идут Флавии: Веспассиан, за ним его сыновья: Тит и Домициан. То есть даже относительно прошлого Тайнозритель ошибается: никак не пять тут царей плюс один современный и седьмой, который будет недолго. Невозможно свести этот список императоров от Августа до Домициана к семи именам, даже если исключить Гальбу, Отона и Вителия.

Но и это еще не все.

Во времена Тайнозрителя ходила легенда, что принужденный к самоубийству Нерон якобы не умер, а бежал и теперь скрывается у парфян и собирается с ними прийти и захватить Рим, чтобы вернуть себе трон. О. Ианнуарий, как и другие толкователи, видит отголосок этой легенды в словах о смертельно раненной голове зверя, которая исцелела (см. Откр. 13, 3). А также в словах, что восьмой царь из числа семи пойдет в погибель (Откр. 17,

11). То есть, это вера, что Нерон еще вернет себе трон, что его восьмое царствование будет продолжением его же прошлого царствования. И в его-то, второе Нероново пришествие и падет небесная кара на Рим.

Насколько все это соответствует истории, теперь может судить любой шестиклассник, изучавший в школе историю Рима. Не сбылось ничего, буквально ни одного слова. Не убегал никуда и не возвращался Нерон, действительно покончивший с собой. Императоры сменяли друг друга еще много веков. Именно после Домициана наступил подлинно золотой век римской монархии – правление Антонинов: Траяна, Адриана, Антонина и Марка Аврелия. То были лучшие времена для всей страны. Где тут низвержение города? Где тут плач по нему от всех купцов? Где тут десять царей, принявшие власть со зверем, которые растерзают столицу? Ничего этого не было и в помине. Все шло прямо противоположным порядком.

Обратим внимание на одну важнейшую деталь. Зверь, которому дракон (дьявол) дает свою власть, это вовсе не антихрист, не какое-то реальное историческое лицо. Это именно государственная машина Рима, которую Тайнозритель ненавидит всеми силами своей иудейской души. Представляя зверя читателю, автор отмечает важную деталь: и дано было ему вести войну со святыми и победить их (Откр. 13, 7). Понятно, на что здесь намек: на Иудейскую войну и разорение Иерусалима. Отсюда понятны и чувства Тайнозрителя к враждебной империи и к ее столице.

Ничего общего с реальной историей не имеют и слова Тайнозрителя, которые хотя бы как-то претендуют на историческое пророчество. Нет конкретного лица, которого можно было бы сопоставить с лжепророком при звере. Не было той живой иконы зверя, которой принуждали бы покланяться – даже культ императора на это не похож, чтобы вложился дух в образ зверя. Не было ничего в Римской империи, сопоставимого с печатями зверя и запретом покупать и продавать без этих печатей. Не было скорого пришествия Всадника на белом коне, который победил бы зверя и сковал сатану на тысячу лет. Не было и этой тысячи лет.

А ведь Тайнозритель не раз подчеркивает, что вся его фантастическая картина развернется перед читателями очень скоро. Время близко – это постоянный рефрен всего повествования. Но складывается впечатление, что мы читаем здесь не пророчества о земной истории, а какие-то хроники Нарнии или Мордора. Это фэнтези, рассказ о каком-то вымышленном мире.

Пророчества на неопределенное будущее

Помимо того, что такой вариант вообще мало вероятен (слишком много говорится, что время близко), он сопряжен с немалыми трудностями нравственного характера. Если автор знает, что его слова сбудутся далеко не сейчас, то зачем их вообще сообщать современникам? Тем более, без предварительной оговорки: это все, мол, произойдет когда-нибудь. Ведь выводы-призывы из описываемой картины в любом случае следует признать экстремальными. Надо бежать куда-то в дебри и пустыни, нужно жить совершенно асоциально. Надо проникнуться прямой ненавистью к гражданским властям – нечто совершенно противоположное учению апостолов Петра и Павла по этому вопросу. Зачем такое издевательство над непосредственными слушателями? Непонятно.

Но и это еще не все. В других местах Библии, где приводятся пророчества, все-таки присутствует деталь, которая сбывается в исторический период, а вторая часть пророчества может относиться к отдаленным временам. Но исполнение пророчества хотя бы частично, в первой его половине, ручается за то, что и неисполненное пока – исполнится потом.

Два примера.

Первый – известное размышление Даниила о четырех зверях – четырех империях. Пророчество исполнилось. Именно четыре империи сменили друг друга, и в четвертой, Римской, родился Христос.

Исполнилось и Даниилово исчисление лет седминами. Все это ручается за то, что и его же видение Сына Человеческого, получающего всякую власть, так же исполнится, что оно имеет смысл.

Второй пример – «апокалипсис» самого Иисуса, Его беседы о последних временах. Часть Его пророчества с удивительной точностью исполнилась во время Иудейской войны – это гибель Иерусалима. Прообраз дан, предсказан заранее. Это дает основание нам верить в исполнение и второй части того же пророчества о возвращении Господа во славе.

Но в любом случае нечто совершившееся в реальной истории предсказывается заранее, а потом исполняется в свое время, причем очевидным для всех образом. Вот признак подлинного пророчества. Лишь когда оно таково, то есть смысл и прочие таинственные слова или образы относить к неопределенному будущему и не считать игрой воображения визионера.