Песнь призрачного леса

Подхожу к роще и прислушиваюсь опять. На золотистые сосновые лапы ложатся тени, деревья погружаются в полумрак. Кажется, будто воздух натянут, как тетива лука, из дальних полей надвигается гроза.

И скрипка заиграла всерьез, уверенными фразами, то тише, то громче, и ветер уносит вдаль, сквозь кроны сосен, музыку – и сердце мое вместе с нею.

Я быстро добираюсь до конца наших «владений» в пять акров площадью и устремляюсь дальше в рощу, очень скоро строй деревьев становится таким плотным, что между ними приходится протискиваться. Свисающие вьюны вцепляются в волосы со всех сторон, колючки царапают кожу, и наконец, безо всякого предупреждения, с неба водопадом проливается дождь – каплями крупными, плотными, жгучими; они промочили бы в момент меня до нитки, если бы не густота лесного полога.

И снова на ум приходят слова из «Баллады о двух сестрах»:

Гуляет ветер в волосах,
И дождь мне мочит щеки[15 - Пер. С. Маршака.].

А вслед за словами – и остаток воспоминания, начавшегося еще у тети Ины: о том, что произошло после того, как отцовская скрипка привела ко мне в спальню призрака того старика. Тогда, повторяю, я впервые видела духа своими глазами, а не просто слушала рассказ об их существовании или ощущала легкое дуновение, когда они проносились мимо.

Я не испугалась, хоть была еще совсем маленькой. Откинула одеяло и встала с кровати – помню, холодно было ступать по голым доскам пола босиком. Протянула старику ладошку и говорю:

– Пойдем.

От его руки веяло зимним морозом, но она казалась достаточно… плотной, чтобы за нее держаться, и я ее не отпустила, хотя по предплечью вверх побежали мурашки. Мы вышли из спальни и спустились по лестнице в кабинет, где любил играть папа. Сперва, когда он, подняв глаза, увидел в дверном проеме шестилетнюю девочку в розовой ночнушке и пожилого господина с потерянным выражением лица, глаза его расширились, но пальцы левой руки не соскользнули со струн, а правая автоматически продолжила водить по ним смычком. Но осознав происходящее, отец, конечно, уронил скрипку, одним прыжком пересек комнату и, схватив меня за свободную ладонь, оттащил от призрака. Тот сразу съежился, начал потихоньку растворяться в воздухе и терять плотность.

– Зачем ты пришел? Я тебя сюда не звал, – крикнул папа привидению в таком гневе, в каком я его раньше никогда не видела, и торопливо оглянулся на меня, словно желая убедиться в моей материальности.

Старик ответил:

– Не знаю… Не могу вспомнить.

В этот миг он уже походил не на живого человека, а скорее на какое-то человекообразное завихрение воздушных потоков.

– Ступай куда шел, – велел отец голосом тихим и дрожащим. – Возвращайся к себе и покойся с миром.

Тут уж мой новый друг окончательно превратился в духа той формы, какая была мне уже знакома, – дуновения, промелька, смутного воспоминания.

Папа поднял меня на руки и прижал к груди так крепко, словно только что спас из пучины, в которой я тонула. Затем опустился на диван, посадил рядом и стал часто-часто дышать в макушку. Я запрокинула голову, чтобы посмотреть ему лицо, а руку прижала к щеке, шершавой, как наждак. Из одного его глаза вытекла слезинка и намочила мне пальчик. Вторую я вытерла «на полпути».

– Почему тебе грустно, папа?

Он поцеловал меня в ладошку и заглянул глубоко-глубоко в глаза, а я в них смотрелась, как в зеркало, – надо же, думала, такие же милые, карие, как у меня; такие же длинные реснички.

– Шейди Гроув, – сказал папа, – я думаю, этой скрипке пришло время замолчать раз и навсегда. Пусть спит.

Но, конечно, эта скрипка не могла заснуть навечно. Не прошло и года, как он снова извлек ее из футляра. Он никогда не смог бы с нею расстаться. Вероятно, не расстается и сейчас, даже в смерти не расстается. Поэтому-то я ее и слышу.

Это прозрение как бы подстегивает меня, я ускоряю шаг, но тут же натыкаюсь на лес, настолько увитый плющом, что сквозь него невозможно пробраться. Приходится возвращаться, искать просвет, но к тому времени непогода уже так усилилась, что особо далеко вперед стало не видно.

Однако брешь между деревьями я все же нахожу и бегу, бегу изо всех сил, пока не начинает колоть в боку и сдавливать грудь. Бегу туда, откуда, как казалось, льется музыка, но она уже повсюду вокруг меня, носится вместе с ветром, свистит в верхушках деревьев. Источника не найти, даже если он существует.

В конце концов, задыхаясь, я падаю коленями на хвойную лесную подстилку, руки-ноги все исполосованы, с волос ручьями стекает вода. Над головой небеса разверзает молния, отбрасывая страшные тени по стволам вокруг – все они на долю секунды делаются похожи на каких-то скрюченных неуклюжих великанов.

Гуляет ветер в волосах…

Падаю спиной на влажный, пропитанный запахом земли лесной ковер и отдаюсь во власть яростного ливня. И вот – конец. Гром. Он разорвал скрипку на части, убил мелодию. И не осталось ничего, кроме призрачных полунот, еще трепещущих едва ощутимо в сосновых кронах звуковыми бликами прерванной папиной песни.

Ибо это был папа. Это играл он. Не знаю, как это мыслимо, как это возможно, но это так. Я знаю.

– Где ты? – шепчу одними губами.

В ответ мне вдруг – тихий стук. Или треск? Хрип? Звук, от которого холодок по коже.

Поворачиваю голову на этот звук, открываю глаза, и все волоски на мне до последнего встают дыбом. Новая вспышка молнии на мгновение высвечивает узкий зигзагообразный силуэт с парой блестящих черных глаз. Ледяной ужас пронизывает меня.

У подножия большого дерева свилась спиралью гремучая змея и не сводит с меня убийственного взгляда. Даже в почти непроглядном мраке я безошибочно определяю конкретный вид – это ромбический гремучник метра полтора длиной. Я таких огромных уже много лет не видела. Если он атакует, если яд его быстрым потоком вольется мне в сердце, где окажется мой призрак? Нельзя ли, чтобы там же, где папин?

Или папин уже здесь?

Я дышу шумно и прерывисто – следуя биению сердца. Раздвоенный язык змеи ритмично высовывается и исчезает, словно пробует мой страх на вкус. Она снова трещит погремушкой, на сей раз чуть громче.

Да, чудовища есть в каждом волшебном царстве.

Надо отползать, а потом вставать и уносить ноги, но мной овладел и не отпускает какой-то упрямый дух, и я не двигаюсь с места и как завороженная гляжу и гляжу в холодные темные глаза.

Тут следует раскат грома такой оглушительный, что сотрясаются земля и сосны. Гремучник отворачивает голову и медленно уползает. Узкое длинное туловище беззвучно скользит по мокрой хвое. Я не отвожу от него глаз до тех пор, пока он не скрывается в норе гофера-полифема[16 - Вид крупных сухопутных черепах, распространен на юго-востоке США. Роет норы до 14 м глубиной.]. Зловещая трещотка затихает.

Я запрокидываю голову и снова вижу макушки деревьев. Порывы ветра по-прежнему раскачивают самые высокие ветви, будто цель его – засыпать меня иголками, отяжелевшими от дождевой воды. Поднимаюсь и не торопясь бреду через взъерошенную бурей рощу домой.

Я живу бок о бок с привидениями всю жизнь, но сегодня впервые осознала, что они преследуют меня неотступно.

Новый раскат грома отдается вибрацией во всем моем теле, и через пару секунд небосвод разрезает очередная молния. Я слишком устала, чтобы бежать, но шаг ускоряю. Скорее бы трейлер. Вот уже слышен голос Джесса, а сразу вслед за этим появляется разрыв в цепи стволов.

– Шейди-и-и! – что есть мочи кричит брат из проема входной двери, но голос его почти поглощается ветром и ливнем. Он ждет у входа с полотенцем в руках. Ну вот и добралась.

– Рано или поздно тебя испепелит молнией. Скорее рано, чем поздно. – Глаза Джесса слегка расширены от неподдельной тревоги.

– Все в порядке, – говорю. – Все хорошо. Со мной всегда все хорошо.

Все тело с головы до пят трясется как осиновый лист, но при этом я чувствую странную энергию. Я словно наэлектризована грозой, как сама земная атмосфера. Не знаю как, не знаю почему, но папа – там, в роще, это точно. И он зовет меня.

Глава 4

Неделю спустя, а точнее, в пятницу вечером, мы трое – Сара, я и Орландо – упаковываемся в его машину и держим путь на Келливилл, где в одном из кафе проводятся «Открытые микрофоны». По дороге Сара заставляет нас без конца на повторе слушать «Элвис-Пресли-блюз»[17 - Композиция Гиллиан Уэлч.], словно рассчитывая, что мы успеем за это время впитать в себя весь талант Гиллиан Уэлч, а потом выплеснем его на сцене.

Орландо нервно отбивает пальцами ритм по рулевому ободу, я все время верчусь на сиденье, чтобы украдкой бросать взгляды назад, на Сару. Ощутив внезапную близость папиного духа, я всю неделю не могла даже думать о предстоящих «Открытых микрофонах», но исторический день настал, и реальность сразу обрушилась на меня всей своей тяжестью. Впервые. Впервые мы выходим на большую сцену, будем участвовать в настоящем конкурсе, состязаться с другими музыкантами. Хотела бы я так же, всем сердцем отдаться всему этому, как Сара, однако… Не позволяют скрипка в сумеречной роще, Черный Человек в снах, предвкушение чего-то грандиозного в ближайшем грядущем – причем я не имею в виду запись в профессиональной студии. Больше слушать музыку к соснам я не ходила, но точно знаю: она там звучит, она меня ждет.

Последние несколько дней Джесс только и делал, что неотступно и настороженно наблюдал за мной. Всякий раз, когда я возвращалась со скрипкой из рощи, он решительно открывал рот, явно собираясь что-то сказать, но тут же закрывал его, отворачивался и уходил к себе. Сара с Орладно тоже, конечно, видят: со мной что-то не так. Вчера, на последней репетиции, я столько лажала, что Сара опять разозлилась, и Орладно едва успевал разряжать обстановку, на ходу придумывая шуточки, одна кошмарней другой. Бедный. В результате оба принялись специально присматриваться ко мне на манер Джесса – как к расстроенной струне, изношенной до предела.

Заветное кафе уже близко, и я усилием воли направляю мысли в русло «Открытых микрофонов». На сегодня надо собраться. Сосредоточиться на Орландо и Саре. Нельзя их подвести.

Парковка уже забита легковушками и грузовыми пикапами – мы находим себе местечко, только отъехав на порядочное расстояние по Главной улице. В кафе, естественно, стоит оглушительный шум. Народ толпится кругом с бокалами, чтобы тебя хоть как-то услышали, приходится перекрикивать кошмарнейший кантри-поп[18 - Поджанр музыки кантри, рассчитанный на широкого «потребителя».], льющийся изо всех динамиков. Когда-то это кафе было совсем «камерным», тесным, но потом буквально за стеной внезапно обанкротился комиссионный магазин, и владельцы заведения просто сломали ее и получили нынешнюю огромную площадку для массовых мероприятий. На «Открытые микрофоны» слетаются исполнители всякой музыки, но преобладает здесь, и значительно, кантри. И сейчас где-то за моей спиной невидимая мне девушка просто глотку рвет йодлем[19 - Особая манера горлового пения без слов, с чередованием грудных и фальцетных звуков, родом из Тироля, активно используется в распевах кантри.], богом клянусь. Я вытягиваю шею – посмотреть, кто это так надрывается, но найти источник звука не могу. Орландо, конечно, тоже это слышит и прыскает со смеху.

– Как-то по-простецки совсем уж, нет? – спрашиваю.