Свободные

Наверное, так и должно было случиться. Одно заменяет другое. Моя мама погибла, но появился отец. Странная жизненная закономерность, с которой никто не может поспорить.

Собирая вещи, то и дело замираю. Осматриваю комнату и вижу ее совсем другой. Теперь это не чужая, холодная башня, где меня заперли за неповиновение. Теперь это уютное место, в котором я проливала слезы, смеялась и жила долгие месяцы. Как же быстро летит время.

Закрываю за собой дверь и кидаю взгляд в сторону Саши. Надо попрощаться, но сил нет. Что я ему скажу? Как посмотрю в глаза?

– Уже уходишь? – спрашивает брат, выросший за спиной. Я испуганно оборачиваюсь и вдруг понимаю: его глаза красные, будто он плакал. О боже! Сердце замирает. Неужели отец звонил ему из участка? Неужели он обо всем знает? – Не забудь корсет и чулки. Я закинул их на верхнюю полку.

– Саша, я…

Парень проносится мимо. Шагает в свою комнату, а у меня в груди все разрывается на тысячи частей. Невольно бегу за ним. Восклицаю:

– Подожди!

– Нет.

– Пожалуйста, остановись! – Ловлю его локоть и вспыхиваю: – Саша, прости, я не хотела, я не знала, как сказать!

– Что в этом сложного?

– Шутишь? Мне так плохо и стыдно. Если бы ты только знал, как я желаю повернуть время вспять. Я бы выстрелила! Я бы больше не струсила! Я бы спасла ей жизнь!

– Что? – Брат замирает в недоумении. Его веснушчатый нос морщится, а я распахиваю глаза. – Что ты имеешь в виду?

– Я… – горло сводит судорога.

Изучаю недовольный взгляд Саши. О нет. Черт! Начинаю покачивать головой, пятиться назад, но брат не отстает. Идет следом. Собираюсь рвануть со второго этажа, но не успеваю. Он вовремя хватает меня за запястье.

– О чем ты говоришь?

– Ни о чем.

– Зои!

– Я не хотела, я…

Брат меняется в лице. Сдавливает свободной рукой глаза и едва слышно спрашивает:

– Ты о Соне? О ней?

– Я не…

– Отвечай!

Мне становится дико больно. Из глаз катятся слезы, и я киваю. Черт, как же невыносимо! Саша покачивается. Отводит взгляд куда-то вдаль и выглядит таким уязвимым, что каждая частичка моего тела воспламеняется. Никогда в жизни не испытывала ничего подобного.

– Я не мог найти себе места, – сбивчиво лепечет он, – я знал, что ты уйдешь, знал, что ты сбежишь, и сходил с ума, разрывался от обиды, досады, а теперь… – его лицо становится совсем другим. Незнакомым. Чужим. Вместо доброй улыбки – звериный оскал. Саша смеется и дергано водит плечами. – Теперь я рад, что ты исчезнешь.

– Прости меня, пожалуйста, я не хотела! Я пыталась ее спасти, правда, но…

– Убирайся.

– Саша, я…

– Зои… – Он стискивает зубы. Поворачивается ко мне спиной и рычит: – Пошла вон!

Зажмуриваюсь. Вытираю ладонями дорожки от слез на щеках и быстро плетусь в сторону выхода. Мне нечем дышать. Рыдания рвут на части грудную клетку. Спотыкаюсь, пару раз едва не валюсь вниз, но удерживаю равновесие и наконец оказываюсь на свободе.

Свежий воздух помогает привести в порядок мысли. Глаза неприятно щиплет. Солнце играет в темно-каштановых волосах, и ничто не приносит столько же боли, сколько мысли. Интересно, они когда-нибудь оставят меня в покое? Унесутся вместе с ветром?

Отец ждет в машине. Когда я сажусь рядом, он недоуменно вскидывает брови, но ни о чем не спрашивает. Я искренне благодарна ему за это. Ценить в людях нужно не только умение красиво говорить, но и способность красиво молчать.

Мы едем по заполненным улицам Санкт-Петербурга. Я отстраненно смотрю в окно.

Сколько проходит времени? Понятия не имею. Я все летаю в мыслях, пересекая границы вселенной, оставляя позади прошлое и ошибки, забывая Диму, Соню, Ярого и, конечно, Сашу.

Неожиданно мы резко тормозим, оказавшись в пробке.

– Что там такое? – Смотрю на часы. – Может, дойти пешком?

– Вся улица, кажется, стоит.

– До вокзала минут пять-десять.

– Во сколько ты должна быть на месте?

– К трем.

– Успеем.

Взволнованно постукиваю пальцами по приборной панели. Проходит минут семь, а мы сдвигаемся на пару метров.

– Наверное, какая-то авария. Не волнуйся.

– Я не могу опоздать, – потираю слипшиеся после слез ресницы. – Что же там такое?

– Я проверю.

Константин выбирается из салона.

«План Б» – паршивый план. От него у меня бегут мурашки по коже. Что, если ничего не выйдет? Любая мелочь перевернет все с ног на голову. И что потом? Что будет дальше?

Зажмуриваюсь: все будет хорошо, хорошо. Вы справитесь. Справитесь!

Отец оказывается рядом слишком неожиданно. Я подпрыгиваю, а он тянется за телефоном. Лицо у него бледное. Не понимаю, почему он испуган.

– Что-то случилось?

– Сиди здесь.

Это не ответ. Поэтому я спрашиваю вновь:

– В чем дело?

– Зои, – Константин роняет сотовый. Рассеянно поднимает его и встречается со мной грозным взглядом. – Просто оставайся здесь. Услышала? Будь тут!

Его слова – лишь причина вскочить с места. Едва отец отходит на пару шагов от машины, я неуклюже выкатываюсь из салона и зажимаю пальцами ноющую рану на животе. Машин – невиданное количество. Почему тогда папа так напуган? Может, пострадал кто-то из знакомых?

– Я же сказал тебе, – восклицает он, заметив меня рядом, – вернись, вернись сейчас же!

Его тон, его лицо, его нервные движения и то, как он закрывает спиной перекресток – все это не на шутку меня пугает. Я сглатываю. План «Б» – дерьмовый план.

– Что там?

– Зои!

– Что такое? В чем дело?

Константин не успевает ответить. Я вижу черный перевернутый мотоцикл и едва не валюсь без сил. Это ведь «Харлей» Андрея.

Небо падает. Я покачиваюсь назад и хватаюсь руками за лицо. Нет, нет, нет! Не может быть! Глаза вспыхивают дикой болью, а мир переворачивается.

Отец сжимает мои плечи, но я все равно тянусь вперед. Пытаюсь сорваться с места.

– Андрей! – вырывается крик из моего горла. Константин шепчет что-то. Я не слышу. Испепеляю мутным взглядом перекресток и понимаю, что ничего не чувствую, ничего, кроме ужасной колючей боли. Она проходит через все тело.

– Пустите! Пустите меня!

Все-таки срываюсь с места. Плетусь на заплетающихся ногах к месту аварии и вижу смятый мотоцикл, рядом – матовый «Ауди». Еще вижу мешок, в котором лежит чье-то тело.

– Нет, – хватаюсь пальцами за рот, – не может быть. Нет!

Мои ноги подкашиваются, я зажмуриваюсь так сильно, что едва не отключаюсь. Я хочу крикнуть: скажи хоть что-нибудь, Андрей! Скажи! Но он вряд ли ответит. Меня покачивает в сторону. Я упираюсь лицом в чью-то грудь и шепчу: «Нет, нет, нет, не может быть, нет».

– Это ведь не он, скажи мне, пожалуйста, скажи!

Но отец не отвечает. Молчит, а я повисаю в его руках, не понимая, как могла на такое решиться? Мне очень больно. Я пытаюсь взять себя в руки, но плачу все сильнее и сильнее. Если бы у меня был только один шанс вернуться обратно, остановить Андрея, схватить за руку, не отпускать. Если бы я только могла что-то изменить! Но я не могу. И от того плачу до тех пор, пока силы окончательно не покидают меня.

– Хочу увидеть его.

– Зои…

– Хочу увидеть его!

Встряхиваю головой. Плетусь к телу и упрямо отталкиваю полицейских. К счастью, отец оказывается рядом. Он отвлекает их, пока я быстро шмыгаю к опечатанному перекрестку. На ватных ногах иду вперед. Прикрываю руками рот и едва удерживаю в груди крик. Это он. Это действительно он. Безмятежное лицо Андрея расслаблено. Впервые парень не кажется мне серьезным, сосредоточенным или равнодушным. Он словно спит. Лишь кровь на висках и в волосах заставляет усомниться в правдоподобности этой теории.

Я сажусь перед ним на колени.

У него синеватые губы и белая, практически серая кожа. Кровавые разводы похожи на линии, проведенные дрожащей кистью, а ладони до сих пор теплые.

– Андрей, – шепчу я, наклонившись к парню, – я… я не опоздала.

Я больше не чувствую запаха мяты. Его перебивает едкий, соленый запах крови, гари, моторного масла. Я больше не слышу его голоса, не вижу его глаз. Мне вдруг становится очень страшно. Я цепенею и, сжимая в пальцах его плечи, думаю: что теперь будет?

Кто-то поднимает меня на ноги. Я не сопротивляюсь, потому что до сих пор не могу пошевелиться. Пялюсь на тело Теслера и словно мантру повторяю:

– Ты очнешься. Все будет в порядке. Очнешься.

– Мне очень жаль, – сбивчиво говорит отец. – Надо уходить.

– Не могу.

– Зои…

– Нет. – Глаза щиплет от слез. Я поворачиваюсь к Константину и, ощущая внутри дикий, неистовый пожар, кричу: – Они убили его!Он убил его!

– Но…

– Мы все знаем! Абсолютно все! – Вновь рвусь назад, но на этот раз не успеваю сделать и пару шагов. Мешок застегивают, перемещают в одну из машин «Скорой помощи». – Что они делают? Что происходит?

– Так надо, – отец хватается за мои плечи, удерживая меня на месте. – Пожалуйста, Зои. Нам надо увезти тебя, пока не поздно!

– Нет.

– Поехали!

– Нет!

Я отпрыгиваю в сторону и вдруг чувствую в себе прилив горячей, ядовитой энергии. Мои глаза вспыхивают. Ничто так не мотивирует к действию, как злость или сильнейшая ярость. В нас просыпаются животные инстинкты. Подобное поведение люди легкомысленно называют аффектом, но они сильно ошибаются. Месть вполне оправданна, ведь это единственное чувство, не возникающее из воздуха. Это вам не раздражение, не радость, не любовь. Не то ощущение, которое падает на нас как снег на голову. Месть – это ответ тем, кто сделал нам больно. А если им можно, тогда почему нам нельзя?

– Я знаю куда идти. – Срываюсь с места. Отец хватает меня за локоть, но я решительно рвусь вперед. – Отпусти.

– Что ты делаешь?

– Пусти.

– Зои, черт подери, успокойся, прошу тебя! Ты ничего не исправишь! Мы должны срочно вернуться домой, взять билеты и…

– Что? – вспыхиваю я хриплым голосом. Горло до сих пор саднит от слез. – Что потом? Будем жить с мыслью о том, скольких людей потеряли?

– Будемжить! – Теряет самообладание отец. – Чего ты добиваешься? Парня не вернуть!

– Прошу, отпусти меня.

– Нет, я не позволю тебе вновь рисковать своей жизнью! Сейчас ты слепа, расстроенна и не думаешь о последствиях. Но позволь мне помочь!

– Помоги! – восклицаю я. Приближаюсь к отцу и, разглядывая его похожие, зеленые глаза, шепчу: – Но только сначала поверь мне.

– Поверить? Я не понимаю, я…

– Мне надо уйти.

– О чем ты говоришь? Что происходит, Зои? – Он внимательно исследует мое лицо и задумчиво хмурится. – Ты что-то задумала? Зачем тебе убегать? Куда?

– Доверься мне. Все это… так надо.

– Ради чего? Чтобы ты вновь исчезла? Чтобы пострадала?

– Чтобы я сделала то, что должна сделать.

– Черт, Зои! – Папа потирает руками потный лоб. Его глаза слезятся, и причина в запахе гари, который развевается по ветру. Наверняка. – Когда я узнал, что у меня есть дочь, я чуть с ума не сошел! Решил: зачем мне это? Она ведь никогда меня не примет. Никогда! Да и я. Что нас может связывать? – Он с горечью усмехается. – Но сейчас ты стала частью моей семьи. Ты не просто девочка с улицы, которой нужна была помощь. Ты – моя дочь!

– Я знаю.

– Тогда почему я должен тебя отпускать?

– Потому что… – Слезы наворачиваются на глаза. Я неуверенно беру Константина за руку и сжимаю ее изо всех сил. – Потому что надо доверять тем, кто дорог.

– Едва ли ты мне доверяешь.

– Ты ошибаешься.

– Но Зои…

– Пожалуйста, мне нужна твоя помощь.Ты нужен мне.

Мы стоим на перекрестке еще несколько минут, а затем я ловлю такси.

Отец провожает меня взглядом и выглядит ужасно взволнованным. Ох, если бы я только могла остановить время и броситься ему навстречу! Но я не могу.

Запрыгиваю в салон и указываю адрес. Теперь нет обратного пути.

По дороге пытаюсь ни о чем не думать. Ни об аварии, ни о бледной сероватой коже. Наконец мне надоедает вытирать щеки, и я просто замираю, чувствуя, как слезы скатываются вниз по подбородку и падают на колени. Какая разница. Ничего теперь не важно. Я даже страха не испытываю. Еду молча и осознанно, будто чувствую, что будет дальше, и ничего не боюсь.

На самом деле сложно не бояться смерти. Все равно то и дело задумываешься: больно ли это, быстро ли? Да и что ждет нас на той стороне? Встречу ли я маму? А может, и с Димой сумею поговорить? Глупые мысли, но избавиться от них сложно. Они будоражат сознание до тех пор, пока водитель не паркуется напротив огромного, стеклянного особняка.

Что я делаю? Добиваюсь справедливости. Это того стоит? Определенно.

Впервые я понимаю, что происходит. И выходит, когда риск оправдан, колени не так уж и сильно трясутся от ужаса.

Один из охранников лениво останавливает меня перед забором. Спрашивает, что я здесь забыла, на что я лишь равнодушно пожимаю плечами.

– Меня ждут.

– Сомневаюсь, – отрезает мужчина. – Все встречи на сегодня отменены.

– Уверена, поговорить со мной твой Босс ни в коем случае не откажется.

Так и происходит. Едва охранник передает по рации информацию о моем приходе, как тут же широкие двери распахиваются. Кто бы сомневался, что Болконский проглотит наживку.

Высоко держу подбородок. Иду на встречу с человеком, который желает моей смерти, и не испытываю ужаса. Не иронично ли, правда? Наверное, только настоящие неприятности делают людей сильными. Кто же сожмет кулаки, не собираясь ударить? Спасаемся мы только тогда, когда можем умереть, и говорим только тогда, когда уже нельзя молчать.

Поднимаюсь по широкой мраморной лестнице. По бокам от меня двое мужчин. Их я помню еще с той ночи в мотеле. Они пришли вместе с Димой и светили пустыми глазами, сгорая от желания выбить из каждого, кто попадется на их пути, остатки гордости.

Сейчас меня ничуть не пугает их присутствие. Наоборот – подначивает.

Спустя несколько минут скитания по белым узким коридорам мы наконец оказываемся перед массивной дверью. В груди что-то екает, но всего на долю секунды, а затем я решительно прохожу вперед. Пора поставить точку.

Валентин сидит за дубовым столом. Увидев меня, он не улыбается, но и не стискивает со злости зубы. Наоборот, на его лице появляется выражение крайней усталости.

– Не знаю, как реагировать на тебя, Зои. Поразиться твоей глупости или смелости?

– Вы знаете, зачем я пришла.

– Разве? Милая, я понятия не имею, что ты здесь делаешь. – Болконский кротко кивает охранникам, и они послушно покидают комнату. Здесь красиво. Пахнет корицей, и, если бы не цель визита, я бы непременно кинулась к книжным полкам и исследовала каждый старинный экземпляр Фицджеральда. – Что мешает мне избавиться от тебя прямо сейчас?

– Ничего. – Я пожимаю плечами. Сокращаю между нами дистанцию и останавливаюсь перед массивным столом. Руки тянутся к стеклянной рамке с фотографией. – Можно?

Не дожидаюсь ответа. Поворачиваю снимок лицевой стороной и усмехаюсь.

– Тебе смешно?

– Еще бы. Что может быть нелепее. Кого вы пытаетесь обмануть? Или вы поставили рамку специально, чтобы ненароком не забыть, как выглядят ваша жена и сын?

– Зои, ты будешь удивлена, узнав о людях побольше того, что замечают твои прелестные глазки. Или ты до сих пор живешь в фантазиях? Может, и надеждами тешишь свое сердце? Нет хороших людей, нет плохих. Есть просто люди и их недостатки.

– То есть вы называете недостатком то, что убили столько человек?

– Я никого не убивал, милая. – Болконский изящно поднимается с места. – И я до сих пор не понимаю, что ты здесь делаешь. Может, все-таки просветишь меня, потому что у меня нет времени на разговоры с какой-то несчастной страдалицей.

– Страдалицей?

– Время – деньги.

– Вы виноваты во всем, что со мной случилось.

– Правда? – устало интересуется он. Застегивает верхнюю пуговицу пиджака и пожимает плечами. – Очень жаль. Ты никогда не задумывалась над тем, что существуют вещи посерьезнее твоих жалких попыток спасти мир? Мой бизнес, каким бы он ни был, – это то, что обеспечивает сотням человек существование. Едва я щелкну пальцами, от голода умрет половина Питера. Ни одно твое слово этого не изменит. Ты понимаешь?

– Как благородно.

– Я восхищаюсь твоей стойкостью! Серьезно, Зои, если бы не наши разногласия, мы бы подружились. Ты и Теслер… – Он мечтательно улыбается, а у меня в груди что-то взрывается. Стараюсь выглядеть решительно, пусть и горблю спину. – Опасная смесь. Жаль, что пришлось его устранить. Он был отличным наемником, всегда выполнял заказы вовремя и никогда не доставлял лишних проблем. Я рассказывал, как мы познакомились?

– Нет, – едва слышно шепчу я. – Не рассказывали.

– Обычное дело: отец убивается на работе, пытаясь протащить сына в высшую лигу и оплатить лечение дочери – она хотела покончить с собой после несчастной любви. Умереть, увы, не умерла, но проблем семейству подбросила целую кучу. Папаша залетает на крупные деньги, не отдает их вовремя. Это ведь он познакомил меня с Теслером.

– Он?

– Да. – Болконский складывает на груди руки и усмехается: – Премию худший отец года, как видишь, заслуживаю не только я.

– Как вы можете так говорить? – вспыхиваю я. – Дима же был вашим сыном. Он…

Валентин резко подходит ко мне. Оказывается совсем близко, катастрофически опасно близко. Его рука взмывает, но замирает прямо перед моим носом.

В нескольких сантиметрах.

– Не говори о нем.

– А то что? – дрожащим голосом цежу я. – Убьете меня?

– Убью, Зои. И всех твоих близких тоже.

– Как убили Андрея?

– Андрея? – Болконский растягивает лицо в отвратительной ухмылке. – Да. – Мне хочется плакать. – Да, как и Андрея.

– Но зачем? Что он вам сделал?

– Любой, кто переходит мне дорогу, оказываетсяза ней. Я убил Андрея, потому что он мешал моему бизнесу. Я убил его, потому что он потерял голову и стал помехой.

Вот оно.

Признание.

Делаю несколько шагов назад, а затем медленно вынимаю из кармана сотовый. Все это время Валентин не сводит с меня недоуменного взгляда, но мне плевать. Теперь уж точно. Я пару раз выдыхаю и спрашиваю:

– Есть?

Сквозь едва слышные помехи в моем ухе звучит ответ:

– Да, Зои. – Голос отца. – Все записано.

– Отлично.

– Теперь уходи оттуда.

Крепко зажмуриваюсь. Тоска по отцу раздирает легкие, однако я упрямо беру себя в руки. Распахиваю глаза, гляжу на Болконского и отрезаю:

– Нет. Прости меня.

– Что? – Константин вспыхивает. – Мы же договаривались, Зои!

– Спасибо, что был рядом. Я… – горло першит. – Я люблю тебя, пап.

Впервые называю его папой.

Смаргиваю с лица слезы и сбрасываю вызов. Ноги тут же подкашиваются от незнакомого им чувства. Неужели я правда бросила трубку? Неужели мне будет его не хватать?

– Что ты сделала? – ледяным голосом спрашивает Валентин.

Нервно прохожусь пальцами по волосам и шумно выдыхаю. Стараюсь сосредоточиться, но недовольное лицо Болконского так и мельтешит перед глазами. Приходится приступить к делу, не успев взять себя в руки.

– Что ты делаешь, милая?

– Ваше признание слышал весь участок. – Пожимаю плечами. Затем скидываю с плеча сумку и легкомысленно бросаю ее на пол. – Вы в ловушке, Босс.

Валентин усмехается. Как мне кажется, нервно. Он отходит назад и нажимает длинными пальцами на кнопку под столом. Но никто не приходит.И не придет.

– Знаете, что сейчас случится? Мы с вами подеремся. Вы безжалостно толкнете меня в плечо, – отпрыгиваю назад и сбиваю несколько графинов с бронзовым виски, – отшвырнете в сторону, – налетаю на книжный шкаф, – и тут же отбросите к окну.

Я цепляюсь пальцами за шторы и порывисто тяну их вниз. Звучит неприятный треск, и уже через пару секунд в кабинете Болконского становится светло и ясно. Мужчина срывается с места, идет на меня, но я решительно вскидываю руку.

– Подождите, это не все!

Однако он не останавливается. Мне приходится обогнуть стол, чтобы оказаться от него как можно дальше и выиграть несколько минут.

– Ты что творишь? – удивляется Болконский. Его лицо похоже на лицо змеи, голос – на шипение. Он пытается говорить непринужденно, но каждый раз нервно подергивает плечами и косится в сторону выхода. – Ты не выйдешь живой.

– Я знаю.

– Знаешь?

– Да. Но и вам придется несладко. – Наклоняюсь к столу и достаю из хьюмидора сигару. На моем лице почему-то расплывается улыбка. – Не против? Дима тоже их курил. От него пахло… пахло именно так.

– Что ты делаешь, – шипит Болконский. Однако это не вопрос, и я нарочно оставляю его без внимания. Поджигаю сигару, делаю глубокую затяжку и мурчу от удовольствия.

– Знаете, как сложно бросить?

– А ты знаешь, как сложно убегать со сломанными ногами?

– Наверное, так же сложно, как и жить с вами под одной крышей. Неудивительно, что Дима стал тем, кем стал. Даже Иисус превратился бы в грешника, если бы жил здесь. Вы не задумывались над своей кармой? После смерти вас вряд ли будут ждать в раю.

Валентин начинает смеяться. Громко. Он отшатывается назад и спрашивает:

– Ты шутишь?

– Я спросила вполне серьезно.

– Глупая девчонка! Что ты делаешь? Тебе жить осталось несколько минут, а ты оттачиваешь на мне свое мастерство сарказма? Милая, попрощайся со всем, что видишь, со всем, чем дышишь. Ты больше никогда глаза не откроешь.

– Вы мне угрожаете? – Я намеренно двигаюсь в сторону, и мужчина зеркально повторяет мои движения. – Знаете, я ненавидела вашего сына.

– Я тоже.

Сердце екает. Я стискиваю зубы и на выдохе продолжаю:

– Дима уничтожал все, к чему прикасался, однако не по собственной воле. Только сейчас я понимаю, что у него попросту не было выбора.

– Он был слабым мальчишкой.

– Он был человеком, которого вы сломали как ненужную игрушку.

– Не из-за меня он покончил с собой.

– Но из-за вас он никому не был нужен.

Валентин вновь звонко смеется. Потирает руками лицо и спрашивает:

– Помогает?

– В смысле?

– Ну, успокаивает? Ты же знаешь, что виновата, но все равно пытаешься обвинить в его смерти кого-то другого. Но, милая, Дима умер, потому что ты разбила ему сердце. А не потому, что я был строгим отцом. Он жилдо этого, он жил с этим, но тебя пережить не сумел.

– Так себе оправдание.

– Не играй со мной.

– А знаете, как он меня называл? – Я вновь оказываюсь спиной к двери и стискиваю в пальцах сигару. Сердце бешено стучит. Вот-вот и я свалюсь на пол от переизбытка чувств.– Лгунья.

– Он был прав?

На лице Болконского ухмылка. Ничто не способно пробить его каменное сердце. Он – бесчувственная статуя, в которой больше не осталось жизни. И тогда я киваю.

– Да. Он был прав.

И выпускаю сигару. Она падает в нескольких сантиметрах от моих ног и воспламеняется, смешавшись с каплями алкоголя. Тут же огонь молниеносно становится больше, разрастается и перекидывается на книги, сваленные шторы. Я смеюсь, а Болконский свирепо кидается вперед.

– Что ты делаешь!

Его попытки рвануть к двери – тщетны. Прямо между нами стеной вспыхивает пламя, и Валентину ничего не остается, кроме как кинуться обратно к дубовому столу.

Уверена, вскоре и он превратится в груду пепла.

– Знаете, что самое смешное? – Я ядовито улыбаюсь, наблюдая за ужасом, светящимся в глазах у мужчины. Он переводит на меня взгляд. Прилизанные когда-то светлые волосы сейчас торчат в разные стороны. Огонь пылает, поднимается дым, и мне становится трудно дышать, но я не сдвигаюсь с места. Я буду смотреть на то, как он умирает. – Врать чертовски интересно.

– Нет! Ты не уйдешь! – Его руки нащупывают в столе что-то тяжелое. Уже через секунду в воздухе оказывается серебристый «кольт» и его дуло направлено мне в голову. – Не уйдешь! Я не позволю какой-то девчонке…

– Вы горите.

– Что?

– Ваша нога…

Болконский громко ругается и начинает тушить низ штанин огромными ладонями.

– Черт! – кричит он, похлопывая пальцами по шерстяной ткани. – Дьявол!

Все это время я не свожу с него глаз. Огонь приближается, пытается укутать в себя, как в одеяло, но я не обращаю внимания. Пот проступает на лице. Руки покалывает и жжет. Но я твердо держу спину и наблюдаю мутными глазами за тем, как в агонии мечется мой злейший враг. Мне это нравится.

– Ты! – восклицает он, потушив штанину. Его рука вновь поднимается. – Ты умрешь.

– Вы опоздали.

– Никогда не поздно лишить кого-то жизни.

Возможно, он прав. Я вдруг отчетливо понимаю, что Болконский выстрелит. Он сделает это, ведь он – не Дима. Дыхание перехватывает. О нет! Интуитивно я отскакиваю назад, но не успеваю. Звучит выстрел, и мои глаза закрываются.