Свободные

– Я тут понял, что ничего о тебе не знаю, – внезапно протягивает Саша, и я вскидываю брови: интересное замечание. – Стоит это исправить.

– И каким же образом?

– Просто… поговорим, – неуверенно усмехается парень и потирает сонные, красноватые глаза. – Не знаю, как это должно происходить между сводным братом и сестрой…

– Определенно неловко.

– Точно. Значит, встретимся на большой перемене и попытаемся узнать друг о друге что-нибудь интересненькое. Звучит заманчиво!

– Ага, например, какой твой любимый фильм, любимая книга…

– Любимая поза в сексе…

Я толкаю Сашу в бок и закатываю глаза: великий шутник. А мне еще что-то рассказывал про сарказм. Возможно, это напускное, но я определенно влюблена в легкое отношение парня к жизни. Бороться с проблемами через улыбку – самый классный способ. Мне проще закрыться в себе, выстроить стены, абстрагироваться и не вылазить наружу. Саша же совсем другой, и я бы хотела перенять у него этот странный оптимизм. Кажется, идти по жизни и улыбаться гораздо приятнее, чем горбить спину и изнывать от одиночества.

Мы прощаемся возле гигантского розария. Я провожаю брата взглядом, поправляю ремень сумки и только делаю один шаг в сторону, как тут же оказываюсь прижатой спиной к ледяной, твердой поверхности стены.

– Доброе утро.

Поднимаю взгляд и едва сдерживаюсь от порыва закричать со всей мощи, когда замечаю опасную улыбку, копну густых волос и знакомую уже мне зубочистку в белоснежных зубах.

– Я не хочу опоздать, – выпрямляюсь и пытаюсь выглядеть решительно, словно не боюсь этого парня и не мечтаю сейчас сорваться с места и унестись как можно дальше. Однако вряд ли мой голос внушает опасность. Вместо того чтобы отойти в сторону, Дима лишь подходит ближе, и я чувствую запах сигарет, исходящий от его дорогой одежды.

– Не хочешь меня отблагодарить? – мурлычет он.

– Корсет мог бы отыскать получше.

– Опять лжешь. Я же видел, как тебе понравилось дефилировать в нем.

– Ты ошибаешься.

– Я редко ошибаюсь. – Дима разминает плечи и оценивающе пробегает по мне взглядом. Останавливается где-то на бедрах, хмыкает и тянет: – Какое на тебе будет платье?

– Что прости? – Наши глаза встречаются, и я буквально ощущаю, как внутри сжимаются все органы. Мне определенно не нравится этот человек. Я чувствую, он хочет от меня того, что я не смогу ему дать, и это сводит с ума, безумно пугает, ведь всем известно: Дима берет все, что желает, без проблем и без разборок. – Какое еще платье?

– Которое ты наденешь на благотворительный вечер. Пусть оно будет нежно-розовым.

– К счастью, тебя это не касается.

– Мы идем вместе.

Я едва не давлюсь собственным удивлением. Что? Вскидываю брови и неожиданно для себя усмехаюсь.

– Нет. Это вряд ли.

– Вряд ли бы ты осталась в школе, если бы я не поговорил с директрисой, – холодно чеканит парень и тут же улыбается, будто способен и радоваться, и злиться одновременно. – А вечер не обсуждается.

– С какой стати? – теперь я действительно чувствую ярость. – Я не хочу идти с тобой.

– Зато я этого хочу.

– С чего вдруг? Ты же собирался стереть меня в порошок, – я язвительно вскидываю брови и решительно подаюсь вперед, – что изменилось?

Дима игнорирует мое недоумение. Вынимает изо рта зубочистку и шепчет:

– Ты сделаешь так, как я скажу. Ты должна мне.

Меня буквально трясет от его уверенности, от его невозмутимого голоса и самодовольной улыбки. И, вместо того чтобы согласиться и продлить себе жизнь, я вновь рычу:

– Катись к черту.

Срываюсь с места, однако затем охаю и грубо отпружиниваю назад. Парень нависает надо мной будто грозовая туча, но на сей раз я не вижу в его глазах былого самообладания. Одной рукой он преграждает мне путь, другой – хватает подбородок. Он сжимает его так сильно, что мне становится больно, и я испуганно вскрикиваю.

– Отпусти!

– Ты портишь себе жизнь, маленькая лгунья. Не рискуй так, иначе мне придется изуродовать твое милое личико.

– Я не боюсь тебя.

– А стоило бы.

Дима грубо выпускает мой подбородок из оков, и я так сильно ударяюсь головой о стену, что стискиваю губы. Ошеломленно наблюдаю за его невозмутимой, кривой улыбкой и упрямо сдерживаю истерику. Все в порядке. Он тебя не тронет. Он не посмеет. Но внутри сгораю от страха. Что это было? Парень уходит, изящно переставляя ноги, а я так и стою, прижавшись к стене, соображая, что мне теперь делать. Сменить школу? Черт. Протираю руками вспотевшее лицо и с силой прикусываю губу.

Никогда не думала, что есть люди похуже наркоманов и заядлых алкоголиков. Видимо, от отребья отталкивает внешность, а от людей, подобных Диме, – природная натура. Если первые скатываются вниз благодаря своей бедности и нищете, то вторые – осознанно выбирают тот или иной способ существования. И факт, что Дима полностью отдает себе отчет во всех своих поступках, не просто пугает, он повергает в безумный ужас, ведь отыскать кого-то хуже психа, прекрасно понимающего, что никто не сможет ему ничего сделать, – вряд ли получится.

Я врываюсь в кабинет литературы со звонком. Евгений Петрович кивает, чтобы я как можно быстрее уселась на место, а затем говорит на весь класс:

– Мы становимся крепче там, где ломаемся. Чьи слова?

– Пушкина, – смеется кто-то с задних рядов.

– Еще варианты?

– Толстого?

– И снова промах. Автору присудили Нобелевскую премию по литературе! Сам писатель не смог присутствовать на вручении, но тем не менее зачитывалась его лекция, в которой говорилось, что «творчество – это в лучшем случае одиночество».

– Хемингуэй, – неохотно отрезает женский голос со второй парты, и я удивленно вскидываю брови. Миловидная блондинка – та самая, что талантливо вешала мне лапшу на уши в ду́ше, – пожимает плечами и повторяет: – Эрнест Хемингуэй. «Некоторые книги незаслуженно забываются, но нет ни одной, которую бы незаслуженно помнили».

– Отлично, Софья! – радуется учитель. Он гордо кивает и с интересом осматривает весь класс. Глаза у него бешено бегают от одного ряда к другому, выискивают провинившихся, и вдруг останавливаются на мне. У меня в желудке все скручивается. Я интуитивно ощущаю нечто паршивое. – В начале карьеры Эрнест не был популярен. Он всего лишь неплохо писал и горячо мечтал о славе. В конце концов Хемингуэй, сам того не ведая, воспользовался замечательным советом Антона Павловича Чехова: краткость сестра таланта. То есть: чем меньше слов – тем лучше! Вот, например, Зои, – непроизвольно выпрямляю спину, – опиши Софию одним словом.

– Одним?

Блондинка поворачивает ко мне свое идеально-ровное, ангельское лицо и пожимает плечами: мол, давай, рискни. А у меня, как назло, в голове вертятся лишь едкие замечания, по типу: ненастоящая, лживая, искусственная, сделанная, подлая. Я неуверенно откашливаюсь, пытаясь выиграть себе хотя бы пару секунд, туго соображая, что же такое можно сказать о человеке, едва его зная, но уже успев тотально в нем разочароваться.

– Возможно… – нервно прикусываю губу. Будь вежливой, Зои. Не стоит при всем классе обзывать блондинку лживой лицемеркой или пустоголовой дурой. – Возможно, начитанная?

– Интересно, – кивает Евгений Петрович. – Принимается! Теперь твоя очередь, София.

Девушка особо долго не думает. Поправляет медовые, густые волосы и восклицает:

– Чужая.

По классу проносятся одобряющие возгласы, посвистывания, и я задето хмыкаю, изо всех сил стараясь скрыть в себе эмоции и не выставить напоказ дикую обиду. Смотрю на довольную блондинку, вижу, как она снисходительно пожимает плечами, мол, извини, и буквально сгораю от желания хорошенько врезать ей прямо по идеально загорелому лицу. И вроде, что такого в этом безобидном прилагательном? Это ведь даже не ругательство, не едкость. Но меня будто кольнули в самое сердце. Приходится пересмотреть свои взгляды на многие вещи, и прежде всего на то, что миловидная София, прекрасное, чудное создание с медовыми волосами и длинными, пышными ресницами, – не такая уж и пустоголовая блондинка, как может показаться на первый взгляд. Несмотря на внешность, она отлично соображает и сумела вывести меня из себя, сказав лишь одно крошечное слово. Точный выстрел.

– Тише, тише, – командует учитель. Он широко разводит руки в стороны и прищуривает серые глаза, – это еще не все. Теперь я предлагаю каждому из вас написать на листочке лишь одно слово. Одно! Пусть оно выражает то, что вы сейчас чувствуете. То, что волнует вас или гложет. Станьте поэтами на несколько минут, – он раскладывает разноцветные листочки на парты и воодушевленно улыбается, – представьте, что от данного слова зависит все ваше настроение на дни, недели вперед!

– И что мы за это получим?

– Вы получите незабываемые впечатления, – саркастически отвечает на чью-то реплику Евгений Петрович и плюхается на кожаное учительское сиденье.

Кладу перед собой синий квадратик, достаю ручку и задумчиво осматриваюсь: интересно, только я понятия не имею, что писать? Класс просторный, светлый, с огромными стеклянными окнами во весь мой рост, но я все равно не могу нормально дышать. Такое чувство, будто после приезда я разучилась дышать полной грудью, словно после смерти мамы кислород потерял всякую ценность.

Через несколько минут Евгений Петрович собирает у нас листочки и тасует их, будто с десяток лет является самым заядлым картежником Санкт-Петербурга. Затем он облокачивается спиной о стол и говорит:

– А теперь самое интересное. – Его пальцы переворачивают первый розовый квадратик, и я чувствую, как вся моя кровь приливает к лицу. Господи, неужели он собирается читать их вслух? – Математика? Очень интересная заметка. Да-а-альше, танцы. ЕГЭ. Нирвана. Надеюсь, вы имели в виду группу. Тачка. Сестра. Карибы. Пенис – хм! О, а тут у нас что? – учитель широко улыбается и показывает всему классу, нарисованное на листочке кривое сердце. – Осторожно, кто-то среди вас безумно влюблен! – Ребята смеются. Я тоже усмехаюсь, однако не выпускаю из пальцев края стула. Так и тянет сорваться с места. О чем я только думала? Надо было написать какую-нибудь чушь, как, впрочем, все и сделали. Смотрю на то, как учитель переворачивает очередной листочек, на этот раз синий, и слышу, – мама.

У меня земля из-под ног исчезает. Я растерянно хмурю лоб и пытаюсь выглядеть как можно проще, но уверена, что каждый из одноклассников понял, кому именно принадлежит данный тупой квадратик.

– Лето. – Откашлявшись, восклицает Евгений Петрович. Я благодарна ему за то, что он не акцентирует внимания и продолжает пытку, иначе мы бы так и сидели в тишине до конца этого треклятого урока. – Бугатти. Еще один Бугатти. – Два коренастых парня пожимают друг другу руки. – Экзамены. Самоубийство – притворюсь, что этого я не заметил. Диета. Одиночество…

Учитель увлеченно читает дальше, а я непроизвольно замечаю, как вздрагивают плечи Софьи. Что? Медовая королева вместо SPA и солярия написала – одиночество? Не может быть. Удивленно вскидываю брови и вижу, как девушка кидает на меня настороженный взгляд. Она тут же отводит его в сторону, натянуто улыбается какой-то жирноватой брюнетке, но меня не обмануть. Записка действительно блондинки! Как же так? Неожиданно я понимаю, что не только меня подловили и обманом вынудили сознаться в чем-то важном. Возможно, не только я страдаю от чрезмерной доверчивости.

– «Может, сегодня счастье мне улыбнется, – торжественно цитирует учитель и бросает карточки к себе на стол. – День на день не приходится». Откуда строки? – На этот раз молчат все, включая Софию, хотя интуиция мне подсказывает, что блондинка отлично знает ответ. – «Старик и море»! Записали тему в тетради и приготовились к долгому путешествию с кубинским рыбаком – Сантьяго.

Остаток урока внимательно слушаю Евгения Петровича. Он рассказывает безумно интересно, а для занятий по литературе интерес, пожалуй, самое главное. Со звонком скидываю в сумку тетради, учебник, ручки и неуверенно бреду к учительскому столу. Преподаватель складывает все наши записки в верхний выдвижной шкафчик, затем кивает какой-то девочке и наконец переводит взгляд на меня. Его брови ползут вверх.

– Что-то случилось, Зои?

– Нет. – Смущенно улыбаюсь. – Я насчет дополнительных занятий.

– О да, точно! Вспомнил. Обычно я встречаюсь с ребятами раз, два в месяц. Не больше. Так что это никак не повредит твоему расписанию, не волнуйся. Мы уже выбрали несколько историй. Найдешь полный список на сайте лицея в разделе «Книжный день». Справишься?

– Конечно.

– Отлично. Сейчас мы взялись за Стивена Чбоски. Слышала о таком?

– Нет, к сожалению. – Мне внезапно становится жутко неловко, и я почему-то решаю оправдаться: – У нас библиотека в прошлой школе была очень маленькой.

– Не страшно. Думаю, ты его оценишь. Мы не работаем по программе лицея, пытаемся расширить кругозор. – Евгений Петрович почесывает шею и криво улыбается: – Ты ведь не собиралась засесть с Толстым и Гоголем, правда?

– Нет!

– Отлично! Следующий сбор через две недели. Напиши по книге эссе и составь короткий план. Договорились?

– Конечно. – Мы улыбаемся друг другу, и я вдохновленно шествую к выходу. Паршиво, конечно, что единственный человек, не попытавшийся вонзить в меня свои толстенные когти, учитель по литературе. Однако полное отсутствие союзников тоже не оставило бы меня равнодушной. Поэтому буду радоваться тому, что имею.

Выхожу из кабинета и вдруг вижу Сашу с каким-то кучерявым парнем около кожаного, черного дивана. Они оживленно болтают, эмоционально рассекают руками воздух, и что-то мне подсказывает, что тема для разговора у них отнюдь не веселая. Я подхожу к ним и недоуменно вскидываю брови:

– Все в порядке?

Светлый парень собирается открыть рот, как вдруг Саша нагло его перебивает:

– Конечно.

Они смотрят друг на друга немного дольше, чем положено, а затем со вздохом опускают одинаковые, худоватые плечи. Я хмурюсь.

– В чем дело?

– Как прошла литература? – вопросом на вопрос отвечает брат. Он подходит ко мне и заграждает друга тонкой спиной, но я все равно замечаю, как кучерявый парень закатывает серые глаза к потолку и цокает. – Не уснула?

– Да нет. Было даже весело. Я – Зои.

– Ярый.

Недоуменно переспрашиваю:

– Ярый?

– Да. – У кучерявого парня пухлый, смешной нос и толстые брови. Он небольшого роста, хлюпкий, но выглядит гораздо старше Саши, возможно, из-за слегка заросшего подбородка. – Вообще меня зовут Ярослав. Но это не имя, а клеймо какое-то.

– Чудесная логика. Вы в одном классе?

– К счастью.

Саша усмехается, поправляет ремень кожаной коричневой сумки, а я невольно замечаю, как сильно у него покраснела шея. Буквально горит красными пятнами.

– Тебе плохо? Ты весь пылаешь.

– Нет, – он отмахивается от меня ладонями, – что ты выдумываешь?

Но я вижу: творится нечто неладное. Сашу жутко трясет. Мне определенно не по душе его состояние, которое вот-вот да разорвет его на части. И поэтому я решительно стискиваю зубы, собираясь вытащить из него ответы любым способом. Однако внезапно над нашими головами разносится протяжный, неприятный звон, и брат вздыхает.

– Мы ведь увидимся на большой перемене?

– Конечно. Почему нет? Встретимся здесь же, договорились?

Он кивает. Убегает с другом в сторону второго этажа, а я не двигаюсь с места. Думаю, что так сильно его напугало? Почему он не сказал мне правду? Эти вопросы не покидают мою голову ни на одном из последующих уроков, и я испуганно слежу за часами, ожидая большой перемены со странным, неприятным ощущением. Интуиция приказывает сорваться с места и увидеть Сашу прямо сейчас. Однако я не прислушиваюсь. Высиживаю сначала французский, потом биологию, затем химию и сгораю от любопытства, отсчитывая каждую секунду во время истории. Будто одержимая.

Когда звенит звонок, меня передергивает. Подрываюсь с места, нервно скидываю все учебники в сумку и пулей несусь к выходу. Не знаю, что на меня находит. Неясное ощущение чего-то плохого и страшного тянет вперед с такой силой, что я даже спотыкаюсь! Волнуюсь и одновременно с этим в глубине души радуюсь, что не перестала испытывать нечто подобное. Ведь после смерти мамы мне казалось, что все мои чувства испарились.

Я останавливаюсь возле диванов и прокручиваюсь вокруг себя. Саши здесь нет.

– Хм… – в недоумении прищуриваюсь. – Что же происходит.

– Зои!

Оборачиваюсь. Надеюсь увидеть Сашу, но встречаюсь взглядом с кучерявым блондином. Он подзывает меня к себе и испуганно поджимает губы.

– Они увели его, – хрипит он, – через запасной выход.

– Что? – Я приближаюсь к Ярому настолько близко, что даже чувствую исходящий от него запах пота. – О чем ты вообще говоришь? Кто? Куда увели?

Он не отвечает, но мне, по правде говоря, и не нужно слышать ответ, чтобы понять, в чем дело. В последний раз Саша был так испуган, когда прятался у меня в мотеле. От кого же он убегал и кого же так сильно боялся? Мне вдруг становится так паршиво, что живот сводит. Я крепко стискиваю в кулаки пальцы и смотрю на Ярослава.

– Куда они ушли?

Вместо ответа парень кивает мне за спину, и я оборачиваюсь. Подбегаю к широкому окну и с ужасом наблюдаю за тем, как два лысых качка закидывают Сашу на заднее сиденье черного вытянутого «Ауди». А затем я вижу Диму. Он выбрасывает на газон сигарету, разминает плечи и скрывается за матовой дверцей.

Чувствую, как от страха неожиданно сжимается тело. Голова вспыхивает, и перед глазами все смешивается до такой степени, что я даже газон не могу от неба отличить.

– Дела плохи! – щебечет парень и хватается руками за волосы. – Они прикончат его.

– Что он натворил? – мой голос становится осипшим. Я вижу, как автомобиль срывается с места, и взволнованно отстраняюсь от окна. – Нужно позвонить взрослым.

– С ума только не сходи.

– А что ты предлагаешь?

– Я не знаю. Но звонить отцу Саши неправильно. Он на этот проступок глаза не закроет, и тогда ему вновь придется столкнуться с Болконским. Хочешь еще одну семью поменять?

Я стискиваю зубы. Как же так вышло, что все столько всего интересного обо мне знают?

– Он – городской судья.

– И смертный человек.

– Саше придется худо. Надо срочно что-то делать.

– Здесь никто нам не поможет, Зои. Оглянись вокруг! Люди боятся даже дышать рядом с Димой, даже в сторону его смотреть. И думаешь – просто так?

Конечно, не просто так. Потому я так и боюсь за Сашу. Неожиданно я понимаю, что пути у меня другого нет. Не важно, в чем провинился мой сводный брат. Я должна ему помочь.

– У тебя есть машина?

– У моего водителя есть.

– Отлично.

– Зачем она тебе?

Я взволнованно прикрываю глаза и шепчу:

– Нужно поторопиться.