Примадонны Ренессанса

Из чего можно сделать вывод, что Изабелла этим пренебрегала (а, возможно, и супружеским долгом?). Маркиза была вынуждена с большой неохотой отклонить настойчивые приглашения Лодовико также из-за того, что в казне Мантуи было мало средств, а поездка в Милан требовала больших расходов. Поэтому она удовлетворилась поездкой осенью в Феррару, отложив до следующей весны встречу с герцогом и герцогиней Бари, к большому разочарованию последних. Лодовико даже написал Изабелле:

– Я решил отложить турнир в честь рождения сына у герцога Джангалеаццо до Вашего приезда.

Таким образом, неожиданным следствием брака Беатриче стала сердечная привязанность, завязавшаяся между Моро и Изабеллой д'Эсте, которая по своему характеру гораздо лучше соответствовала роли его спутницы и доверенного лица, чем её сестра. Тротти пишет, что за все те тринадцать лет, которые он провёл в Милане, он ещё никогда не видел, чтобы Сфорца так чествовали своего гостя. Когда Изабелла останавливалась в Милане, Людовико почти не отходил от нее, заставляя послов и весь двор следовать за ней по пятам и уступая ей дорогу, к всеобщему изумлению, «и часто Его Милость ездил вместе с ней по садам в карете».

– Изабелла была более утончённая, лучше образованна, более глубокомысленна, нежели её сестра, – считал Ипполито Малагуцци-Валери, итальянский историк ХIХ века, – и маркизе было суждено внести больший личный вклад в итальянскую политику.

Однако другие исследователи возражают:

– Беатриче от матери унаследовала сообразительность, мужество и присутствие духа, а от отца – дипломатические способности и некоторую эластичность в вопросах совести.

При миланском дворе любили розыгрыши, но некоторые шутки Беатриче были в духе её деда Ферранте I, любившего показывать гостям комнату с мумиями своих врагов. Так, семидесятилетний Джакомо Тротти несколько раз обнаруживал в своём доме «большое количество лис, волков и диких кошек», которых приобрёл для своего зверинца Лодовико и которых в жилище посла запускали по приказу Беатриче. Но это было ещё только начало. Поскольку феррарец был довольно скуп, герцогиня Бари однажды украла у него два золотых дуката, шёлковую шляпу и новый плащ. Правда, деньги потом она отдала племяннице Тротти. Такие грубые шутки, скорее всего, были своего рода личной местью послу, который постоянно информировал герцога Эрколе об «альковных» делах его дочери. И всё же розыгрыши Беатриче имели предел и она никогда не опускалась до цинизма своего деда.

Герцогиня Бари не в меньшей степени интересовалась литературой и искусством, чем её старшая сестра. И во времена опасности она брала на себя лидерство и оказывала, вероятно, немалое влияние на государственные дела в Милане. Франческо Муралти, итальянский хронист ХV века, описывал Беатриче в своих «Анналах» как «юную, красивую лицом и смуглую, любящую придумывать новые костюмы и проводить день и ночь в песнях, танцах и всевозможных удовольствиях». Зачастую она диктовала моду того времени, и следуя её примеру, многие итальянские аристократки, даже за пределами миланского двора, начали носить прическу «коаццоне». Благодаря переписке вездесущего Тротти и письмам самой Беатриче к сестре и мужу, сохранилось множество описаний её модных нарядов. Абсолютной новинкой были, например, платья в полоску и идея использовать вместо пояса шнурок из крупного жемчуга, подчёркивающий талию. С детства привыкнув носить жемчуг, она постоянно использовала его, как в виде ожерелья, так и для украшения причёски и одежды. Ещё Беатриче предпочитала глубокие вырезы квадратной формы и ткани, украшенные эмблемами Сфорца и Эсте, воспроизводившиеся в виде узлов на шнурах платья (идея Леонардо да Винчи). Иногда она носила шляпы, украшенные перьями сороки, и туфли на высокой платформе, чтобы уменьшить разницу в росте со своим мужем.

Изабелле не давал покоя бюст Беатриче работы скульптора Романо, и 22 июня 1491 года на своей любимой вилле Порто она написала сестре:

– Умоляю, попросите герцога Бари позволить этому превосходному мастеру, Джану Кристофоро, который вырезал портрет Вашего Высочества из мрамора, приехать в Мантую на несколько дней и оказать мне такую же услугу.

Вскоре маркиза получила от сестры ответ:

– Сеньор Лодовико с радостью выполнит просьбу Вашей Милости.

Однако Романо, несмотря на всю настойчивость Изабеллы, которой «нравилось, когда её желания исполнялись немедленно», прибыл ней только спустя шесть лет. Впрочем, это ничуть не обескуражило маркизу, которая продолжала на протяжении всего этого времени осаждать зятя подобными просьбами. Здесь во всей красе проявилась её страсть коллекционера, ради которой Изабелла, забыв о собственной гордости, могла годами клянчить понравившуюся ей вещицу или льстить тому, кто мог обеспечить ей раритет, которого она так страстно добивалась. Впрочем, если Моро не желал уступать своей очаровательной свояченице своих лучших мастеров, то в других просьбах он отказывал ей редко. Его курьеры постоянно привозили в Мантую подарки: дичь и оленину, отборные овощи и фрукты, артишоки и трюфеля, яблоки, груши и персики. Взамен Изабелла посылала ему знаменитую рыбу (лосося и форель) с озера Гарда, считавшуюся деликатесом, которую герцог Бари любил видеть у себя на столе во время Великого поста. В тот год после их первой встречи переписка между двумя дворами была особенно оживлённой, и Лодовико жаловался на то, что свояченица иногда не сразу отвечала на его письма:

– Конечно, моя привязанность к Вашему Высочеству гораздо больше, чем Ваша ко мне!

Однако Изабелле было некогда. Вернувшись в Мантую, она с удвоенным рвением принялась за обустройство собственных покоев в Сан-Джорждо. С того времени, как десять лет назад умерла мать маркиза, Маргарита Баварская, никто не пытался сделать более уютным мрачный старый замок. Поэтому Изабелла страстно желала привнести туда немного изящества и красоты по примеру своей матери. Апартаменты, которые она занимала большую часть своей супружеской жизни, находились в башне рядом с так называемой Брачной комнатой, украшенной фресками Андреа Мантеньи. Из её покоев открывался вид на воды озера и длинный мост Сан-Джорджо, а лестница в углу вела в апартаменты её мужа на первом этаже. Судя по сохранившимся деталям, позолоте и ультрамарине на сводчатом потолке и эмблемам Гонзага, вырезанным на фризе из искусно инкрустированного дерева, особенной роскошной была личная студия (кабинет) Изабеллы. Там она вместе с Елизаветой Гонзага проводила свои самые счастливые дни, окружённая книгами и картинами, камеями и музыкальными инструментами, которые любила. К студии примыкала Гротта, комната для других коллекций, где были представлены античные медали и монеты, резные камни и скульптура.

В свой первый приезд в Мантую Изабелла привезла с собой целую группу художников, но большинство из них вскоре вернулись в Феррару, а Эрколе Роберти так сильно страдал от морской болезни во время путешествия и так был измотан своими трудами перед её свадьбой, что внезапно уехал, даже не попрощавшись. Поэтому маркиза доверила оформление своей студии мантуанскому живописцу Луке Лиомбени, которому написала из Феррары 6 ноября 1491 года:

– Поскольку мы узнали на собственном опыте, что ты работаешь очень медленно, то напоминаем, что если наша студия не будет закончена к нашему возвращению, мы намерены поместить тебя в темницу Кастелло. И это, уверяем тебя, не шутка с нашей стороны!

В ответ перепуганный художник принёс своей госпоже самые смиренные извинения.

Что же касается Андреа Мантеньи, вернувшегося из Рима в сентябре 1491 года, то весь следующий год тот посвятил росписям в апартаментах маркиза, решившего по примеру жены благоустроить собственные помещения. Указом от февраля 1492 года Франческо пожаловал художнику участок земли «в награду за замечательные работы, написанные им ранее в часовне и зале нашего замка, и за изображение триумфов Цезаря, которые он теперь создаёт для нас и которые, кажется, почти живут и дышат». К концу годы «триумфы» были окончательно завершены, и Андреа, наконец, смог выполнить поручение Изабеллы. Это был её собственный портрет, который она хотела отправить Изабелле дель Бальцо, дочери младшей сестры Франческо Гонзага, которая, по-видимому, была одной из её близких подруг. Но когда две недели спустя портрет был закончен, он не удовлетворил Изабеллу.

– Мы очень раздосадованы, – пишет она 20 апреля подруге, – что не можем отправить Вам наш портрет, потому что художник сделал его так плохо, что он нисколько не похож на нас. Но мы послали за иностранным художником, у которого репутация превосходного портретиста, и как только картина будет готова, мы отправим её Вашему Высочеству.

Иностранным мастером был Джованни Санти, отец Рафаэля, которого, очевидно, рекомендовала Изабелле её золовка, герцогиня Урбино. Елизавета отправила его без промедления, и тем летом он провёл некоторое время в Мантуе, создавая серию семейных портретов – вероятно, для украшения какой-нибудь виллы Гонзага – и заодно начал писать портрет Изабеллы. К несчастью, прежде чем работа была закончена, он заболел лихорадкой и был вынужден вернуться домой. Прошло несколько месяцев, прежде чем Изабелла смогла сообщить своей подруге, что портрет готов и будет отправлен ей прямо из Урбино. Изабелла дель Бальцо, к которой маркиза была так нежно привязана, стала второй женой её дяди Федерико, последнего короля из дома Арагона, который когда-то хотел жениться на собственной племяннице. После того как этот монарх умер во Франции, его вдова вернулась в Италию со своими дочерями и закончила свои дни в Ферраре при дворе Альфонсо, брата Изабеллы.

В начале декабря 1491 года маркиз Мантуи, не поставив в известность ни жену, всё ещё находившуюся в Ферраре, ни её родственников, неожиданно прибыл в Милан, где провёл неделю в замке Сфорца с герцогом и герцогиней Бари. Вряд ли те обрадовались компании солдафона с грубыми манерами, каковым являлся Франческо II, тем не менее, маркиз встретил у них тёплый приём.

– Я очень доволен оказанными мне почестями и вниманием, – сообщил он Изабелле.

Со своей стороны, скрыв обиду, та заявила:

– Я была рада услышать о том гостеприимстве, которое оказали Вам при миланском дворе, и Ваши письма доставили мне столько удовольствия, как если бы я поехала с Вами.

Показав Франческо все сокровища замка, Моро отправил его домой, нагруженного подарками. И даже пообещал прислать в Мантую пару молодых львов, которых доставляли в его зверинец из Африки. (В благодарность маркиз отправил к нему своего певца Нарциссо, чей голос доставил Лодовико, если верить его письму, ни с чем не сравнимое удовольствие). Впрочем, Изабелла сама была не прочь поживиться за счёт своих богатых родственников.

За короткое время Моро удалось покорить сердце Беатриче своей щедростью и терпением настолько, что уже через три месяца после свадьбы она написала своему отцу:

– Я не знаю, как благодарить Вашу Светлость за то, что Вы устроили мой брак с этим прославленным сеньором, моим супругом.

Однако регент Милана был слишком занят государственными делами и не мог постоянно сопровождать свою жену:

– Герцогиня, моя супруга, развила в себе настоящую страсть к верховой езде и всегда либо ездит верхом, либо охотится.

Поэтому развлекать Беатриче Моро поручил своему зятю графу Галеаццо ди Сансеверино, генерал-капитану миланского войска, отличавшемуся высоким ростом и огромной силой. Кастильоне, итальянский писатель того времени, называл его идеальным придворным и утверждал, что именно Галеаццо вдохновил Микеланджело на создание «Давида». Он всегда забирал главный приз на каждом рыцарском турнире, и к этому своему мастерству присоединил любовь к искусству и наукам. В письмах графа к Изабелле д'Эсте содержатся живые отчеты об экспедициях, которые он предпринимал в компании Беатриче в первые несколько месяцев её замужней жизни.

– Сегодня утром, в пятницу, – написал Галеаццо 11 февраля 1491 года, – я отправился в десять часов вместе с герцогиней и всеми её дамами верхом на лошадях в Кузаго, и, чтобы позволить Вашему Высочеству полностью насладиться нашими удовольствиями, я должен сказать Вам, что прежде всего мне пришлось ехать в карете с герцогиней и Диодой (шутом Беатриче), и пока мы ехали, мы спели более двадцати пяти песен в аранжировке для трёх голосов. То есть, Диода исполнял партию тенора, а герцогиня – сопрано, в то время как я пел то басом, то сопрано, и выкидывал столько глупых трюков, что я действительно думаю, что могу претендовать на звание большего дурака, чем Диода!

Достигнув Кузаго, они забросили огромную сеть в воду и выловили множество щук, миног и другой рыбы, из которой устроили себе королевский пир. Затем Беатриче и Галеаццо снова пели и играли в мяч, дабы ускорить пищеварение. На следующий день они обследовали замок, на который Людовико истратил много денег. Этим замком герцог так гордился, словно бы он достался ему от отца. Они сочли его и в самом деле великолепным, а его высеченный из мрамора вход был достоин самой Чертозы. Затем они снова попытали счастья с сетями в другом месте. Они вытащили из воды тысячу форелей, выбрасывая обратно тех из них, которых не желали сохранить для подарков и для себя. Затем они вновь оседлали коней, и Галеаццо пустил соколов, вернувшихся с несколькими речными птицами. Наконец, они устроили охоту на оленей, убив двух, и вдобавок пару оленят. В Милан они вернулись на закате. Лодовико проявил большой интерес к их приключениям, гораздо больший, замечает (и, по-видимому, справедливо) Сансеверино, чем если бы он сам в них участвовал.

– Я разбил свои сапоги и в клочья изорвал одежду, но полагаю, что это был счастливый день для сеньоры Беатриче и что сеньор Лодовико подарит ей замок Кузаго, – отчитался Галеаццо перед Изабеллой д’Эсте.

(И оказался настоящим пророком).

– Мне иногда кажется, что этот мессир Галеаццо – герцог Миланский, потому что он может делать то, что хочет, и получает всё, что попросит и пожелает, – в свой черёд, доложил Джакомо Тротти герцогу Феррары.

Осыпав Галеаццо почестями и наградами, Моро в качестве последней и высшей чести даровал ему руку своей внебрачной дочери Бьянки Джованны Сфорца. Однако, на мой взгляд, Моро зря так доверял этому красавчику, с которым Беатриче целыми днями носилась верхом по охотничьему парку в Павии. Хотя внешне это были классические отношения между дамой и рыцарем, и сам Галеаццо всегда заявлял о своём вечном и абсолютном служении Беатриче, между тем он пользовался привилегией свободного доступа в герцогские апартаменты и однажды упомянул в письме к маркизе:

– Войдя в личную гардеробную герцогини, я обнаружил, что дамы всё ещё раздеты и заняты укладкой волос…

Впрочем, Беатриче подружилась не только с графом, но и с его юной женой, которую сразу полюбила:

– Я хочу видеть Вас рядом с собой при каждом удобном случае!

Но так как Бьянке Джованне было всего девять лет, графу Сансеверино пришлось ждать ещё пять лет, прежде чем он забрал юную супругу в свой дом. После женитьбы он принял фамилию Сфорца-Висконти, и Лодовико относился к нему как к члену своей семьи.

Итак, пока герцог Бари занимался государственными делами, герцогиня играла в мяч или охотилась с Галеаццо ди Сансеверино. Тем не менее, в лице Беатриче Моро обрёл жену, чьё происхождение и образование позволяло разделять его вкусы и предпочтения. Личный секретарь герцогини Бари, писатель, известный в культурных кругах Мантуи и Урбино как «элегантный Кальмета», свидетельствовал:

– Её двор состоял из талантливых и выдающихся людей, большинство из которых были поэтами и музыкантами. В часы досуга она обычно нанимала некоего Антонио Грифо, известного ученика и комментатора Данте, чтобы он читал ей вслух «Божественную комедию» или произведения других итальянских поэтов. И для Лодовико Сфорца было немалым облегчением, когда он мог отвлечься от государственных забот и дел, прийти и послушать эти чтения в комнатах своей жены. И среди знаменитых людей, чьё присутствие украшало двор герцогини, были три высокородных кавалера, известных… прежде всего своими поэтическими способностями – Никколо да Корреджо, Гаспаре Висконти и Антонио ди Кампо Фрегозо, а также многие другие, одним из которых был я, Винченцо Кальмета.

Обсуждение достоинств Данте или Петрарки продолжалось в течение многих недель в прекрасных садах Виджевано или в парке Павии, где герцогиня и её дамы проводили долгие летние дни. Ещё Моро и его жена так страстно любили музыку, что ежедневно в залах их дворца звучали прекрасные мелодии, вдобавок, придворные певцы сопровождали Беатриче повсюду, в том числе, и во время охоты.

Чтобы угодить Беатриче, любившей проводить время на природе, Лодовико Сфорца, едва наступила весна, отправился со всем двором в свою загородную резиденцию Вилла-Нова в долине Тичино между Миланом и Павией. Уже 18 марта 1491 года Беатриче собственноручно написала оттуда сестре:

– Сейчас я здесь, на Вилла-Нова, где красота сельской местности и благоухающая сладость воздуха заставляют меня думать, что мы уже в мае месяце, такой теплой и великолепной погодой мы наслаждаемся! Каждый день мы выезжаем на прогулку с собаками и соколами, и мы с мужем никогда не возвращаемся домой, не получив огромного удовольствия от охоты на цапель и других водоплавающих птиц.

Ну, и как же без её верного рыцаря:

– Каждый день мессир Галеаццо и я, с одним или двумя другими придворными, развлекаемся, устраивая танцы после обеда, и мы часто говорим о Вашем Высочестве и жалеем, что Вас здесь нет.

С восторгом описывая в своём письме окрестности Вилла-Нова, славящегося своими перепелами, Беатриче также не забыла упомянуть, что специально для неё целое поле там отведено под выращивание чеснока, чтобы она могла вдоволь им наесться, ведь она его так любит. Но главной целью поездки герцогской четы был Виджевано, любимый курорт Моро (где он родился), ядром которого стал замок Сфорца-Висконти, одно из самых больших фортификационных сооружений в Европе того времени. Известно, что над его проектом работал знаменитый архитектор Донато Браманте, а за строительными работами следил Леонардо да Винчи. Перед замком была разбита красивая большая площадь, возведены новые дома, вымощены улицы, восстановлены античные здания, отремонтирована и украшена старая церковь. К замку примыкал огороженный охотничий парк с дикими зверями. Кроме того, было построено множество каналов для орошения окрестных садов и полей. Так что, по словам современника:

– Пустыня радовалась и цвела, как роза!