Поздравь Танюшку!

– Да? Правда? – обрадовалась она и подошла к большому буфету. – А давай наливочки под это дело? А? Василич сам готовил.

– Нет, ты что!? – отказалась я. – Я же за рулём.

– О! Точно! – спохватилась Таня, доставая пузатый графин. – Но мы с Василичем выпьем. Да, Василич? Пока ты про папку моего расскажешь! Что он ещё говорил?

– Я, конечно, прошу прощения, – удивлённо сказал Василич, – а откуда Ева отца твоего может знать? А, Татьян? Он уже умер двадцать с лишним лет назад!

– А вот так, Василич, вот так! – рассмеялась она. – Сейчас всё по-другому!

– Да нет, Тань, – растерянно произнесла я. – Это не отец твой. Наверное…

– Да?! – удивилась Татьяна. – А кто же тогда?

– Не знаю. Сказал, что его духовное имя Гаврил, – тихо сказала я.

– Гаврил? – ошеломлённо протянула она. – Гаврила?

– Вроде бы Гаврил Косачек, – ещё больше растерявшись, произнесла я.

– Косачек? Косачек!? – воскликнула Танюшка и, подскочив со стула, убежала в дом.

– Куда ты?! – прошептала я ей в след и посмотрела на Василича. Тот внимательно смотрел на меня поверх своих очков.

Сверху, над нами, послышался звук падения мелких предметов.

– Ева, ты откуда-то узнала? – печально спросил у меня Василич. – Или, правда, Сашка приходил? У нас эта тема под запретом уже больше двадцати лет.

– Какой Сашка? – переспросила я.

– Ясно, – протянул он, – сейчас Татьяна придёт и расскажет. Я знал, что нельзя такие вещи замалчивать. Они рано или поздно дадут о себе знать.

На веранду вышла Танюшка, держа в руках небольшой пыльный чемоданчик. Я такие видела только в старых фильмах – коричневый потёртый чемодан с металлическими уголками.

– Вот старые письма, фотки, метрики наши, – сказала она, открывая его, – сейчас посмотрим. Это же дом моих родителей, раньше здесь посёлок был, и школа была. Только как затопило всё в конце 80-х, мы в город перебрались. Мало кто сюда вернулся жить. Мои родители как дачу использовали, а потом забросили. Мы с Василичем, лет десять назад, дом отремонтировали. И то только потому, что он у меня такой хозяйственный, а так стоял бы он – разваливался. Сама б я сюда ни ногой! Трагедия у нас здесь случилась, Евочка. Страшная трагедия!

Я стыдливо отвернулась, разглядывая покрашенные в яркие цвета перила и резные рейки веранды – красный, синий, зелёный, фиолетовый, прям радуга-дуга. Вот попала, так попала! Разбередила старые переживания такого хорошего человека!

Вдруг моё внимание привлекло лёгкое движение. В метрах в пяти от дома, стоял, покрашенный во все цвета радуги, то ли сарай, то ли душ, с боку к нему примыкал пышный куст неизвестного мне растения с бордовыми веточками и уже засохшими, почти чёрными скрученными листьями на них. А возле него, сложив руки на груди, стоял мой незнакомец из сна. Я зажмурила глаза, не веря своим глазам, а когда открыла, мужчина в джинсе и клетчатой рубашке так и стоял на месте, не двигаясь. Печальная улыбка скользила на его губах, а взгляд был устремлён на Татьяну. Я перевела взгляд на неё. Она же, поставив открытый чемоданчик к себе на колени, выкладывала из него какие-то пакеты с бумагами, что-то тихо бормоча про себя. Василич переводил взгляд то на меня, то на жену. Поймав его взгляд, я резко повернулась в сторону Гаврила, в надежде, что он его увидит. Но он, повернув голову в ту сторону, вопросительно посмотрел на меня. Не видит, значит! И всё-таки не зря, Василич, столько лет проработал со студентами, мимику мою он понял и в следующую минуту убедил меня в этом.

– Танюшка, а ты кусты свои диковинные Еве не показывала? – ободряюще посмотрев на меня, кивнул он головой в сторону сарая. – Нет?

– Да какие же они диковинные, Василич? – вскинула голову в ту сторону Татьяна. – Пузереплодник называется. Вот разрастутся оградой, тогда красота будет, а сейчас только цветом и радуют, пользы ноль. Смотри, Ев, сколько тут раритета?

Василич пожал плечами и, одев очки, опять повернулся в сторону сарая, пристально вглядываясь. Гавриил так и стоял, не шевелясь, но никто, кроме меня, его не видел. Татьяна подвинулась ко мне поближе, протягивая стопку пожелтевших фотографий, на картонной основе, на них сквозь трещины проглядывались лица людей.

– Это прадед мой с моим дедушкой на руках. Видишь? – показав на мужчину в военной форме с ребёнком в белой кружевной рубашке, сказала она. – Вот он то и переделал нашу фамилию с Косачок на Косачёв. Зачем? Точно не помню, надо спросить у мамы и записать, это же история. Да, Василич?

– Да что там записывать?! – сказал Василич, перебирая очередное ведро грибов. – Косачок – это так называемая уличная фамилия, другими словами прозвище. Откуда оно пришло неизвестно, но, видать, очень не нравилось твоему прадеду из-за татарского происхождения, вот он и сменил её на более созвучную, поменяв одну букву в окончании. Вот и вся история.

– Да? Ну ладно, – перебирая в руках фотографии, сказала Татьяна.– Что, Ев, нет тут твоего незнакомца?

– Нет, – ответила я, поглядывая на сарай, где стоял Гаврил.

– Смотри, мы в детстве календарики собирали, – с улыбкой, показала Татьяна цветные календари, – в наше детство это было чудо дивное. В твоё то детство уже переливные были. А мы и таким рады были.

– Помню, конечно, переливные, – улыбнулась я, – в моём детстве они тоже роскошью были.

– Ну, тогда всё роскошью, было, – рассмеялась Татьяна и протянула мне чёрно-белую фотографию. – Смотри, это я с братом Сашкой. Мне пять лет, а ему пятнадцать.

С фотографии на меня смотрел молодой Гаврил. Вихрастый мальчуган, с тоненькой шейкой и нарочито строгим взглядом, этакий резко повзрослевший ребёнок. Я повернула голову в сторону сарая и увидела качающего из стороны в сторону, закрывшего глаза руками, мужчину.

«Значит, Сашка, – подумала я, – Александр!»

– Это он, Танюш, – сказала я, показывая на её брата на снимке, – только старше, лет сорока.

– Точно? – как-то обречённо спросила она и, увидев мой кивок головой сказала. – Он умер в 42 года, мне тогда 32 исполнилось, я Павлика в тот год родила. А что он говорил?

– Практически ничего, могилу свою показал, имя на ней, – ответила я, – и, напоследок, про то, что его забыли.

– Забыли? – удивилась Татьяна. – Конечно, забыли. Столько времени прошло!

– Нет, он не это имел в виду, – посмотрев на опустевший возле сарая куст, сказала я. – Думаю, он о том, что его и не помнили.

– Ты знаешь, возможно! – уклончиво сказала она. – Я так думаю, что он не просто так тебе снился. Может он что-то сказал, но ты не хочешь говорить?

– Нет, – ответила я, отпивая тёплый чай, – он ничего не говорил.

– Ева, я даже не знаю, рассказывать тебе или нет, – сомневалась Татьяна, перебирая фотокарточки. – История не очень хорошая и, я, в своё время, не нашла объяснения поступку брата, решив просто забыть об этом.

– Расскажи уже, Танюш, – ласково сказал Василич, – я ещё тогда говорил, что рано было ставить точку, надо было разобраться во всём. Видишь, не может его душа обрести покой? Надо помочь, душенька, надо.

– Да там всю жизнь пересказывать придётся, чтобы понять! – воскликнула Татьяна и обречённо добавила. – Даже не знаю с чего начать.

– Давай, я расскажу, что знаю, а ты дополнишь? – предложил Василич. – Наливай наливочки!

– Да. Давай выпьем, раз такое дело, – с грустью согласилась Татьяна и засуетилась, – Ева, ты чего ж не поела-то ничего? Давай чайку согрею?

– Согрей, душа моя, – сказал Василич.

– Да не беспокойся ты, – с досадой воскликнула я, – тёплый чай, наоборот, вкусней. Ты же знаешь, я не люблю горячий!

– Ах, да, – пробормотала Татьяна. – Ну ладно, Василич. Рассказывай.

Глава 10

– Сразу скажу, Ева. Сашка наш повесился, здесь на этой даче, на чердаке, – начал он. – Причём, можно сказать, демонстративно. Родители в тот момент были внизу и слышали грохот упавшего стула, но в силу обстоятельств, о которых я позже расскажу, сразу не среагировали. Мы, так и не поняли, специально он это сделал, чтобы попугать или, действительно, жить не хотел. Когда через пару часов тишины, отец заглянул на чердак и увидел висящего сына, упал там же с инфарктом. Спасти его не удалось. Так что была у нас двойная трагедия. Ну, будет, Танюшка! Чего ж ты!?

Василич подошел к жене, которая смахивала украдкой слезы, приобнял её и спросил: