Иной и Иные. Двери не то, чем кажутся

Я открываю дверь, она поддается туго, я тяну ручку на себя, но все же полностью распахиваю дверь. Что там дальше я не вижу, а, может, и вижу, только не понимаю. Сознание беспомощно шаркает по реальности сна, словно пытается поймать ее, но не удается. Я вижу перед собой пса. Того самого.

– Ты вообще кто такой? Что здесь делаешь? – произношу и не жду ответа.

Но на удивление собака отвечает:

– Слежу за правильностью Научно-технического прогресса. А ты-то как здесь оказался?

– Где здесь?

– На этой планете, – удивляется пес.

– Что? – я смеюсь. – Вообще-то я здесь родился.

– Поскольку ты этого не помнишь, ты не смеешь утверждать подобного. А свидетельство о рождении и подделать можно.

Собака улыбается. Именно улыбается, не оскаливает зубы, а растягивает рот в улыбке.

Я проснулся и долго смотрел в голубой потолок. Что можно вынести из сна? Ну, сон и сон, нестоящий внимания, но пока лежал те недолгие минуты на диване, мной владело чувство полного одиночества. Не фигуральное выражение – я одинок, не ощущение одиночества, вызванное скукой, а именно заброшенность. Я малое семя, кинутое в холодный космос, и сейчас нет этого города, страны, планеты. Ничего нет. Даже меня. А пульсирующее сознание, кричащее о том, что я мыслю, следовательно, существую – есть иллюзия. Точнее, человеческая привычка. Мы привыкли к телу и считаем его продолжением своего я, даже нестройный хор в голове, который мы идентифицируем как свои мысли, вовсе не мы. Нас нет. Мы поток… Поток чего? Поток случайностей? Поток пустоты? Пустоты пронзающей мир в мгновение, которое стремится к нулю?

И вдруг этот нерадостный хор мыслей оборвался сам собой. Я вынырнул из тоски небытия и осмотрелся. Все существовало: моя квартира, дом, город, страна. В комнате на столе лежали друг на друге два светло-синих тома с золотым теснением избранных сочинений Алексея Константиновича Толстого. Жил человек и его не стало, а вот мысли остались. Даже странно.

Я сел на диван. Нет, странным было иное: как совершенно глупый сон о говорящей собаке смог вызвать вихрь пессимистических мыслей?

Ладно, в сторону все. Сейчас меня должны занимать иные мысли. Сегодня я доложен встретиться со Светой у «Дома Книги». Кстати, и время встречи близко, да еще нужно доехать.

Как я ни старался не думать, то есть просто смотреть в окно маршрутки за мелькающими окнами и витринами домов и спешащими пешеходами и авто, но мысли потекли, правда, в ином направлении. Что есть интимность? Для кого-то это слово, окрашенное непристойностью, связано с интимной сферой. А для меня? Конечно, это тайные мысли, но мысли очищенные ото всего приземленного. Я слышал такое выражение: «парение в высших сферах» или «говорить на высокие материи». Вот это и есть интимность. Идеи, касающиеся метафизического мироустройства, смысла жизни, целей, стоящих выше суеты и обыденности.

Мои мысли были похожи на легкие шарики. Я перекатывал их с места на место – так прошло время. Я вышел на нужной остановке и направился к «Дому Книги». Света я заметил сразу. Одета она была также, только в руках держала спортивную сумку. Судя по всему, она была пустой.

– Привет.

– Привет. Пошли в «Дом Книги». Я тут себе присмотрела Рабиндраната Тагора двенадцать томов, – сказал Света так, будто речь шла о новом платье.

Я улыбнулся:

– Пошли. Так вот зачем сумка?

– Ага, верно.

– Что ж, сам бог велел сумку нести мне.

Мы вошли внутрь и повернули налево, где находился букинистический отдел. Света сразу пошла к кассе и заговорила с продавцом. Я прошелся взглядом по книжным полкам. Книги были изданы еще в советское время. От них веяло историей. Я наугад взял одну книгу. Полистал. Вернул на полку. Затем следующая книга побывала в моих руках. Я заметил, что цена, проставленная на последней странице простым карандашом, не превышала двенадцать рублей. Самые дешевые экземпляры стоили шесть рублей – тонкая книжечка, но в твердом переплете. Что ж, может, тоже что-нибудь купить? Внимание привлекла книга в ярко-красной обложке – Борис Пильняк «Повесть непогашенной луны». Кроме этой повести в книги были «Заволочье», «Волга впадает в Каспийское море» и «Жулики».

– Что-то приглядел? – поинтересовалась Света.

Она уже купила Тагора. Я показал книгу.

– Как прочтешь, расскажешь. Пойдем?

– Сейчас расплачусь.

– Пойдем пешком, – сказала Света, когда мы покинули «Дом Книги».

– Тут недалеко?

– Полчаса.

– А ближе жилья не нашлось? Геодезическое предприятие в верхней части города. Это через мост надо переехать, да еще полчаса на автобусе пилить, – поинтересовался я, беря сумку.

– Просто тут проверенно уже, чего париться-то.

– Ясно.

– Что-нибудь читал?

– Платонова «Котлован». Заканчивается плохо. Но ты плохие концовки не любишь.

– Я тебе это говорила?

– Да. Я запомнил.

– Дело не в финале, а как написано.

Мы прошли пару минут в молчании.

– Ты купил Пильняка. Почему?

– Во-первых, слышал о нем. Во-вторых, я из него ничего не читал, а тут как раз на глаза попалась книга. И дешево.

– А, я так же. Тагора не читала, но что-то так захотелось…

– Я у Тагора стихи читал в переводе Льва Гумилева.

– Гумилев? А Николай Гумилев?

– Это его отец.

– У Льва, значит, стихи.

– В той книге всего помаленьку – винегрет.

– А я Янку Дягилеву слышал?

Я задумался. Фамилия знакомая. Сразу родилось словосочетание «дягилевские сезоны», но, конечно, Дягилев к Янке никакого отношения не имел. Просто однофамилиц.

– Нет, не слышал.

– «Особый резон», «От большого ума», «Рижская», «Мы по колено», «По трамвайным рельсам», «Гори, гори ясно», «Продано»?