Эрхегорд. Забытые руины

– Перекресток близко! – радостно заявил подошедший Теор. – Осталось недолго. Скоро будет виден шпиль ратуши.

– Ты еще погромче крикни! – Гром нехотя встал. – Пусть весь город слышит.

– Тут никого нет, – улыбнулся Теор. – Если только рыскари. Но они побоятся нападать на большой отряд.

– Вот и ты побойся. Целее будешь.

– Где Тен? – спросил я.

– Наши следопыты пошли дальше. Хотят осмотреть подступы к перекрестку.

– А ты?

– А я устал ходить так медленно. – Теор присел на ступень рядом с Громом, по-паучьи широко расставил тонкие ноги, небрежным жестом заправил волосы за уши и вздохнул. – К тому же на пустой желудок. Хозяйка, конечно, добрая, ядом накормила. Но могла бы и лепешек подкинуть. Было бы неплохо.

– А лучше мяса. И пару бурдюков хмеля, – мечтательно согласился Гром.

– Наша новая подруга так и стоит? – Теор посмотрел на Шанни.

– Как видишь.

– Молчит?

– Как слышишь.

– Да…

Предполуденное солнце припекало. В последний день гумника лето решило напомнить о своих правах. Под небом, выбеленным тонкими облаками, гудел настоящий зной. Ничто не предвещало даже скромного дождя. Да и ветер едва заглядывал в город. В цаниобе было жарко. Хуже всего пришлось Грому в порпуне из стеганой кожи с толстой подстежкой. Изо дня в день ночуя под землей, прокатившись по метке бихчахта, искупавшись в колодце с затхлой водой, охотник, как и все мы, должен был источать зловоние, однако я почти ничего не улавливал. Вчера это удивляло. Теперь же я вспомнил ночной сон и понял, что так сказывается влияние Авендилла. В городе везде пахло одинаково: на улице и в домах, от стен и людей. «Та к пахнет в комнате, которую не проветривали пару недель. Сухая пыль, стоялый воздух».

– Не нравится мне, что она так стоит, – проворчал Гром, глядя на Шанни.

– А что? – удивился Теор.

– Видать ее за версту. Мало ли кто тут.

– Если здесь кто-то есть, то люди моего мужа, – напомнила Эрза.

Она прошла по ступеням мимо нас. Положила лук и колчан на дощатый пол заросшей веранды. Помедлив, заглянула в проем пустующего дома.

– Не ходи. – Нордис присел на нижнюю ступень.

Гирвиндионцу с его огромным ростом, низким широким лбом и густыми, сросшимися над переносицей бровями, не нужно было хмуриться, чтобы выглядеть грозным. Знавший Эрзу больше десяти лет, а теперь и защищавший ее по долгу крови, Нордис всегда следил за ней – здесь, в Авендилле, его забота усилилась вдвойне.

– Не собираюсь. – Эрза отмахнулась. – Хватило вчерашнего.

– Если она там и дальше будет выставляться, ее заметят, – опять проворчал Гром.

О том, что в Авендилле кто-то есть, мы заподозрили еще вчера, когда только вошли в городские ворота. Шагали осторожно, не зная, откуда ждать опасность, – продвигались еще медленнее, чем сейчас, на пути к ратуше. Громбакху и Тенуину не нравилось, что улицы выглядят безопасными.

Покосившиеся балконы с выломанными балясинами. Разрушенные торговые лавки. Горелые останцы парадных. Проломы в домах – такие, будто их штурмовали газырнами. Миалинта говорила, что жители оставили город в один день и больше сюда не возвращались, но все выглядело так, будто здесь шли бои. Не мог Авендилл даже за двенадцать лет настолько развалиться сам по себе.

Единственным украшением города были скульптуры, если только можно назвать украшением этих уродцев, слепленных из чешуек серого камня – каждая размером с ноготь большого пальца, шершавая и на удивление крепко пахнущая гарью. Их здесь установили уже после исхода горожан, будто кто-то хотел отпугнуть любого, кто задумает попасть в Авендилл. Так заботливый пахарь выставляет над своим полем безобразное соломенное чучело.

Я вчера насчитал больше десятка таких скульптур. Выполненные в человеческий рост, они беспорядочно стояли возле домов, в переулках. Все одинаковые, выполненные в одной манере. С грубыми лицами, громоздкими руками. И облаченные в рванину – настоящую одежду, будто снятую с пленников или нищих.

Поначалу Громбакх порывался отбить какой-нибудь статуе голову, заявляя, что они его нервируют, но следопыт отговорил его от этой затеи. Эрза посмеивалась над Громом, а потом ей, кажется, самой стало не по себе от присутствия этих уродливых изваяний.

Тенуин останавливался, склонялся к брусчатке, трогал ее кончиками пальцев. Приподнимал глиняные осколки. Принюхивался к наметенному сору. Всматривался в заросли кустов на обочине. Феонил, юный следопыт Эрзы, внимательно следил за каждым движением Тенуина. Остальным приходилось в напряжении ждать за их спинами.

Вскоре путь преградила глубокая воронка. Она обрывала улицу – от одного тротуара к другому. Ровные земляные стенки постепенно сужались, а на глубине в пять саженей оканчивались рыхлой насыпью.

– Что это? – спросил я охотника.

Громбакх, присев, коснулся пальцем внешних бороздок, потом ковырнул землю с внутренней стороны и промолвил:

– Свежая.

Других пояснений я не дождался.

Мы обошли яму. Я взглянул на ее дно, и на мгновение мне показалось, что рыхлая земля там чуть приподнялась и тут же опустилась – так приподнимается грудь человека, когда он глубоко вздыхает. Я ненадолго задержался, но повторного движения не дождался.

А потом Тенуин сказал, что по всей дороге – свежие следы. Много следов. И все разные. В основном – самые обыкновенные. Такие мог оставить кто угодно. Рыскари, наемники, кочевники. Разные подошвы с разными рисунками. И без рисунков.

– Мягкая пятка. Многослойная подошва без усилений. Гладкая.

Я настороженно посмотрел на Громбакха. Кажется, охотник догадался, о ком может идти речь, но не подал виду. Молчал и настороженно осматривался.

Тенуин, уже встречавший такие отпечатки в Целинделе, возле дома Эрзы, сказал мне, что они могут принадлежать магульдинцам, и попросил ничего не говорить Грому. Ему в самом деле лучше было этого не знать. Охотник двадцать лет преследовал красных по всем границам Ничейных земель – с юности, так и не получив кухтиар, мстил им за жестокое убийство родителей и сестры. Дойдя до крайности, залив себя кровью, но так и не почувствовав удовлетворения, Гром однажды поклялся, что больше не будет убивать людей. Сдержать эту клятву и раньше было непросто, а уж как поведет себя охотник, вновь встретившись с красными, не хотелось и думать.

– Еще тяжелые отпечатки, – продолжал Тенуин, глядя на дорогу через бикуляры капюшона. – Вот, смотри. Слишком тяжелые. Даже гвардеец в полной кирасе такие не оставляет.

– Чьи это следы? – спросила Миалинта.

– Не знаю. Кого-то тяжелого. И босого.

– Босого?

– Или в обуви с обманной подошвой. По этим отпечаткам сложно сказать.

Чем глубже мы забирались в Авендилл, тем более отчетливыми становились следы. Они хорошо отпечатались на запыленной брусчатке, на комьях грязи.

Когда в доме, возле которого мы проходили, скрипнула дверь, все остановились. Громоздкое трехэтажное здание, почти не тронутое. Двери и ставни оказались целы. Это было первое из встретившихся нам уцелевших зданий. Привлеченные его видом, мы задержались. С подозрением осматривали растрескавшийся, но цельный фасад, потемневшую лепнину и заросшие алыми нартисами балконы – некогда они, ухоженные, красивые, ютились в горшках и земляных сикорах, а теперь разрослись невзрачным грубым сорняком.

– Слышали? – прошептал Феонил.

Эрза и Громбакх одновременно шикнули на него.

Все были напуганы. Все, кроме Шанни, замыкавшей отряд. Ее безмятежное, пустое лицо по-прежнему не выражало ни страха, ни сомнений. Повязка, с которой она ходила в Лаэрноре, осталась возле колодца. Серые глаза без ресниц. Светло-серые, почти незаметные брови. Шанни ничем не выдавала беспокойство даже в те мгновения, когда рядом с ней оказывался Нордис, будто позабыла все, что случилось тем утром, за воротами Авендилла. Любой другой девушке было бы трудно забыть подобное…