Наблюдатель. Женщина-Vamp: вампирская трилогия

– Почему мне кажется, что ты все несколько упрощаешь?

Она разводит руками:

– Потому что ты меня хорошо знаешь? Да ладно тебе, не ворчи. У страха глаза велики – ты сам не заметишь, как оно у тебя все легко и прекрасно выйдет.

На губах у нее триумфальная, победоносная улыбка. И я, несмотря на весь свой немалый ужас перед теми перспективами, которые она мне нарисовала, не могу ей ничего возразить. Во-первых, потому, что есть планеты и спутники, и ежели моя планета чего-то решила, то мне остается только сходить с орбиты вместе с ней. Во-вторых, потому, что когда глаза ее вот так сияют и она вся светится таким энтузиазмом, надо вовсе сердца не иметь, чтобы ее расстроить. В-третьих – потому, что описанная ею история и в самом деле, судя по всему, интересна. Будет чем заняться, кроме журнальной рутины.

Будет кем себя почувствовать, кроме как подчиненным, который крутит роман с начальницей и живет у нее в квартире.

Я ухмыляюсь:

– Мне стоило знать, что с вами, ребята, не соскучишься. Но когда я облажаюсь, и выйдет ужасная гадость, и международная критика меня проклянет, и пиар для нашего модного листка получится сугубо негативный… Тогда я оставляю за собой право сказать: «Я тебя предупреждал!»

Она смеется и приближает свое лицо к моему, чтобы поцеловать.

И говорит тихо, но внятно:

– Ничего. Всех, кто посмеет нас критиковать, мы с Серхио загрызем.

2

Влад спит в моей – нашей, мне пора привыкать думать именно так, использовать это слово, которое обозначает наш безусловный и официальный «совместный» статус, – кровати, закинув одну руку за голову.

На его красивом лице даже во сне сохраняется выражение легкой озабоченности. Это понятно. У любого человека был бы беспокойный сон, если бы он пару часов кряду провел, изучая на Youtube фрагменты авангардных балетов и одновременно, пока загружались ролики, штудируя в другом окне немногочисленные блоги, посвященные русской моде. И то и другое производит на неподготовленного зрителя довольно кошмарное впечатление, и я предупреждала его, что не стоит смотреть такие ужасы на ночь. Но Влад – человек не только талантливый, но и очень ответственный (хотя по его вечно взлохмаченному и слегка расхристанному виду этого и не скажешь), и он решительно заявил мне, что не собирается являться на завтрашнюю встречу в «Большой» неподготовленным. Ему надо, сказал он, хотя бы быть «в теме».

После того как я рассказала ему о своей затее с балетом, он запаниковал, хотя старался замаскировать это шуткой. Но, как это всегда с ним бывает, паника быстро уступила место энтузиазму. Художественное любопытство, с которым он реагирует на всякую новую задачу, – одно из качеств, за которые я люблю его. Хотя нужны ли мне на самом деле причины, чтобы любить его? Чтобы влюбиться, они мне точно были не нужны – я понимаю теперь, что влюбилась в него в первую секунду, как увидела, еще до того, как по-настоящему узнала. Мне стоило только посмотреть в его светлые, чуточку дикарские глаза, и я пропала, хотя далеко не сразу поняла это. И уже потом, ради этих глаз, я готова была видеть в нем самые прекрасные душевные и профессиональные качества. Мне повезло, что они в нем действительно были и есть, эти качества.

В любом случае Влад правда никогда не может устоять перед чем-то интересным и трудным в своей работе. И вот сегодня, намеренно уведя меня на улицу, чтобы, как он выразился, я «не отвлекала его своими танцами», и усадив в кафе на террасе, он завел со мной разговор о том, во что мы собственно собираемся ввязаться. Его главная – и очень здравая, кстати, мысль – заключается в том, что нам не стоит предлагать в качестве фэшн-составляющей никаких «больших брендов». Никаких Дольче с Габбаной – это сразу придаст всему налет коммерции, и художественный проект превратится в пиар-акцию, и участие журнала будет казаться тоже неким посредничеством-сводничеством, и мы будем скомпрометированы. Не то чтобы я сама об этом не думала – думала, естественно. Но меня радует то, как быстро Влад сам пришел к этой мысли. И как естественно перешел к выводу о том, что нам нужен какой-то независимый русский модельер, с которым можно было бы посотрудничать. Отсюда его рыскание по блогам в поисках какого-либо местного дизайнера, от которого нас обоих не тошнило бы и кого мы могли бы с чистой совестью предложить для такого серьезного выхода на международную арену.

Вернувшись домой, Влад пересмотрел с десяток сайтов и выкурил пачку сигарет. В конце концов, с шутливым отчаянием покачав растрепанной головой, он поднял на меня взгляд и объявил:

– Мне тягостно говорить об этом, но я знаю только одного человека, который годится на роль «хорошего русского модельера». Он, правда, не совсем человек, и я не уверен, что он русский, но он точно приличный модельер. Стас Чепраков. Недалеко мы от «Детей ночи» ушли. Куда ни сунься, всюду ваш брат.

Влад был совершенно прав. Станислас Чепраков, звезда русской мужской моды и владелец ночного клуба «Дети ночи», и в самом деле нерусский – он поляк. И в самом деле не человек – он один из моих «братьев». Но он действительно хороший дизайнер. И подойдет нам. Даже, наверное, будет рад помочь.

О том, что он единственный подойдет нам, я тоже знала с самого начала. Но мне хотелось, чтобы Влад и этот вывод сделал сам. Потому что предлагать его сразу с моей стороны было бы неприлично. Я не знаю, как это назвать, когда представители одного и того же биологического вида составляют друг другу протекцию, но это точно ничем не лучше, чем непотизм.

Так или иначе Влад сделал выбор, распечатал кучу картинок с чепраковскими коллекциями разных лет, обозвал наше балетное предприятие «Вампирским театром по мотивам Энн Райс» (естественно, среди «профильных» фильмов, которые он время от времени в тайне от меня смотрит, было и «Интервью с вампиром», я могла и раньше догадаться), сгреб меня в объятия и отволок на кровать.

На мою – нашу – кровать.

И на некоторое время я забыла обо всем – и о работе, и о балете, и о своей природе.

А теперь он спит, закинув руку за голову и чуточку хмурясь, и у меня есть время подумать. Вернее, попаниковать.

Напрасно он думает, что его одного тревожит наше решение жить вместе. О нет… Нет. Просто его страхи носят нормальный – человеческий – характер. Он боится, что у нас не получится, что мы будем теснить друг друга, что нам будет неудобно. Что постоянное пребывание вместе начнет раздражать нас. Ну меня главным образом: в себе он уверен, но мои выходки, вернее, постоянные попытки оставить его для его же пользы, навеки поселили в нем некое сомнение в глубине моих чувств. Ему, дурачку, кажется, что тот факт, что его одежда не очень-то помещается в мою гардеробную, а его диски – на мои полки с музыкой, может каким-то образом изменить простое и безусловное обстоятельство моего существования: любовь к нему.

Ему кажется, что мне будет неудобно жить с ним. Он не верит, или не может по-настоящему осознать, что я не могу жить БЕЗ него. Его присутствие необходимо мне, как воздух. Нет, это не совсем верное сравнение. Без воздуха я могу обходиться – если не вовсе, этого я никогда не проверяла, то по крайней мере очень и очень долго. Я должна быть честнее с собой. Его присутствие необходимо мне, как… кровь.

Это довольно символично, на самом деле. Мне нужна чужая кровь, чтобы жить, – ведь своей у меня в сущности нет. И я не могу быть счастлива сама по себе – я долго думала, что могу, считала себя самодостаточной и самостоятельной. Но я ошибалась, или просто не жила по-настоящему. Теперь я знаю: чтобы жить полноценно, чтобы чувствовать и радоваться, мне нужна помощь извне. Мне нужен он.

Вот только проблема в том, что «чувствовать» – это не только «радоваться». Применительно к нему, к тому, что я согласилась полностью связать свою жизнь с Владом, это в основном означает «бояться». Не того, что он потеснит меня – погруженная в свои мысли, попивая свой любимый вариант «Кровавой Мэри», я уже, собственно, решила все пространственные проблемы: и вещам его нашла место в шкафу, и диски расставила – они прекрасно вписались в мою музыкальную коллекцию, словно всегда тут были. Найти ему физическое место в моей квартире легче легкого. Того, что он мне надоест, бояться смешно. И я достаточно самонадеянна, чтобы знать: я ему тоже не надоем. Не так эти вещи устроены.

Нет, я боюсь не того, что наша любовная лодка разобьется о быт. Какая, кстати, поразительная женщина была эта Лиля Брик – удивительная гадина, и при этом ее вполне человеческому обаянию мог позавидовать любой из моих «братьев». Ей никто не мог противостоять – все становились ее рабами, даже Дракуле такое влияние на людей не снилось. Серхио был таким ее фанатом – без любви, он не мог бы полюбить такую… жестокую особу, как это ни парадоксально звучит, – нет, он обожал наблюдать за ее победами со стороны, символически снимая шляпу. Он даже, по-моему, подумывал обратить ее. Но не стал этого делать. Струсил, я думаю. Став одной из нас, она натворила бы еще и не таких дел, как в человеческом обличье. Самоубийство одного гения ничто по сравнению с тем, что она бы вытворяла, если бы физически нуждалась в крови…

Нет, я не рутины совместной жизни боюсь. Я боюсь того, что она, эта совместная жизнь, вовсе не будет рутинной и спокойной. Пребывание Влада вблизи от меня уже подвергло его жизнь смертельной опасности. Мне страшно даже представить себе, что будет теперь, когда он все глубже и глубже станет погружаться в мой мир. По-настоящему станет его частью.

Он познакомится со всеми моими друзьями – «братьями» и «сестрами». Мне нужно будет представить его Старшим: это обязательно, я не могу скрывать его дольше. Рядом со мной живет смертный, который знает нашу тайну. Это само по себе уже скандал. А когда я еще скажу им, что Влад – не временное явление, что я собираюсь сохранить его рядом с собой как можно дольше, так долго, как позволит его человеческая жизнь… Ох, это чревато большими проблемами. Мне повезло, что Грант Хэмилтон на нашей стороне: он один из Старших, и его мнение имеет вес. Но он один, а их десяток. И все будут против, все начнут выражать опасения. Остается только надеяться, что Дракула тоже поддержит меня – несмотря на то что считает мое решение не обращать Влада ошибкой.

Ну допустим Старшие не станут возражать – допустим, мне и Серхио, которого они ценят и уважают, удастся убедить их, что присутствие Влада в нашем мире и его осведомленность о нашей природе не угрожают нам разоблачением. Но остается еще… все остальное. Борьба за территорию, происки врагов, проявление инстинктов, просто спонтанная жажда мне подобных… Все опасности, которые выпадают на долю овечки среди стаи волков.

Влад в моем мире – невинная жертва в окружении хищников. И у него нет никакого способа защитить себя.

Конечно, мне следовало его оттолкнуть. Мне следовало держаться принятого решения оставить его. Но я так скучала по нему. И так расклеилась, когда неожиданно увидела его… И я так эгоистична. Я не смогла. Я поддалась его человеческим уговорам, его человеческим аргументам, его романтике и его страсти. Потому что очень хотела этого, а потакать своим желаниям – основа моей природы.

И вот теперь я сижу в темной спальне, смотрю, как он дышит, как бьется на его шее жилка, и боюсь.

И одновременно я счастлива просто до неприличия. Он мой, он тут, он всегда теперь будет тут, рядом со мной – каждую ночь! Мне не нужно больше расставаться с ним. И разумная мысль (у меня и разумные мысли тоже бывают, не только панические атаки) о том, что наша постоянная близость будет ему не только опасностью, но и защитой, не играет на самом деле большой роли в моем приподнятом настроении. Это соображение разума, и как таковое оно спорно: стоит только вспомнить, что защитница из меня так себе, ибо я не самая сильная, не самая влиятельная, отнюдь не самая умная и хитрая в «семье». Да, мою роль защитницы легко оспорить. Мою животную радость от близости Влада, от осознания того, что я получила его в свое полное распоряжение, оспорить нельзя. Я чувствую ее – она клокочет в моем теле, заставляя сердце биться куда быстрее положенного одного удара в минуту.

Наверное, эта смесь страха и счастья естественна. Конечно, это так. За удовольствия надо платить. А жить с Владом – это самое большое удовольствие, которое я испытывала за время своего существования.

И я совершенно зря трачу время на то, чтобы сидеть тут и мучиться. Заранее, до того как что-то случилось, – ну точно как Умная Эльза. Мне надо перестать думать о плохом. Перестать бояться. Мне стоит поучиться у Влада. О, он совсем не глуп – он не вовсе бесстрашен, он просто умеет быстро осознавать, что для него важнее и ценнее: будущий страх или нынешнее счастье. Как он говорит – «пусть все будет как будет». И Серхио, кстати, много раз говорил мне о том же. Я не могу наперед знать, во вред или на пользу мои поступки. И я не должна переживать из-за того, что не могу изменить. Да, это фатализм, конечно. Но это и ключ к тому, чтобы быть счастливой.

Возможно, на нас скоро астероид упадет, и тогда судьба моего рода и человечества будет одинаково печальной, и наше существование и их жизнь закончатся. Неужели надо ждать этого и отказывать себе в счастье? Будет ли наша смерть легче от того, что мы не были счастливы до того, как она настигла нас?

Мужчина, которого я люблю, считает, что нужно жить и не думать о смерти. Кто я такая, чтобы спорить с ним?

Я залпом допиваю коктейль и проскальзываю под одеяло, чтобы прижаться к Владу. Он слегка вздрагивает – конечно, ведь моя кожа настолько холоднее его, и несколько секунд ему неуютно. Но он не просыпается, и уже через мгновение инстинктивно меняет позу, чтобы обнять меня и прижать к себе.

Это такое невероятно приятное чувство, когда он обнимает меня вот так. Такое… уютное и правильное. Я чувствую себя такой целой и… довольной. Такой НЕОДИНОКОЙ.

Такое уже было со мной когда-то – двести лет назад, когда я была живой женщиной и у меня был живой муж. Мне стыдно признаваться в этом, даже самой себе, но я знаю – отдаю себе отчет – что никогда не любила Андрея так, как люблю Влада. Может быть, просто не могла – сколько бы мы ни стремились к тому, чтобы испытывать именно человеческие эмоции и привязанности, вампиры все-таки чувствуют по-другому. Возможно, это только иллюзия, которую я взрастила в себе для того, чтобы допустить, хотя бы гипотетически, что Влад еще способен когда-нибудь избавиться от страсти ко мне, – а я хотела бы этого, для его пользы, пусть даже мне это разобьет сердце… Возможно, это такая вот благолепная иллюзия, но я все-таки думаю, что в человеческой любви нет такой… НЕОБРАТИМОСТИ, как в нашей.

Но даже если я не любила мужа с такой же неодолимой силой, с какой люблю Влада, я все же любила его. Он был хорошим человеком и красивым, несмотря на увечье, и я была счастлива с ним. Сверстницы думали, что родители выдали меня замуж против моей воли – что, как пушкинская Татьяна (которую тогда еще даже не придумали!), я пошла за изувеченного в сраженьях генерала потому, что мне «все были жребии равны». Но это не так. Я любила его – больше того, это я убедила своего отца, что Андрей мне подходит, что я буду с ним счастлива. Наверное, во мне говорила девичья глупость, романтические мечты: подумать только, военный, с наградами, ногу потерял при Аустерлице… Как странно, что я не всегда теперь могу восстановить в памяти его лицо. Оно как-то стерлось из сознания, смешалось с лицами других генералов с портретов Доу в эрмитажной «Галерее героев 1812 года». Хотя, конечно, Андрея нет там, ему не нашлось места среди боевых товарищей – он не был на той войне, хотя и стал ее жертвой…

Я любила мужа, даже если не могу теперь отчетливо вспомнить его лица. И сейчас, прижимаясь обнаженной спиной к мужчине, которого я люблю неизмеримо больше и чье лицо навеки врезано в мою бессмертную память, вместо Андрея я вспоминаю его убийцу. Капитан кавалерии Этьен Дюпре. Бледный демон, которого я впервые увидела галопом влетающим во двор нашей подмосковной усадьбы – куры бросились врассыпную из-под копыт его вороного, и я замерла в странном, на грани предчувствия ужасе, когда он резко осадил коня и встретился со мной взглядом. У него были темные, слишком темные для его бледного лица глаза с красным отливом – я никогда раньше не видела таких глаз и не могла знать, что скоро у меня будут такие же. Он улыбнулся и, не сходя с коня, отвесил мне изысканный поклон – слишком галантный даже для моего галантного времени. Это было движение из прошлого – из его прошлого, из кровавого и красивого XVII века, который он, бывший мушкетер, всюду носил с собой.

На его мундире была кровь, когда он въехал в наш двор, и я не знаю до сих пор, была ли это кровь противника, убитого в сражении, или кровь его очередной жертвы.

На его мундире была кровь, когда он убивал моего мужа и меня.

Он был в крови, когда я впервые увидела его. И он был в крови, когда я видела его в последний раз, – он лежал с колом в сердце на куче хвороста, который натаскали мы с Серхио, в сарае, в затерянном уголке горной Швейцарии. Он был неподвижен и бледен, и глаза его были закрыты, но он не был мертв, конечно. Он бы ожил через некоторое время, если бы мы не сожгли его… Серхио передал мне факел, и я сама подожгла хворост, на котором лежало тело Этьена. Я смотрела на то, как языки пламени лижут сухие ветки, как они подбираются к его одежде, как начинает обугливаться его кожа. Но потом я вышла оттуда. Я ненавидела его всей душой. Но я не могла смотреть, как огонь пожирает живьем того, кто когда-то был человеком.

Нет слов, чтобы описать то, что я чувствовала тогда, стоя под низким, серым, пасмурным небом, глядя на зеленые склоны Альп и вдыхая вместо свежего горного ветра запах гари – запах тлеющей плоти. Серхио стоял ближе к воротам сарая – он все смотрел на наш чудовищный костер, и я до сих пор не решилась еще спросить его, что он при этом думал. Теперь, когда я знаю о своем лучшем друге больше, я догадываюсь, что он вспоминал костер на площади в Мадриде – костер, на котором несколько веков назад сгорела его создательница и возлюбленная, Кармела. Наверное, поэтому у него было такое лицо – такое отрешенное и одновременно полное муки, словно он терял что-то дорогое. Наверное, он просто вспоминал. Не знаю – я не спросила его тогда, потому что мне было не до того. И не спрашиваю теперь, потому что это было бы… странно – спросить о таком после стольких лет.

Я знаю лишь, что тогда не испытывала радости – хотя следовало бы, я ведь отомстила. Я чувствовала скорее странное опустошение. Естественно – несколько лет у меня была цель: найти Этьена и убить его. И вот я сделала это и, конечно, ощутила странную пустоту. Так бывает, когда лишаешься смысла своего существования. Но тогда я верила, что рано или поздно, когда боль и ненависть к мертвому монстру отпустят меня, я научусь радоваться жизни, и эта пустота чем-то заполнится. Я ведь видела своих «братьев» и «сестер» – многие из них были довольны и даже счастливы. Почему мне было не стать такой же? И в самом деле, на протяжении последующих лет мне выпадали приятные моменты. В моей жизни был некоторой смысл. Я нашла своих детей. Я заботилась о них и об их потомках. Я была привязана к Серхио, и его любовь, а затем дружба доставляли мне радость. Но все это было… не то. Все это не заполняло пустоту в моем сердце. Все это не делало мое существование… жизнью.

До тех пор, пока я не встретила Влада.