Некроманс. Opus 1
Только в этом вместо свечки, окутанный колдовской розовой дымкой, висел в воздухе срезанный летоцвет.
– Ты… сорвал его?
Ева сама не ожидала, что голос прозвучит так хрипло.
– Естественно. – Кажется, Герберта искренне удивили и вопрос, и тон, и то, что в нём не слышно и намёка на признательный восторг. – Я же обещал о нём позаботиться.
– Зачем ты его сорвал?..
– Ты же хотела, чтобы он не увял. Теперь не увянет. Он в стазисе и навсегда останется таким.
Ева смотрела на жёлтое солнышко, заключённое в стекло. На тонкий, очищенный от листьев (оставили лишь один, для красоты), беспомощно нагой стебель, окружённый кровавой вуалью чар.
И думала о том, как она могла быть такой дурой, чтобы забыть: некромантские представления о заботе должны отличаться от её собственных.
– Только вот теперь он мёртв.
– Он был обречён. Он всё равно бы умер. Все мы умираем. Так есть ли разница когда? – В том, как Герберт дёрнул плечом и отставил фонарик на стол, она прочла лёгкую недоумённую досаду. – Я подарил ему бессмертие. Как и тебе. Многие могут только мечтать об этом.
Наверное, не скажи он трёх последних фраз, на том разговор бы и закончился. Ева бы выдавила улыбку и приняла подарок, чтобы потом, когда они посмотрят ещё пару серий «Волчицы и пряностей» и разойдутся на ночь, погрустить и спрятать фонарик куда-нибудь в шкаф. Но он сказал – и слова ударили по тому, что уже месяц копилось на подкорке сознания. Тому, чему Ева обычно не давала хода, убегая от этих мыслей в дела, хлопоты, уроки, музыку и вечера с Гербертом, в тот же вечный оптимизм, что когда-то помогал держаться её сестре.
Только вот убегать от себя – бесполезное занятие. Далеко не убежишь. И рано или поздно всё равно догонишь.
– Посмотри на меня. – Когда Ева, вскинув руки, развела их в стороны жестом, обводившим её неизменно холодное тело, голос её сбился почти в шёпот. – По-твоему, это – бессмертие? Это то, о чём можно мечтать?
– Это лучше, чем то, что ждёт любого из нас. – Герберт смотрел на неё с усталостью профессора, вынужденного растолковывать очевидные вещи милой бестолковой шестилетке. – Сколько себя помню, я имею дело со смертью. Я, как никто, знаю истинную цену жизни. Люди – говорящий ходячий скелет, заключённый в оболочку медленно умирающей плоти. Кто-то из нас способен это отсрочить, но избежать – увы. И всё, что остаётся от нас в итоге, – тот самый скелет: безмозглый, безмолвный, бездушный. Вся наша жизнь, все мечты, желания, стремления – всё умирает, истлевает в ничто, будто мы не рождались вовсе. Оставишь после себя потомков, свою плоть и кровь – уже спустя пару поколений они, дай боги, имя твоё вспомнят. Лишь тот, кто вошёл в историю, кто оставил своей жизнью память настолько весомую, что она не сотрётся мгновенно, как след на песке под волной… Лишь того можно назвать истинно живущим. – Он задумчиво щёлкнул пальцами по стеклянной цветочной тюрьме; матовые, коротко остриженные ногти глухо звякнули о серебро. – Вы с ним неподвластны ни смерти, ни жизни, ни времени с его неумолимым разрушительным течением. Вы обманули самих богов. Самого Жнеца. Разве это не повод радоваться или гордиться?
Её смех разбился о стёкла тягучим, дребезжащим скрипом струн, отозвавшихся на касание неумелого смычка.
– Так вот зачем тебе так нужен Жнец, – сказала Ева. – Вот почему ты не хотел любить, чувствовать, дружить… Ты и правда трус, да? Ты думал не о том, помянет ли тебя кто добрым словом сейчас, а только о том, вспомнит ли кто-нибудь великого Гербеуэрта тир Рейоля через пару сотен лет. Ты так боишься смерти, что не можешь по-настоящему жить.
Глаза его сузились.
– Ты…
– Посмотри на меня! Я не живу, не чувствую боли, не дышу, не ем, не пью! Грёбаная замороженная кукла, которую можно включить и выключить, как механизм, которая работает, пока не кончится завод!Это твоё заветное бессмертие?! – Ева не заметила ни того, как вскочила, ни того, как перешла на крик, комкая подол рубашки судорожно сжатыми пальцами. – Я существую за твой счёт – и не могу тебя согреть, не могу заснуть с тобой в одной постели, не могу позволить себе и тебе делать всё, что мне хотелось бы делать, даже обнять тебя нормально не могу, чтобы не думать о том, как ты это терпишь!
– Тише. Успокойся. Успокойся, слышишь? – Встав следом за ней, Герберт вскинул руки осторожным жестом человека, который оказался наедине с разъярённым тигром. – Я не терплю.
Та крохотная частика Евы, что не растворилась в отчаянии, пьяной пеленой захлестнувшем разум и чувства, ещё успела отметить, насколько истерично прозвучал её хохот.
– Правда? Тогда давай прямо сейчас перейдём к делу, хочешь?
– Ева…
– Я же тебе не противна? Ни капельки? Тебе всё равно, что ятакая? – Она рванула ворот рубашки, расстёгивая пуговицы. – Так давай, докажи! Уже столько знакомы, всё, что нужно, ты в первый день увидел, к чему дальше тянуть?
Герберт перехватил её кисти, когда в открывшемся вырезе уже сверкнул багрянцем оголённый рубин.
– Ева, перестань! – Он тряхнул её руки и Еву вместе с ними, глядя на неё в том же ошеломлении, которое помешало ему сразу её остановить. – Это не ты!
– Что? Не спешишь насладиться моими «мёртвыми прелестями»? Правильно, потому что я долбаный труп! – Она кричала ему в лицо, чуть не плача, бешено выкручивая запястья из стальной хватки его пальцев. – Как я такая домой вернусь?! Как мне дальше жить? Я не могу так жить, не могу вообще жить – я же мертва, мертва, мертвааа…
Руки выпустили в тот же миг, как она всё-таки заплакала. Лишь для того, чтобы прижать её, больше не сопротивляющуюся, никуда не рвущуюся, к чужому плечу, зарывая носом в батист, тёплый и мягкий, как улыбка.
Ева не помнила, как оказалась в кровати, но когда безумие истерики схлынуло, они привычно лежали в обнимку. Герберт – мерно, успокаивающе скользя пальцами по её затылку, Ева – зарёванная, с мокрой солью на губах, щеках и ресницах.
Плачь она кровавыми слезами, как нормальные вампиры (не думавшие сверкать, зато дававшие смертным пространные интервью), Мэт наверняка порадовался бы открывшемуся этюду в багровых тонах.
– Прости. – На смену злобе тошнотворной волной пришёл стыд. – Я сорвалась.
– Немудрено. Ты ещё долго продержалась. Я даже не думал, что тебе так… – Герберт коротко, рвано, покаянно выдохнул. – Я идиот.
– Ты не идиот. Ты некромант. У тебя свои представления о заботе… Иногда. Мне следовало понять. – Ева уткнулась лбом в насквозь вымокшую ткань на его руке. – Можешь усыпить меня? Очень хочу уснуть. Пожалуйста.
Она думала, Герберт станет возражать. В конце концов, она спала прошлой ночью, и следующая ванна планировалась лишь через три дня, и до сего момента вне целебного раствора Ева не засыпала ни разу. Но ей очень хотелось забыть всё то, что вспоминалось сегодня. Начать завтра с чистого листа. Наконец заснуть не в аналоге формалина, а в постели, по-человечески – с ним.
Возражать он не стал.
– Ты будешь жить, – сказали ей только. – Чего бы мне это ни стоило. Клянусь.
Перед тем как серебристый голос приказал ей спать, Ева ещё успела повернуть голову к тёмному окну. И впервые увидела, как в чистом керфианском небе блеклыми кругами светятся две луны: одна – голубоватая, которую Ева уже привыкла видеть в ясные ночи, другая – розовая, как тающая в воде кровь, восходящая на четверть месяца раз в сотню лет.
Год двух лун, в который суждено было свершиться семьсот тридцатому пророчеству Лоурэн, наконец в полной мере оправдывал своё название.
Ева не уловила момента, когда наутро ей отдали приказ проснуться.
Герберта рядом уже не было. Равно как и фонарика с летоцветом на столе. Зато там, слегка мерцая в полутьме, царившей вокруг из-за плотно сдвинутых штор, лежал пион.
Сев в постели – волшебные кристаллы в подсвечнике немедля вспыхнули при движении, – Ева взяла цветок в руки (может, и не пион, но очень на него похожий). Провела пальцами по лепесткам: десяткам бумажных полукружий, соединённых в грубоватую рукотворную копию соцветия.
Те отозвались на прикосновение малиновыми искрами, скользнувшими по кромке так же мимолётно, как радость в её глазах.
Она знала, что вместо простенького бумажного цветка Герберт мог сотворить иллюзию самого прекрасного букета. И знала, почему не сотворил.
Пусть он и не умел складывать оригами – с ножницами, клеем и крошечной щепоткой магии вышло ничуть не хуже.
Глава 24
Attacca[33]
Приём в честь дня наречения наследника удался. Танцы были в нужной степени изящны, подарки – оригинальны, тосты – сладкоречивы, угощение – разнообразно. И пусть все присутствующие в зале знали, что меньше всего приём нужен самому наследнику, это не мешало никому веселиться.
Её Величество танцевала лишь три танца. С братом и с обоими племянниками. Бо́льшую часть празднества она провела на троне, наблюдая за тем, что происходит у его подножия: парадные залы дворца строили в классических традициях, и королевское место золотилось на возвышении, к которому вели пять широких ступеней. Зал убрали красным и золотым – в цветах Тибелей; астры, алевшие на королевском гербе, кровавыми пятнами сияли на витражах под потолком, рдели в вазах на стенах, яркие, как перья малиновки, пахли горечью, осенью и травой. Ароматная духота пьянила, кружила головы – но не ей.
Даже самый зоркий наблюдатель не смог бы определить, как королева относится к тому, что видит. И только он вычислил бы то, что теоретически могло вызвать её неудовольствие: схему передвижения гостей, помимо обычных танцев ткавших некий свой танец вокруг Миракла Тибеля. Кучки людей сходились и расходились по белому квадрату залы, чтобы образовать новые компании для новой ничего не значащей беседы. Многим их перемещение показалось бы хаотичным, но на деле все эти светские па вытанцовывались вокруг движущегося центра, одного-единственного человека. Вовсе не именинника.
Айрес следила, как её племянник –другой племянник – говорит с теми, кто лоялен ей, и теми, чья лояльность была под сомнением. Ни с теми, ни с другими он не общался больше или меньше, чем требовал учтивый бальный разговор, избегавший каких-либо опасных тем, и политики в первую очередь. Танец сталкивал Миракла Тибеля с министрами и советниками, аристократами и дельцами, вскарабкавшимися на ту высоту, где тебе открывалась дорога даже в королевский дворец; до Айрес это было немыслимым, но после её восхождения на трон… К чему предрассудки? Да, она упразднила Большой Совет, чтобы не допустить низшие сословия к правлению (чернь не знала и не могла знать, как управлять страной, иначе Айрес не получила бы королевство в том плачевном состоянии, до которого его успешно довёл отец – заботами того самого Совета). Да, она не позволяла никому, и особенно народу, мешать ей вести свою страну тем курсом, который она считала нужным. Да, она вернула аристократии многие права, отобранные при её деде, – ибо аристократия веками держала власть в своих руках и куда лучше слуг знала, как с ней обращаться. Тот же давно упразднённый закон «О наказании прислуги»…
Ох, как кричали и брызгали слюной ограниченные поборникиморали и человечности, когда Айрес дала ему вторую жизнь. Казалось бы, любой здравомыслящий человек поймёт: ценными слугами дорожат при жизни не меньше, чем в посмертии, и какой смысл судить аристократа за то, что он забил кнутом бесполезную ленивую горничную? Если виновный не круглый дурак, он и от закона, за редким исключением, успешно уйдёт кривыми дорожками денег и связей. Но нет, её – её, подумать только, – винят в узости мышления. Разве не она проявила к низшим сословиям щедрость не меньшую, чем к высшим? Разве не она презрела глупые условности, державшие её подданных в клетках своего положения, не дозволявшие достойным простолюдинам пробиться ко двору лишь потому, что Великий Садовод не дал им родиться в именитом роду? Разве она была жестока? Те, кого забирает Охрана, сами заслужили свою участь (хотя бы тем, что оказались достаточно глупы, чтобы позволить Охране прознать о своих мыслях и намерениях). Айрес могла бы уничтожать изменников семьями, кланами, родами, как в истории не раз делали до неё. Но она была милосердна – и всегда миловала детей, если те не разделяли взгляды отцов… Тех, кто переживал допрос, позволявший точно выяснить это, конечно.
Допрос был обязателен для всех, кроме тех, кого по некоторым причинам Айрес считала излишним ему подвергать. К примеру, своих племянников.
Королева откинулась назад, в бархатные объятия мягкой спинки трона (что ни говори, вчерашняя вылазка здорово её утомила – оставалось надеяться, что Уэрти понравится её второй, неофициальный подарок). Внизу под звуки музыки в изысканном веселье коротал вечер её народ. Даже возжелай гости поговорить о чём-то, не предполагавшем веселья, Охрана быстро бы это пресекла: Айрес позаботилась о том, чтобы ничто не испортило Уэрту праздник. Особенно его брат.
Вообще проявления горячей «любви» одних представителей королевской семьи к другим она считала зрелищем смешным и любопытным, но не сегодня. К тому же семье позволено то, что нельзя позволять никому другому.
Всё, что она делала, она делала, заботясь о других. Всегда. Кто-то пользовался высотой своего положения в личных интересах, обеспечивая себя недоступными ранее благами, и Айрес прикрывала глаза, считая это вполне допустимой ценой за верность. Но не она. Она могла сорить деньгами, могла выйти замуж, скинуть бремя правления на мужа и советников, бесцельно прожигать жизнь, как делала её сестра, но Айрес обручилась с короной – и не брала благ больших, чем могла позволить себе любая женщина высшего круга. Зато по мере сил заботилась обо всех, кого эта корона препоручила её заботам. Охрана и простая стража денно и нощно искали среди её стада больных овец, чтобы другие могли жить спокойно, не смущаясь их речей, не травя разум ненужными сомнениями. Она уже сделала Керфи богатым и сытым, страной, с которой считаются, и ещё сделает сердцем мировой империи.
Под пение струн, выводящих одно из немногих сочинений Кейла, что сыскало одобрение приличного общества, Айрес нашла глазами своего наследника. Убедилась, что тот смотрит сквозь танцующих, делая вид, что пьёт; прикрыла глаза, наблюдая за племянником из-под ресниц.
Какой бы юной чудеснице ни удалось сотворить с ним то, что ставило под угрозу весь план, в зале её сегодня не было – его лицо ясно поведало ей об этом. И это делало всё ещё сложнее. Даже с братом Уэрти общался холодно, но без ненавистного напряжения, что искрило меж ними обычно. Как некстати… Жаль, человеческие сердца – ненадёжные механизмы, требующие тонкой и постоянной настройки.
Топорные методы вроде вассальной клятвы Айрес предпочитала приберечь до последнего момента. По этой же причине она не навязала Уэрти слежку – ограничилась простым, но хитрым маячком, который активировался, лишь когда владелец находился на грани гибели (иной сквозь защиту не пробился бы). В противостоянии Кейла и племянников, немало её забавлявшем, Айрес уверенно ставила на последних, но предосторожности превыше всего.
Неужели неодобрение её методов зашло у Уэрта так далеко, что заставило податься к братцу? Забыв о размолвке, забыв о гордости, так старательно в нём взращенной? Да, многие против той войны на уничтожение, которую Айрес планирует развязать, – даже среди тех, кого она считала не только верными, но и умными. И естественно, это дало недругам ещё один рычаг давления на чашу весов, что склоняет народ против неё. Тот же Мирк знал обо всём задолго до того, как Айрес сказала ему об этом, – она прочла это в его глазах: племянник был хорош во лжи, но не так хорош, как Айрес в видении правды. И все, кто пытается противиться ей, не понимают такой простой, очевидной истины: на войне нет места ни человечности, ни милосердию. В этом мире либо ты, либо тебя.
Айрес тирин Тибель уяснила это давным-давно. Не сказать, что на собственном примере (лишь глупец учится на своих ошибках, а она наносила превентивные удары прежде, чем мир успевал причинить ейнастоящую боль). Но она с детства охотно устраивала показательные и поучительные примеры другим: люди – лучший испытательный плацдарм для любой теории, если ты располагаешь возможностью и умением дёрнуть их за нужные ниточки.
Нельзя оставлять в живых врага, который однажды обязательно восстанет. Ильденская Империя рухнула потому, что не сумела уничтожить всех, кого завоевала. Да она и не могла: любая империя нуждается в дешёвой рабочей силе… Любая, кроме той, что способна заставить порабощённого врага работать и после смерти. И мёртвый враг, исправно выполняющий задачи раба, но лишённый даже возможности помыслить о сопротивлении, куда безопаснее и полезнее врага живого. Спасибо старой Империи за падение, не только вознесшее на трон Берндетта и основанную им династию, но и преподавшее его потомкам дельный урок. Айрес не повторит чужих ошибок: она выкосит во славу Жнеца тех, чьи дети смогут однажды поднять бунт, и на землях, которые продолжат возделывать их останки, взрастёт новый урожай – керфианцев. У выходцев из одной страны не останется причин восстать ни против своей императрицы, ни против тех, кто унаследует её империю. Маги живут долго: на её глазах родится ещё не одно поколение, и Айрес успеет позаботиться о том, чтобы они расселились по всему завоёванному свету. Привольная, сытая, вольготная жизнь, где слуги будут жить немногим хуже, чем господа, – вот чего она хочет для них… А взамен просит такой малости – лояльности. Не мешать своей королеве делать то, что она считает нужным. Верить в неё, верить в то, что она лучше знает дорогу к счастливому будущему. Но куда там… Если даже родная семья раз за разом восставала против неё. Предавала её, пыталась избавиться, строила козни, указывала, как править, что делать, как поступать с собственным племянником…
К слову, о семье…
Из-под ресниц Айрес увидела, что Уэрта осаждает Кейл. Поднявшись с места, под шуршание бархатного шлейфа по ковровой дорожке спустилась вниз – странствующей звездой по полукруглой орбите, что огибала танцующих и пролегала сквозь пёстрые облака расступающихся придворных.
– Вижу, вся эта мишура тебе не по вкусу даже больше обычного, – тем временем с участливой улыбкой сказал Кейлус Герберту, прислонившись плечом к колонне, увитой мерцающим золотым плющом. – Может, тебе просто не терпится покинуть нас и поспешить куда-то ещё?
– Предпочёл бы вообще не приходить, – сказал Герберт прохладно, держа в руках нетронутый бокал. – Но первый кусок праздничного пирога сам себя не съест.
– Или и вовсе не куда-то, а ккому-то? Признайся, Уэрти. Тут нечего стесняться. – Кейлус, в отличие от него, к своему питью прикладывался часто и охотно, но сейчас не стал. Лишь слегка поболтал бокал в ладони и поднёс к лицу, поверх него глядя на виновника торжества. – Никогда не поверю, что самый завидный жених Керфи до сих пор не обзавёлся новой фавориткой.
– Не льсти мне, дядя. Вы с Мираклом женихи не хуже меня. Хотя учитывая обстоятельства – возможно, без «вы».
Кейлус в ответ хохотнул без тени гнева или смущения, покосившись на Миракла, который чуть в стороне оживлённо растолковывал что-то Кроу Соммиту: с товарищем по арене они были большими друзьями и в жизни.
– Если вы с Мирком решили пойти по моим стопам и заделаться убеждёнными холостяками, Айри этого не переживёт.
– Не знаю, чего именно я не должна пережить, но я крепче, чем ты думаешь, Кейл, – скользнув к колонне, заверила королева. – Что за допрос с пристрастием?
– У нашего мальчика завелись секреты, Айри, – после секундного колебания ответствовал Кейлус, доверительно понизив голос. – Вернее, ещё больше секретов, чем водилось раньше. Он всегда был нелюдимым, но сегодня просто превосходит сам себя.
– Его секреты – это его секреты. Кажется, ты в своё время был бы не против, если б твои секреты таковыми и остались? – Одарив окаменевшего брата улыбкой, огладившей собеседника лаской отравленного шёлка, королева мягко подхватила племянника под руку. – Идём, Уэрт. У меня к тебе дело.
Они разошлись в разные стороны: королева с наследником – к выходу из зала, Кейлус, одним глотком опустошивший свой бокал, – к лакею с напитками.
На деле продолжать беседу в присутствии сестры Кейлусу и самому не хотелось. Её подозрения касательно новоявленной невесты Уэрта были бы совершенно лишними. Однако молча отстать от племянника (при его-то любви к словесному фехтованию с родственниками) он счёл куда более подозрительным, чем вынудить Айри защитить своего птенчика – атакой, в ответ на которую оскорбиться или хотя бы сменить тему будет вполне естественным. Судя по всему, не прогадал.
Ударила любимая сестричка и правда по больному, но у Кейлуса была масса возможностей привыкнуть к этой её милой привычке.
Подхватив с серебряного подноса потный бокал, Кейлус застыл среди танцующих, повернувшись спиной к одному старому знакомому.
– Страшная тут духота. Глоток свежего воздуха на балконе был бы нелишним, – рассеянно бросил он. Недостаточно громко, чтобы расслышал кто-либо из тех, кому слова не предназначались (особенно Охрана, разнаряженными змеями скользившая сквозь толпу), но достаточно, чтобы слова не затерялись в разговорно-музыкальном шуме. – И приятные новости оказались бы сейчас кстати.
– Для каждого мир найдёт приятную новость. Если внимательно слушать, – с той же степенью отвлечённости откликнулся человек за его спиной.
Кейлус направился в сторону балкона – зная, что спустя достаточное время, чтобы не казаться подозрительным, лиэр Дэйлион последует за ним.
Лиэр Дэйлион был одним из тех, кто пробил путь с низов социальной лестницы до самой верхушки – благодаря играм Айри в великодушие к простонародью и любовь к равенству (Кейлус-то хорошо знал: равенство сестра признаёт исключительно с позиции, что кто-то всегда равнее прочих). Это позволило ему не только обзавестись массой полезных знакомств, но и стать лучшим в нелёгком деле главы синдиката наёмных убийц, скрывающимся под маской добропорядочного производителя весьма недурных сигар. Кто-то счёл бы сущим безумием допускать подобную персону ко двору; Айрес считала, что пока такие люди не представляют опасности лично для тебя, лучше держать их поближе. Удобнее будет заметить и устранить, когда они всё же перейдут в категорию угрозы.
Не говоря уже о том, что порой услуги лиэра Дэйлиона оказывались весьма полезны – не только её подданным.
Балкон – полукруглую площадку во всю длину залы – окутывали чары, слегка регулирующие температуру, и воздух был свежим, но не морозным. Снежинки оседали на магическом куполе, собирались в белый козырёк, искрящийся в бальных отсветах; под ним Кейлус и смотрел на жемчужный бисер пузырьков в своём амелье, когда неподалёку на перила облокотился человек в чёрном.
– Есть результаты, – чиркнув о камень вонючей спичкой из металлического коробка, сказал лиэр Дэйлион, подпаливая сигару.
Ходили слухи, что Охрана опутала весь дворец (и другие государственные здания) хитрыми следящими чарами. Они подавали тревожный сигнал, когда в короткий промежуток времени произносилось сочетание неких слов: «наследник», «королева», «покушение», «проклятие» и других, по отдельности вполне безобидных, но вместе смотревшихся опасно. Сработавший маячок активировал заклятие, позволявшее бдительным стражам королевского покоя подслушать чужую беседу – и либо удостовериться, что это обычные досужие разговоры придворных сплетников, либо узнать о готовящемся заговоре. Разграничения между этими категориями Охрана устанавливала сама, а поскольку представители Охраны славились своей подозрительностью, не один сплетник время от времени отправлялся в подвал, дабы верные псы королевы могли прояснить, не использовал ли тот некий шифр и не являлся ли невинный обмен пересудами на самом деле обсуждением грядущего переворота.
Надо отдать Айри должное: это почти отбило у придворных желание сплетничать. По крайне мере, о ней и Гербеуэрте. Правда, Кейлус подозревал, что взамен они с удвоенным ядом отыгрываются на других членах королевской семьи.
Как бы там ни было, они с лиэром Дэйлионом знали, как вести разговор, не привлекая ненужного внимания.
– И? – не глядя на убийцу, спросил Кейлус.
Он знал, что увидит, повернув голову: тёмно-серебристую гладь чуть напомаженных волос, глаза – два колючих сапфира, грубоватое симпатичное лицо, прорезанное морщинами, словно резцом по мрамору. Дауд Дэйлион не был стар, но нелёгкая жизнь оставила след в его чертах. Может, потому он неизменно облачался в чёрное, как и сам Кейлус: оплакивал того себя, каким мог бы стать, сложись всё немного иначе.
Лиэр Дэйлион был интересным человеком. Во многих отношениях. Его бесполезно было просить убрать жену-изменницу или того, кто портит тебе жизнь неподкупной честностью; зато его «коршуны» охотно участвовали в разборках одних нечистых на руку чинуш с другими нечистыми на руку чинушами. Лиэр Дэйлион не принимал заказы на Миракла Тибеля (отшучивался тем, что регулярно ставит на парнишку на арене и не хочет терять ценный источник дохода), но недолюбливал королеву. Кейлус не знал, принимал ли он заказы на голову Айрес. Скорее всего, нет – иначе сегодня Дэйлиона не было бы ни на балу, ни где-либо ещё. Впрочем, он не отказался помочь ни в таком деликатном деле, как убийство наследника престола, ни в том, чем они занимались сейчас. Вряд ли Дэйлион так уж хотел видеть Кейлуса на троне, но к наследнику и любимому племяннику Айрес тирин Тибель он тёплых чувств не испытывал, в судьбу и пророчества давно уже не верил, а за объявленную им сумму можно было бы похитить парочку иноземных принцесс.